Неточные совпадения
Это gnadige Frau не понравилось, и она даже заподозрила тут Егора Егорыча кое в
чем, так как знала множество примеров,
что русские помещики, сколько на вид ни казались они
добрыми и благородными, но с своими крепостными горничными часто бывают в неприличных и гадких отношениях.
— Как, сударь, не узнать, — отвечал тот
добрым голосом, и оба они обнялись и поцеловались, но не в губы, а по-масонски, прикладывая щеку к щеке, после
чего Антип Ильич, поклонившись истово барину своему и гостю, ушел.
Чтобы не дать в себе застынуть своему
доброму движению, Егор Егорыч немедленно позвал хозяина гостиницы и поручил ему отправить по почте две тысячи рублей к племяннику с коротеньким письмецом, в котором он уведомлял Валерьяна,
что имение его оставляет за собой и будет высылать ему деньги по мере надобности.
Сверх того, она утверждала,
что люди деловые, рассудительные пускай женятся на каких им угодно неземных существах, но
что людям с душой
доброй, благородной следует выбирать себе подругу жизни, которая умела бы хозяйничать и везде во всем распорядиться.
— Егор Егорыч не только
что тебя, — возразила она, — но и никого в мире, я думаю, не может презирать!.. Он такой
добрый христианин,
что…
Юлия Матвеевна осталась совершенно убежденною,
что Егор Егорыч рассердился на неприличные выражения капитана о масонах, и, чтобы не допустить еще раз повториться подобной сцене, она решилась намекнуть на это Звереву, и когда он, расспросив барышень все до малейших подробностей об Марфине, стал наконец раскланиваться, Юлия Матвеевна вышла за ним в переднюю и
добрым голосом сказала ему...
В таком именно положении очутилась теперь бедная Людмила: она отринулась от Ченцова ради нравственных понятий, вошедших к ней через ухо из той среды, в которой Людмила родилась и воспиталась; ей хорошо помнилось, каким ужасным пороком мать ее, кротчайшее существо, и все их
добрые знакомые называли то,
что она сделала.
— Они объясняли это,
что меня проклял не Фотий, а митрополит Серафим […митрополит Серафим (в миру Стефан Васильевич Глаголевский, 1763—1843) — видный церковный деятель, боровшийся с мистическими течениями в русской религиозной мысли.], который немедля же прислал благословение Фотию на это проклятие, говоря,
что изменить того,
что сделано, невозможно, и
что из этого даже может произойти
добро, ибо ежели царь, ради правды, не хочет любимца своего низвергнуть, то теперь, ради стыда, как проклятого, он должен будет удалить.
«
Добро для всякого существа есть исполнение сродственного ему закона, а зло есть то,
что оному противится; но так как первоначальный закон есть для всех един, то
добро, или исполнение сего закона, должно быть и само едино и без изъятия истинно, хотя бы собой и обнимало бесконечное число существ».
Господь бог так благ к высшим существам мироздания,
что не хотел их стеснить даже
добром.
— Он простудился на похоронах у Людмилы Николаевны!.. Когда у адмиральши случилось это несчастие, мы все потеряли голову, и он, один всем распоряжаясь, по своему необыкновенно
доброму сердцу, провожал гроб пешком до могилы, а когда мы возвращались назад, сделался гром, дождь, град, так
что Аггей Никитич даже выразился: «Сама природа вознегодовала за смерть Людмилы Николаевны!»
Сколько Егор Егорыч написал в жизнь свою ходатайствующих писем — и перечесть трудно; но в этом случае замечательно было,
что все почти его письма имели успех. Видно, он от очень
доброго сердца и с искренним удовольствием писал их.
Беру смелость напомнить Вам об себе: я старый Ваш знакомый, Мартын Степаныч Пилецкий, и по воле божией очутился нежданно-негаданно в весьма недалеком от Вас соседстве — я гощу в усадьбе Ивана Петровича Артасьева и несколько дней тому назад столь сильно заболел,
что едва имею силы начертать эти немногие строки, а между тем, по общим слухам, у Вас есть больница и при оной искусный и
добрый врач. Не будет ли он столь милостив ко мне, чтобы посетить меня и уменьшить хоть несколько мои тяжкие страдания.
— Не то
что башмак, я не так выразился, — объяснил доктор. — Я хотел сказать,
что вы могли остаться для нее
добрым благотворителем, каким вы и были. Людмилы я совершенно не знал, но из того,
что она не ответила на ваше чувство, я ее невысоко понимаю; Сусанна же ответит вам на толчок ваш в ее сердце, и скажу даже, — я тоже, как и вы, считаю невозможным скрывать перед вами, — скажу,
что она пламенно желает быть женой вашей и масонкой, — это мне, не дальше как на днях, сказала gnadige Frau.
— Но
чем же, однако, мы вас вознаградим? — продолжал Ченцов, бывший в
добром настроении духа частию от выпитого шампанского, а также и от мысли,
что на похоронах Петра Григорьича все прошло более
чем прилично: «Надобно же было, по его мнению, хоть чем-нибудь почтить старика, смерть которого все-таки лежала до некоторой степени на совести его и Катрин».
Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она была одной из тех женщин, у которых, как сказал Лермонтов, пищи много для
добра и зла, и если бы ей попался в мужья другой человек, а не Ченцов, то очень возможно,
что из нее вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты была еще возможность, но напугать — никогда и ничем.
По поводу сих перемен дворовые и крестьяне Екатерины Петровны, хотя и не были особенно способны соображать разные тонкости, однако инстинктивно поняли,
что вот-де прежде у них был барин настоящий, Валерьян Николаич Ченцов, барин души
доброй, а теперь, вместо него, полубарин, черт его знает какой и откедова выходец.
Добрая,
что уж это говорить!..
В то время еще обращали некоторое внимание на нравственную сторону жизни господ жертвователей, но простодушнейший Артасьев, вероятно, и не слыхавший ничего о Тулузове, а если и слыхавший, так давно это забывший, и имея в голове одну только мысль,
что как бы никак расширить гимназическое помещение, не представил никакого затруднения для Тулузова; напротив, когда тот явился к нему и изъяснил причину своего визита, Иван Петрович распростер перед ним руки; большой и красноватый нос его затрясся, а на
добрых серых глазах выступили даже слезы.
Тот сел; руки у него при этом ходили ходенем, да и не мудрено: Аггей Никитич, раздосадованный тем,
что был прерван в своих размышлениях о Беме, представлял собою весьма грозную фигуру. Несмотря на то, однако, робкий почтмейстер,
что бы там ни произошло из того, решился прибегнуть к средству, которое по большей части укрощает начальствующих лиц и делает их более
добрыми.
Сначала губернский предводитель слушал довольно равнодушно, когда Иван Петрович повествовал ему,
что вот один
добрый человек из мещанского сословия, движимый патриотическими и христианскими чувствами, сделал пожертвование в тридцать тысяч рублей для увеличения гимназии, за
что и получил от правительства Владимира.
— Почему же погибли? — продолжал утешать Аггея Никитича Егор Егорыч. — Вы такой
добрый и душевный человек,
что никогда не погибнете, и я вот теперь придумываю, какое бы вам другое место найти, если это, кроме семейных причин, и не по характеру вам.
— Если ты хочешь, то произошло, — начала она тихо, — но посуди ты мое положение: Углаков, я не спорю, очень милый,
добрый, умный мальчик, и с ним всегда приятно видаться, но последнее время он вздумал ездить к нам каждый день и именно по утрам, когда Егор Егорыч ходит гулять… говорит мне, разумеется, разные разности, и хоть я в этом случае, как
добрая маменька, держу его всегда в границах, однако думаю,
что все-таки это может не понравиться Егору Егорычу, которому я, конечно, говорю,
что у нас был Углаков; и раз я увидела,
что Егор Егорыч уж и поморщился…
— Не думала я, Егор Егорыч,
что вы будете так жестокосерды ко мне! — сказала она со ртом, искаженным печалью и досадой. — Вы, конечно, мне мстите за Валерьяна,
что вам, как
доброму родственнику, извинительно; но вы тут в одном ошибаетесь: против Валерьяна я ни в
чем не виновата, кроме любви моей к нему, а он виноват передо мной во всем!
Он утвердительно говорил,
что очень хорошо знал самого господина Тулузова и его родителей, бывая в том городе, где они проживали, и
что потом встречался с господином Тулузовым неоднократно в Москве, как с своим старым и
добрым знакомым.
— Нет, нет, и того не делайте! — воскликнула Сусанна Николаевна. — Это тоже сведет меня в могилу и вместе с тем уморит и мужа… Но вы вот
что… если уж вы такой милый и
добрый, вы покиньте меня, уезжайте в Петербург, развлекитесь там!.. Полюбите другую женщину, а таких найдется много, потому
что вы достойны быть любимым!
— Нет, нет, — отвечала ему торопливо Сусанна Николаевна, — ты не думай нисколько,
что я больна… Будь прежде всего покоен за меня; ты нужен еще для многих
добрых дел, кроме меня…
— Потом, — отвечала она даже с маленьким азартом, — делать
добро, любить прежде всего близких нам, любить по мере возможности и других людей; а идя этим путем, мы будем возвращать себе райский луч, который осветит нам то,
что будет после смерти.
— Особа он пока еще неважная — член этой здешней Управы благочиния, а некогда был цирюльником князя, брил его, забавляя рассказами, за
что был им определен на службу; а теперь уж коллежский асессор и скоро, говорят, будет сделан советником губернского правления… Словом, маленький Оливье нашего
доброго Людовика Одиннадцатого… Этот Оливье, в присутствии нашего родственника, весьма горячо говорил князю в пользу Тулузова и обвинял вас за донос.
— Конечно, — подхватил Углаков, — князь, наверное, это сделает, он такой человек,
что на всякое
доброе дело сейчас пойдет; но принять какую-нибудь против кого бы ни было строгую меру совершенно не в его характере.
— Быть таким бессмысленно-добрым так же глупо, как и быть безумно-строгим! — продолжал петушиться Егор Егорыч. — Это их узкая французская гуманитэ, при которой выходит,
что она изливается только на приближенных негодяев, а все честные люди чувствуют северитэ [Северитэ — франц. severite — строгость, суровость.]… Прощайте!.. Поедем! — затараторил Егор Егорыч, обращаясь в одно и то же время к Углакову и к жене.
Что касается дела Тулузова, оставшегося в не решенном еще положении, то оно много не заботило Егора Егорыча: по бесконечной доброте своей он больше любил вершить дела
добрые и милостивые, а не карательные.
Добрый властитель Москвы по поводу таких толков имел наконец серьезное объяснение с обер-полицеймейстером; причем оказалось,
что обер-полицеймейстер совершенно не знал ничего этого и, возвратясь от генерал-губернатора, вызвал к себе полицеймейстера, в районе которого случилось это событие, но тот также ничего не ведал, и в конце концов обнаружилось,
что все это устроил без всякого предписания со стороны начальства толстенький частный пристав, которому обер-полицеймейстер за сию проделку предложил подать в отставку; но важеватый друг актеров, однако, вывернулся: он как-то долез до генерал-губернатора, встал перед ним на колени, расплакался и повторял только: «Ваше сиятельство!
«Милостивый государь, Александр Яковлевич! Сколько бы нам ни приятно было видеть у нас Вашего
доброго Пьера, но, к нашему горю, мы не можем этого сделать, потому
что нынешним летом уезжаем за границу…»
— Ну, про почтмейстера никто что-то этого не говаривал; он, одно слово, из кутейников; на деньгу такой жадный, как я не знаю
что: мало,
что с крестьян берет за каждое письмо по десяти копеек, но еще принеси ему всякого деревенского
добра: и яичек, и маслица, и ягодок! — объяснил ополченец.
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал,
что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил,
что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию своему, узнал,
что в их городе есть честный и
добрый масон — аптекарь Вибель…
— Потому, — продолжал Вибель, —
что проявлением стремления людей к религии, к
добру, к божественной жизни не может быть единичное существо, но только сонм существ, кои сливаются в желании не личного, но общего блага.
За чаем, собственно, повторилось почти то же,
что происходило и в предыдущий вечер. Пани Вибель кокетливо взглядывала на Аггея Никитича, который, в свою очередь, то потуплялся, то взмахивал на нее свои
добрые черные глаза; а Вибель, первоначально медленно глотавший свой чай, вдруг потом, как бы вспомнив что-то такое, торопливо встал со стула и отнесся к Аггею Никитичу...
На это Рамзаев, извинившись в своем поступке, объяснил,
что этот пикник он дает в благодарность своим
добрым знакомым и потому просит у Дмитрия Васильича позволения быть немножко хозяином в его саду.
Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала,
что Аггей Никитич всегда любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее время весьма мало думала о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в том, говоря,
что откупное дело рискованное и
что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих
добрых знакомых.
— Вот это прелестно, милей всего! — продолжала восклицать Екатерина Петровна, имевшая то свойство,
что когда она разрывала свои любовные связи, то обыкновенно утрачивала о предметах своей страсти всякое хоть сколько-нибудь
доброе воспоминание и, кроме злобы, ничего не чувствовала в отношении их.
— Вот что-с, понимаю, — проговорил Иван Дорофеев, — и ее справедливо называют почтенной женщиной: такая доточная и рассудительная барыня,
что и сказать нельзя; господин доктор больше
добрый, но она теперича по дому ли
что, или насчет денег, и даже по конторской части, все это под ее распоряжением.