Неточные совпадения
В ответ на это Марфин пожал плечами и
сделал из лица мину, как бы говорившую: «Но где ж их взять, когда
других и нет?»
— Они хорошо и
сделали, что не заставляли меня! — произнес, гордо подняв свое лицо, Марфин. — Я действую не из собственных неудовольствий и выгод! Меня на волос чиновники не затрогивали, а когда бы затронули, так я и не стал бы так поступать, памятуя слова великой молитвы: «Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», но я всюду видел, слышал, как они поступают с
другими, а потому пусть уж не посетуют!
Дамы тоже были немало поражены: одни пожимали плечами,
другие тупились, третьи переглядывались значительными взглядами, хотя в то же время — нельзя этого утаить — многие из них
сделали бы с величайшим удовольствием то, что
сделала теперь Клавская.
— Что
делать, дядя, если впереди у меня ничего
другого нет! Прощай!
Карты обыкновенно Крапчик клал медленно, аккуратно, одна на
другую, как бы о том только и помышляя, но в то же время все видел и все подмечал, что
делал его партнер, и беспощаднейшим образом пользовался малейшей оплошностью того.
Gnadige Frau сомнительно покачала головой: она очень хорошо знала, что если бы Сверстов и нашел там практику, так и то, любя больше лечить или бедных, или в дружественных ему домах, немного бы приобрел; но, с
другой стороны, для нее было несомненно, что Егор Егорыч согласится взять в больничные врачи ее мужа не иначе, как с жалованьем, а потому gnadige Frau, деликатная и честная до щепетильности, сочла для себя нравственным долгом посоветовать Сверстову прибавить в письме своем, что буде Егор Егорыч хоть сколько-нибудь найдет неудобным учреждать должность врача при своей больнице, то, бога ради, и не
делал бы того.
Как сказал Егор Егорыч в своем письме, так и
сделал, и на
другой день действительно ускакал в свое Кузьмищево.
Егор Егорыч закидывал все больше свою голову назад и в то же время старался держать неподвижно ступни своих ног под прямым углом одна к
другой, что было ножным знаком мастера; капитан же,
делая небольшие сравнительно с своей грудью крестики и склоняя голову преимущественно по направлению к большим местным иконам, при этом как будто бы слегка прищелкивал своими каблуками.
Я
сделал ту и
другую и всегда буду благодарить судьбу, что она, хотя ненадолго, но забросила меня в Польшу, и что бы там про поляков ни говорили, но после кампании они нас, русских офицеров, принимали чрезвычайно радушно, и я скажу откровенно, что только в обществе их милых и очень образованных дам я несколько пообтесался и стал походить на человека.
— Ну, Егор Егорыч, — отозвался Петр Григорьич, уже вставая, с гордостью, что всегда он
делал, когда у него что-нибудь не выгорало, — вы, я вижу, желаете только оскорблять меня, а потому я больше не утруждаю вас ни этой моей просьбой и никакой
другой во всю жизнь мою не буду утруждать.
— Много, и не рекомендую этого
делать вперед! — посоветовал Егор Егорыч и, опять-таки с доброй улыбкой, перешел на
другое.
— Это уж вы предоставьте судить
другим, которые, конечно, найдут вас не глупенькою, а, напротив, очень умной!.. Наконец, о чем же спорим мы? Вы говорите, что Егор Егорыч не пожелает жениться на вас, тогда как он просил меня
сделать вам от него формальное предложение.
Двадцативосьмилетнее девичество
сделало еще стремительнее в ней эту наклонность, и поэтому брак с Ченцовым, столь давно и с такой страстью ею любимым, был блаженством, при котором для нее все
другое перестало существовать.
Но я просил бы оказать мне
другого рода благодеяние; по званию моему я разночинец и желал бы зачислиться в какое-нибудь присутственное место для получения чина, что я могу
сделать таким образом: в настоящее время я уже выдержал экзамен на учителя уездного училища и потому имею право поступить на государственную службу, и мне в нашем городе обещали зачислить меня в земский суд, если только будет письмо об том от Петра Григорьича.
Вы когда-то говорили мне, что для меня способны пожертвовать многим, — Вы не лгали это, — я верил Вам, и если, не скрою того, не вполне отвечал Вашему чувству, то потому, что мы слишком родственные натуры, слишком похожи один на
другого, — нам нечем дополнять
друг друга; но теперь все это изменилось; мы, кажется, можем остаться
друзьями, и я хочу подать Вам первый руку: я слышал, что Вы находитесь в близких, сердечных отношениях с Тулузовым; нисколько не укоряю Вас в этом и даже не считаю вправе себя это
делать, а только советую Вам опасаться этого господина; я не думаю, чтобы он был искренен с Вами: я сам испытал его дружбу и недружбу и знаю, что первая гораздо слабее последней.
— Почтеннейший господин Урбанович, — заговорил Аггей Никитич, — вы мне сказали такое радостное известие, что я не знаю, как вас и благодарить!.. Я тоже, если не смею себя считать
другом Егора Егорыча, то прямо говорю, что он мой благодетель!.. И я, по случаю вашей просьбы, вот что-с могу
сделать… Только позвольте мне посоветоваться прежде с женой!..
— Как же не понять, помилуйте! Не олухи же они царя небесного! — горячился Иван Петрович. — И теперь вопрос, как в этом случае действовать в вашу пользу?.. Когда по начальству это шло, я взял да и написал, а тут как и что я могу
сделать?.. Конечно, я сегодня поеду в клуб и буду говорить тому,
другому, пятому, десятому; а кто их знает, послушают ли они меня; будут, пожалуй, только хлопать ушами… Я даже не знаю, когда и баллотировка наступит?..
— Я ему найду
другое место, — его исправником
сделают! — отвечал Марфин.
—
Друг любезный! — закричал он на всю залу. — Не противодействуйте выбору господина Тулузова!.. Он нам благодеяние
делает, — пятьдесят тысяч жертвует на пансион для мальчиков!
— Но тогда зе весь народ пойдет в васи города!.. Сто зе ви
сделаете с
другими откупсциками: вы всех нас зарезете! — почти уже кричал жид.
— Закон у нас не милует никого, и, чтобы избежать его, мне надобно во что бы то ни стало доказать, что я Тулузов, не убитый, конечно, но
другой, и это можно
сделать только, если я представлю свидетелей, которые под присягой покажут, что они в том городе, который я им скажу, знали моего отца, мать и даже меня в молодости… Согласны будут показать это приисканные тобою лица?
— А если пропьют,
другое им
сделаешь!.. Стоит ли об этом говорить?
— Нет, нет, и того не
делайте! — воскликнула Сусанна Николаевна. — Это тоже сведет меня в могилу и вместе с тем уморит и мужа… Но вы вот что… если уж вы такой милый и добрый, вы покиньте меня, уезжайте в Петербург, развлекитесь там!.. Полюбите
другую женщину, а таких найдется много, потому что вы достойны быть любимым!
— Потом, — отвечала она даже с маленьким азартом, —
делать добро, любить прежде всего близких нам, любить по мере возможности и
других людей; а идя этим путем, мы будем возвращать себе райский луч, который осветит нам то, что будет после смерти.
— Что ж
делать? — возразил ему частный пристав. — Мы без водочки непривычны принимать хлеб-соль; нам рюмочку —
другую непременно надобно вонзить в себя, чтобы аппетитец разыгрался.
Екатерина Петровна хоть соглашалась, что нынче действительно стали отстаивать слабых, бедных женщин, но все-таки
сделать какой-нибудь решительный шаг колебалась, считая Тулузова почти не за человека, а за дьявола. Тогда камер-юнкер, как сам человек мнительный и способный придумать всевозможные опасности, навел ее за одним секретным ужином на
другого рода страх.
Тщетно Савелий Власьев расспрашивал достойных
друзей поручика, где тот обретается, — никто из них не мог ему объяснить этого; а между тем поручик, никак не ожидавший, что его ищут для выдачи ему денег, и пьяный, как всегда, стоял в настоящие минуты в приемной генерал-губернатора с целью раскаяться перед тем и
сделать донос на Тулузова.
Здесь Вибель, заставив Аггея Никитича
сделать из пальцев треугольник, приблизил к ним свои пальцы, тоже сложенные в треугольник, и тогда образовалась фигура, похожая на два треугольника, прикасающиеся один к
другому вершинами.
Скрыть это происшествие от пани Вибель Аггей Никитич нашел невозможным, и на
другой день, придя после обеда в аптеку, он рассказал ей все и задал тот же вопрос, который
делал самому себе, о том, кто же могли быть эти два человека?
Когда вам угодно было в первый раз убежать от меня, я объяснил себе ваш поступок, что вы его
сделали по молодости, по увлечению, и когда вы написали мне потом, что желаете ко мне возвратиться, я вам позволил это с таким лишь условием, что если вы
другой раз мне измените, то я вам не прощу того и не захочу более своим честным именем прикрывать ваши постыдные поступки, ибо это уж не безрассудное увлечение, а простой разврат.
— Я не знаю, как
другие полиции; но я никогда не стеснял откупа, как и впредь не буду стеснять, — произнес он, желая, кажется, отклонить откупщика от того, что тот намерен был
сделать.
— Ну-с, буду ждать этого блаженного послезавтра! — проговорил камер-юнкер и, поцеловав у Миропы Дмитриевны ручку, отправился с своим
другом в кофейную, где в изъявление своей благодарности угостил своего поручителя отличным завтраком, каковой Максинька съел с аппетитом голодного волка. Миропа же Дмитриевна как сказала, так и
сделала: в то же утро она отправилась в место служения камер-юнкера, где ей подтвердили, что он действительно тут служит и что даже представлен в камергеры.
— Ну, мы там знаем, что
сделать! — заключила Муза Николаевна и на
другой день объявила прислуге, что Сусанна Николаевна уезжает с ней надолго в Москву, и потому, чтобы все нужное для этого было приготовлено; сказала она также о том и gnadige Frau, у которой при таком известии заискрились слезы на глазах.