Неточные совпадения
Вон он разговаривает с Клавской!.. — отвечал
тот, показывая глазами на плешивого старика с синей лентой белого орла, стоявшего около танцующих, вблизи одной, если хотите, красивой из себя
дамы, но в
то же время с каким-то наглым и бесстыжим выражением в лице.
Дамы тоже были немало поражены: одни пожимали плечами, другие тупились, третьи переглядывались значительными взглядами, хотя в
то же время — нельзя этого утаить — многие из них сделали бы с величайшим удовольствием
то, что сделала теперь Клавская.
Марфин, тоже более бормоча, чем выговаривая свои слова, пригласил старшую дочь адмиральши, Людмилу, на кадриль.
Та, переглянувшись с Валерьяном,
дала ему слово.
— Нет! — успокоил ее Марфин. — И я сказал это к
тому, что если хоть малейшее зернышко есть чего-нибудь подобного в вашей душе,
то надобно поспешить его выкинуть, а
то оно произрастет и, пожалуй,
даст плоды.
Дама обиделась,
тем более, что у нее вряд ли не было такого намерения, в котором он ее заподозрил.
Но он, разумеется, не замедлил отогнать от себя это ощущение и у гостиницы Архипова, самой лучшей и самой дорогой в городе, проворно соскочив с облучка и небрежно проговорив косой
даме «merci», пошел, молодцевато поматывая головой, к парадным дверям своего логовища, и думая в
то же время про себя: «Вот дур-то на святой Руси!..
— Ну, полноте на сани сворачивать, — пожалели каурого!.. — подхватил Ченцов. — А это что такое? — воскликнул он потом, увидав на столе белые перчатки. — Это с дамской ручки?.. Вы, должно быть,
даму какую-нибудь с бала увезли!.. Я бы подумал, что Клавскую, да
ту сенатор еще раньше вашего похитил.
Счастие на первых порах ему повезло: он сразу взял карту, загнул ее и взял вторую; загнув на весь выигрыш, не отписав из него ничего, снова взял, и когда поставил на червонную
даму, чуть ли не имея при этом в виду миловидный и выразительный облик Людмилы,
то Крапчик заметил ему...
— Ничего! — отвечал небрежно Ченцов и выиграл карту; тут уж он потянул из денег предводителя значительную пачку. Крапчик только молча наблюдал, правильно ли Ченцов отсчитывает себе деньги, на которые
тот положил прежнюю червонную
даму.
— А зачем мне жалованье? — возразил он. — Пусть Егор Егорыч
даст нам только комнатку, — а у него их сорок в деревенском доме, — и
тот обедец, которым он дворню свою кормит, и кормит, я знаю, отлично!
Дамы, разумеется, прежде всего обеспокоились о нарядах своих, ради которых, не без мелодраматических сцен, конечно, принялись опустошать карманы своих супругов или родителей, а мужчины больше толковали о
том, кто был именно приглашен сенатором и кто нет, и по точному счету оказалось, что приглашенные были по преимуществу лица, не враждовавшие против губернатора, а враги его, напротив, почти все были не позваны.
— Благодарим за
то! — ответил
тот, проглотив залпом наперсткоподобную рюмочку; но Сверстов тянул шнапс медленно, как бы желая продлить свое наслаждение: он знал, что gnadige Frau не
даст ему много этого блага.
— Oh, madame, je vous prie! [О, мадам, прошу вас! (франц.).] — забормотал
тот снова по-французски: с
дамами Егор Егорыч мог говорить только или на светском языке галлов, или в масонском духе.
Последнее же время эта милость божия видимым образом отвернулась от него: во-первых, после
того, как он
дал сенатору объяснение по делу раскольника Ермолаева, сей последний был выпущен из острога и самое дело о скопцах уголовною палатою решено, по каковому решению Ермолаев был совершенно оправдан...
Но последнее время записка эта исчезла по
той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою
дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы,
то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники:
дама обделистая.
Произошло его отсутствие оттого, что капитан, возбужденный рассказами Миропы Дмитриевны о красоте ее постоялки,
дал себе слово непременно увидать m-lle Рыжову и во что бы
то ни стало познакомиться с нею и с матерью ее, ради чего он, подобно Миропе Дмитриевне, стал предпринимать каждодневно экскурсии по переулку, в котором находился домик Зудченки, не заходя, впрочем, к сей последней, из опасения, что она начнет подтрунивать над его увлечением, и в первое же воскресенье Аггей Никитич, совершенно неожиданно для него, увидал, что со двора Миропы Дмитриевны вышли: пожилая, весьма почтенной наружности,
дама и молодая девушка, действительно красоты неописанной.
Егор Егорыч продолжал держать голову потупленною. Он решительно не мог сообразить вдруг, что ему делать. Расспрашивать?.. Но о чем?.. Юлия Матвеевна все уж сказала!.. Уехать и уехать, не видав Людмилы?.. Но тогда зачем же он в Москву приезжал? К счастью, адмиральша принялась хлопотать об чае, а потому
то уходила в свою кухоньку,
то возвращалась оттуда и таким образом
дала возможность Егору Егорычу собраться с мыслями; когда же она наконец уселась, он ей прежде всего объяснил...
Панночка в отчаянии и говорит ему: «Сними ты с себя портрет для меня, но пусти перед этим кровь и
дай мне несколько капель ее; я их велю положить живописцу в краски, которыми будут рисовать, и тогда портрет выйдет совершенно живой, как ты!..» Офицер, конечно, — да и кто бы из нас не готов был сделать
того, когда мы для женщин жизнью жертвуем? — исполнил, что она желала…
Тот сначала своими жестами усыпил его, и что потом было с офицером в этом сне, — он не помнит; но когда очнулся, магнетизер велел ему взять ванну и
дал ему при этом восковую свечку, полотенчико и небольшое зеркальце… «Свечку эту, говорит, вы зажгите и садитесь с нею и с зеркальцем в ванну, а когда вы там почувствуете сильную тоску под ложечкой,
то окунитесь… свечка при этом — не бойтесь — не погаснет, а потом, не выходя из ванны, протрите полотенчиком зеркальце и, светя себе свечкою, взгляните в него…
Другие же в это время чиновники, увидав Сусанну, вошедшую вместе с Егором Егорычем, поспешили не
то что пропустить, но даже направить ее к пожилой
даме, красовавшейся на самом почетном месте в дорогой турецкой шали; около
дамы этой стоял мальчик лет шестнадцати в красивом пажеском мундире, с умненькими и как-то насмешливо бегающими глазками.
— Oh, il est tres caustique, mais avec ca il a beaucoup d'esprit!.. [Он очень язвителен и при всем
том весьма умен!.. (франц.).] — прошептала почтенная
дама на ухо Егору Егорычу и затем вслух прибавила: — Неужели вы к нам не заедете?
Я сделал
ту и другую и всегда буду благодарить судьбу, что она, хотя ненадолго, но забросила меня в Польшу, и что бы там про поляков ни говорили, но после кампании они нас, русских офицеров, принимали чрезвычайно радушно, и я скажу откровенно, что только в обществе их милых и очень образованных
дам я несколько пообтесался и стал походить на человека.
— Нет, не редок, — скромно возразил ему Федор Иваныч, — и доказательство
тому: я картину эту нашел в маленькой лавчонке на Щукином дворе посреди разного хлама и, не
дав, конечно, понять торговцу, какая это вещь, купил ее за безделицу, и она была, разумеется, в ужасном виде, так что я отдал ее реставратору, от которого сейчас только и получил… Картину эту, — продолжал он, обращаясь к князю, — я просил бы, ваше сиятельство, принять от меня в дар, как изъявление моею глубокого уважения к вам.
— Не нужно
того!.. Пословица говорит: сытое брюхо к ученью глухо; а кроме
того, и в смысле тела нашего нездорово!.. — поучал Егор Егорыч, желавший, кажется, прежде всего поумалить мяса в Аггее Никитиче и потом уже
давать направление его нравственным заложениям.
— Она урожденная Буксгевден, и мать ее была нянькой при маленькой княжне, дочери покойного государя Александра Павловича; а когда девочка умерла,
то в память ее Буксгевден была, кажется, сделана статс-дамой, и ей дозволено было жить в Михайловском замке…
Одно, что они не знакомились ни с кем из соседей, да, признаться сказать, и не с кем было, потому что близко от них никого не жило из помещиков; знакомиться же с чиновниками уездного города Катрин не хотела, так как они ее нисколько не интересовали, а сверх
того очень возможно, что в их кругу могла найтись какая-нибудь хорошенькая
дама, за которой ее Валерьян, пожалуй, приволокнется.
— Ну,
давайте хоть в шашки! — воскликнул Ченцов, обрадовавшись и
тому.
Ченцов, прежде всего, по натуре своей был великодушен: на дуэли, которую он имел с человеком, соблазнившим его первую жену, он мог, после промаха
того, убить его наверняк, потому что имел право стрелять в своего врага на десяти шагах; но Ченцов не сделал
того, а спросил противника,
даст ли он клятву всю жизнь не покидать отнятой им у него женщины.
«Мартын Степаныч; теперь уже возвратившийся ко мне в город, — объяснял в своем письме Артасьев, — питает некоторую надежду уехать в Петербург, и
дай бог, чтобы это случилось, а
то положение сего кроткого старца посреди нас печально: в целом городе один только я приютил его; другие же лица бежали от него, как от зачумленного, и почти вслух восклицали: «он сосланный, сосланный!..», — и никто не спросил себя, за что же именно претерпевает наказание свое Мартын Степаныч?
Я держал там иногда караул; место, доложу вам, крепкое… хотя
тот же офицер мне рассказывал, что не только польского закала офицерики, но даже наши чисто русские
дают большие льготы Канарскому: умен уж очень, каналья, и лукав; конечно, строго говоря, это незаконно, но что ж делать?..
— Ваше превосходительство, мы люди бедные, — продолжал кузнец, — а чужим господам тоже соблазнять не дозволено девушек, коли нет на
то согласия от родителей, а я как же, помилуйте, могу
дать позволенье на
то, когда мне гривны какой-нибудь за
то не выпало.
Ченцов между
тем, желая успокоить трепетавшую от страха Аксюту, налгал ей, что это заглядывала не жена его, не Катерина Петровна, а одна гостившая у них
дама, с которой он, катаясь в кабриолете, зашел в Федюхино и которую теперь упросит не говорить никому о
том, что она видела.
Случившийся у Ченцовых скандал возбудил сильные толки в губернском городе; рассказывалось об нем разно и с разных точек зрения; при этом, впрочем, можно было заметить одно, что либеральная часть публики,
то есть молодые
дамы, безусловно обвиняли Катрин, говоря, что она сама довела мужа до такого ужасного поступка с ней своей сумасшедшей ревностью, и что если бы, например, им,
дамам, случилось узнать, что их супруги унизились до какой-нибудь крестьянки, так они постарались бы пренебречь этим, потому что это только гадко и больше ничего!
«Но позвольте, — возражали им пожилые
дамы и солидные мужчины, — madame Ченцова любила своего мужа, она для него пожертвовала отцом, и оправдывать его странно, — что Ченцов человек беспутный, это всем известно!» — «Значит, известно было и madame Ченцовой, а если она все-таки вышла за него, так и будь к
тому готова!» — замечали ядовито молодые
дамы.
— Совершенно вас понимаю, — подхватил губернатор, — и употреблю с своей стороны все усилия, чтобы не
дать хода этому делу, хотя также советую вам попросить об
том же жандармского полковника, потому что дела этого рода больше зависят от них, чем от нас, губернаторов!
Слухи о
том же самом невдолге дошли и до губернского города, и первая принялась их распространять косая
дама, если только еще не забыл ее читатель.
Дама сия, после долгого многогрешения, занялась богомольством и приемом разного рода странников, странниц, монахинь, монахов, ходящих за сбором, и между прочим раз к ней зашла старая-престарая богомолка, которая родом хоть и происходила из дворян, но по густым и длинным бровям, отвисшей на глаза коже, по грубым морщинам на всем лице и, наконец, по мужицким сапогам с гвоздями, в которые обуты были ее ноги, она скорей походила на мужика, чем на благородную девицу,
тем более, что говорила, или, точнее сказать, токовала густым басом и все в один тон: «То-то-то!..
Косая
дама сейчас принялась эту старицу накачивать чаем, а
та в благодарность за
то начала ей толковать...
— Ах, это интересно, очень интересно! — воскликнула косая
дама. — Недолго же Катерина Петровна грустила по своем муже… скоро утешилась! Впрочем, если рассудить беспристрастно, так все мужчины
того и стоят! — проговорила она, припомнив, как сама, после измены каждого обожателя своего, спешила полюбить другого!
Как помещица, Вы всегда можете отпустить ко мне Аксюшу в Петербург,
дав ей паспорт; а раз она здесь, супругу ее не удастся нас разлучить, или я его убью; но ежели и Вы, Катрин, не сжалитесь надо мною и не внемлете моей мольбе,
то против Вас я не решусь ничего предпринять: достаточно и
того, что я совершил в отношении Вас; но клянусь Вам всем святым для меня, что я от тоски и отчаяния себя убью, и тогда смерть моя безраздельно ляжет на Ваше некогда любившее меня сердце; а мне хорошо известно, как тяжело носить в душе подобные воспоминания: у меня до сих пор волос дыбом поднимается на голове, когда я подумаю о смерти Людмилы; а потому, для Вашего собственного душевного спокойствия, Катрин, остерегитесь подводить меня к давно уже ожидаемой мною пропасти, и еще раз повторяю Вам, что я застрелюсь, если Вы не возвратите мне Аксюты».
— На самом деле ничего этого не произойдет, а будет вот что-с: Аксинья, когда Валерьян Николаич будет владеть ею беспрепятственно, очень скоро надоест ему, он ее бросит и вместе с
тем, видя вашу доброту и снисходительность, будет от вас требовать денег, и когда ему покажется, что вы их мало
даете ему, он, как муж, потребует вас к себе: у него, как вы хорошо должны это знать, семь пятниц на неделе; тогда, не говоря уже о вас, в каком же положении я останусь?
— Такая же, как между всякой философией и религией: первая учит познавать сущность вещей посредством разума, а религия преподает
то, что сказано в божественном откровении; но путь в достижении
того и другого познания в мистицизме иной, чем в других философских системах и в других вероучениях, или, лучше сказать, оба эти пути сближены у мистиков: они в своей философии ум с его постепенным ходом, с его логическими выводами ставят на вторую ступень и
дают предпочтение чувству и фантазии, говоря, что этими духовными орудиями скорее и вернее человек может достигнуть познания сущности мирового бытия и что путем ума человек идет черепашьим шагом, а чувством и созерцанием он возлетает, как орел.
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в город и были прямо подвезены к почтовой станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился
тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему
дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о
том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и с лицом крайне оробелым.
Первое: вы должны быть скромны и молчаливы, аки рыба, в отношении наших обрядов, образа правления и всего
того, что будут постепенно вам открывать ваши наставники; второе: вы должны
дать согласие на полное повиновение, без которого не может существовать никакое общество, ни тайное, ни явное; третье: вам необходимо вести добродетельную жизнь, чтобы, кроме исправления собственной души, примером своим исправлять и других, вне нашего общества находящихся людей; четвертое: да будете вы тверды, мужественны, ибо человек только этими качествами может с успехом противодействовать злу; пятое правило предписывает добродетель, каковою, кажется, вы уже владеете, — это щедрость; но только старайтесь наблюдать за собою, чтобы эта щедрость проистекала не из тщеславия, а из чистого желания помочь истинно бедному; и, наконец, шестое правило обязывает масонов любить размышление о смерти, которая таким образом явится перед вами не убийцею всего вашего бытия, а другом, пришедшим к вам, чтобы возвести вас из мира труда и пота в область успокоения и награды.
По прочтении письма, вызвавшего у
дам снова обильные слезы, между ними началось не совсем складное совещание о
том, как и когда объявить о семейном несчастии Егору Егорычу.
— Понимаю, — начала gnadige Frau, но не успела договорить своей мысли, потому что в это время вошел Сверстов, только что вернувшийся из больницы и отыскивавший свою супругу. Войдя, он сразу же заметил, что обе
дамы были на себя не похожи. Растерявшись и сам от
того, что увидел, он зачем-то сказал жене...
У Петра Григорьича всегда было много денег, и он был в этом отношении, по-своему, честен: не любя уступать и
давать своих денег другим, он зато и не одолжался ими ни у кого; нынешний же губернский предводитель тоже никогда никому не
давал денег, — может быть, потому, что у него их никогда не было в сколько-нибудь сносном числе; но вместе с
тем сам он ссужался у всех, кто только имел глупость или надобность не отказывать ему.
— Где ж на шею?.. Будет с него, что и в петлицу
дали; все-таки, согласитесь, получил чрез
то дворянство, — продолжал Артасьев, — и он так за это благодарен, что жертвует еще пятьдесят тысяч на учреждение дворянского пансиона при гимназии с
тем лишь условием, чтобы дворянство выбрало его в почетные попечители.
— Вы ошибаетесь!.. Это не предрассудок! Тогда какое же это будет дворянское сословие, когда в него может поступить каждый, кто получит крест, а кресты стали
давать нынче за деньги… Признаюсь, я не понимаю правительства, которое так поступает!.. Иначе уж лучше совсем уничтожить дворянское сословие, а
то где же тут будет какая-нибудь преемственность крови?.. Что же касается до вашего жертвователя,
то я не знаю, как на это взглянет дворянство, но сам я лично положу ему налево.
— Да за
те же пожертвования, которые, не скрою от вас, может быть, в течение всей моей службы достигнут тысяч до ста, что, конечно, нисколько не разорит вас, а между
тем они мне и вам
дадут генеральство.