Неточные совпадения
Раз, это уж было
в конце поста, часу
в седьмом вечера,
в избе Ивана Дорофеева, как и
в прочих избах, сумерничали.
Потому, когда я пожаловался на него, государь чрезвычайно разгневался; но тут на помощь к Фотию не замедлили явиться разные друзья мои: Аракчеев [Аракчеев Алексей Андреевич (1769—1834) — временщик, обладавший
в конце царствования Александра I почти неограниченной властью.], Уваров [Уваров Сергей Семенович (1786—1855) — министр народного просвещения с 1833 года.], Шишков [Шишков Александр Семенович (1754—1841) — адмирал, писатель, президент Российской академии, министр народного просвещения с 1824 по 1828 год.], вкупе с девой Анной, и стали всевозможными путями доводить до сведения государя, будто бы ходящие по городу толки о том, что нельзя же оставлять министром духовных дел человека, который проклят анафемой.
Вдобавок к этому
в конце аллеи на светлом фоне неба виднелся огромный и красноватый облик луны, как бы выплывающий из сероватого тумана росы.
—
В первой, ученической, степени масонам преподавались правила любви и справедливости, которыми каждому человеку необходимо руководствоваться
в жизни; во второй их учили, как должно бороться со своими страстями и познавать самого себя, и
в третьей, высшей степени мастера, они подготовлялись к
концу жизни, который есть не что иное, как долженствующее для них вскоре настать бессмертие.
Почтовая дорога, начавшаяся невдалеке от Кузьмищева, была недурна, благодаря тому обстоятельству, что
в конце сентября ревизующий сенатор объезжал уездные города, а потому все земские силы были вызваны исправниками для улучшения путей сообщения с неумолимою строгостью.
В конце декабря молодые супруги отправились
в Москву
в сопровождении повара, лакеев, горничных, лошадей выездных и экипажей.
Иван Петрович Артасьев, у которого, как мы знаем, жил
в деревне Пилецкий, прислал
в конце фоминой недели Егору Егорычу письмо, где благодарил его за оказанное им участие и гостеприимство Мартыну Степанычу, который действительно, поправившись
в здоровье, несколько раз приезжал
в Кузьмищево и прогащивал там почти по неделе, проводя все время
в горячих разговорах с Егором Егорычем и Сверстовым о самых отвлеченных предметах по части морали и философии.
— Метла-то, дьяволица, о двух
концах! — вскрикнула,
в свою очередь, Маланья и хотела было вырвать у Арины метлу, но старуха крепко держала свое оружие и съездила Маланью уже по лицу, которая тогда заревела и побежала, крича: «Погодите! Постойте!»
Собственно на любви к детям и была основана дружба двух этих старых холостяков; весь остальной день они сообща обдумывали, как оформить затеянное Тулузовым дело, потом сочиняли и переписывали долженствующее быть посланным донесение
в Петербург,
в котором главным образом ходатайствовалось, чтобы господин Тулузов был награжден владимирским крестом, с пояснением, что если он не получит столь желаемой им награды, то это может отвратить как его, так и других лиц от дальнейших пожертвований; но когда правительство явит от себя столь щедрую милость, то приношения на этот предмет потекут к нему со всех
концов России.
Сусанна Николаевна, впрочем, все-таки не достояла до
конца и ушла после Верую, а вскоре за ней ушли и Сверстовы, тоже, как видно, удивленные и обеспокоенные тем, что Егора Егорыча не было
в церкви.
Вслед за тем повторились подобные возгласы и
в других, более отдаленных группах и закончились почти басистым ревом: «Мы не желаем вас считать!» Бас этот вряд ли не принадлежал секретарю депутатского собрания. Часам к двенадцати, как водится, приехал губернатор и, войдя на небольшое возвышение, устроенное
в одном
конце зала, произнес краткую речь...
Туда
в конце тридцатых и начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз собирал около себя кружок и начинал обыкновенно расточать целые фейерверки своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику, сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал
в этой кофейной вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным любителям, что театр — не пустая забава, а место поучения, а потому каждый драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и Михайла Семенович Щепкин, говоря, что искусство должно быть добросовестно исполняемо, на что Ленский [Ленский Дмитрий Тимофеевич, настоящая фамилия Воробьев (1805—1860), — актер и драматург-водевилист.], тогдашний переводчик и актер, раз возразил ему: «Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они не шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!» — «Действительно, необходимо и другое, — повторил лукавый старик, — но часто случается, что у художника ни того, ни другого не бывает!» На чей счет это было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением самого Ленского, рассмеялись.
В день баллотировки своей он вздумал со слезами на глазах объявить дворянству, что, сколь ни пламенно он желал бы исполнять до
конца дней своих несомую им ныне должность, но, по расстроенным имущественным обстоятельствам своим, не может этого сделать.
Его поспешил нагнать на лестнице князь Индобский и, почти униженно отрекомендовавшись, начал просить позволения явиться к нему. Янгуржеев выслушал его с холодным полувниманием, как слушают обыкновенно министры своих просителей, и, ничего
в ответ определенного ему не сказав, стал спускаться с лестницы, а экс-предводитель возвратился на антресоли.
В конце лестницы Янгуржеева догнал Лябьев.
Углаков
в конце петой им песни вдруг зачихал, причем чихнул если не
в лицо, то прямо
в открытую шею Марьи Федоровны, которая при этом с величием откинулась назад; но Углаков не унимался: он чихнул потом на арфу и даже несколько на платье Музы Николаевны, будучи не
в состоянии удержаться от своей чихотки. Все это, разумеется, прекратило музыку и пение, и
в заключение всего из наугольной Калмык захлопал и прокричал...
В конце этого действия Жорж де-Жермани, обманутый злодеем Варнером, застрелил ни
в чем не повинного Родольфа д'Эрикура.
Не обратив на это особенного внимания, Егор Егорыч продолжал свою прогулку и
в конце двора вдруг увидал, что
в калитку ворот вошла Мария Федоровна, которая, спеша и потрясая своими седыми кудрями, тоже направлялась к домику Екатерины Филипповны.
«Я замедлил Вам ответом, ибо Екатерина Филипповна весь сегодняшний день была столь ослабшею после вчерашнего, довольно многолюдного, у нас собрания, что вечером токмо
в силах была продиктовать желаемые Вами ответы. Ответ о Лябьевых: благодарите за них бога; путь их хоть умален, но они не погибнут и
в конце жизни своей возрадуются, что великим несчастием господь смирил их. Ответ о высокочтимой Сусанне Николаевне: блюдите о ней, мните о ней каждоминутно и раскройте к ней всю Вашу душевную нежность».
— У греков, конечно, не было таких остроумных загадок! — заметил молодой ученый. — У них, например, загадывалось: какое существо, рождаясь, бывает велико,
в среднем возрасте мало, когда же близится к
концу, то становится опять громадным? Когда кто угадывал, того греки украшали венками, подносили ему вина; кто же не отгадывал, того заставляли выпить чашку соленой морской воды.
— Греки играли
в кости, но более любимая их забава была игра коттабос; она представляла не что иное, как весы, к коромыслу которых на обоих
концах были привешены маленькие чашечки; под чашечки эти ставили маленькие металлические фигурки. Искусство
в этой игре состояло
в том, чтобы играющий из кубка сумел плеснуть
в одну из чашечек так, чтобы она, опускаясь, ударилась об голову стоящей под ней фигурки, а потом плеснуть
в другую чашечку, чтобы та пересилила прежнюю и ударилась сама
в голову своей фигурки.
Под
конец, впрочем, беседа была несколько омрачена печальным известием, которое принес вновь прибывший господин, с лицом отчасти польского характера,
в усах, и как бы похожий на отставного военного, но на самом деле это был один из первоклассных русских музыкальных талантов.
Впрочем, к
концу представления у него весь этот пар нравственный и физический поиспарился несколько, и Сверстов побежал
в свою гостиницу к Егору Егорычу, но того еще не было дома, чему доктор был отчасти рад, так как высокочтимый учитель его, пожалуй, мог бы заметить, что ученик был немножко, как говорится, на третьем взводе.
По долине этой тянулась главная улица города, на которой красовалось десятка полтора каменных домов, а
в конце ее грозно выглядывал острог с толстыми железными решетками
в окнах и с стоявшими
в нескольких местах часовыми.
В это же самое время на
конце стола, за которым
в числе других, по преимуществу крупных чиновников Москвы, сидел обер-полицеймейстер, происходил такого рода разговор.
В конце своего завещания Егор Егорыч просил Сусанну Николаевну о том, что если будет у ней ребенок — сын, то чтобы она исходатайствовала ему фамилию Терхов-Марфин.