Неточные совпадения
Я записываю лишь события, уклоняясь всеми силами от всего постороннего, а главное — от литературных красот; литератор пишет тридцать лет и
в конце совсем не знает, для чего он писал столько лет.
Писал Макар Иванович из разных
концов России, из городов и монастырей,
в которых подолгу иногда проживал.
Он сначала брал их к себе
в дом еще маленькими девочками, растил их с гувернантками и француженками, потом обучал
в лучших учебных заведениях и под
конец выдавал с приданым.
— Cher… жаль, если
в конце жизни скажешь себе, как и я: je sais tout, mais je ne sais rien de bon. [Я знаю все, но не знаю ничего хорошего (франц.).] Я решительно не знаю, для чего я жил на свете! Но… я тебе столько обязан… и я даже хотел…
Остальные все продолжали молчать, все глядели и меня разглядывали; но мало-помалу с разных
концов комнаты началось хихиканье, еще тихое, но все хихикали мне прямо
в глаза. Васин и Крафт только не хихикали. С черными бакенами тоже ухмылялся; он
в упор смотрел на меня и слушал.
— Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтоб не преклоняться перед людьми, — разумеется, сами не ведая, как это
в них делается: преклониться пред Богом не так обидно. Из них выходят чрезвычайно горячо верующие — вернее сказать, горячо желающие верить; но желания они принимают за самую веру. Из этаких особенно часто бывают под
конец разочаровывающиеся. Про господина Версилова я думаю, что
в нем есть и чрезвычайно искренние черты характера. И вообще он меня заинтересовал.
Возражение его прекрасно, я согласен, и делает честь его бесспорному уму; прекрасно уже тем, что самое простое, а самое простое понимается всегда лишь под
конец, когда уж перепробовано все, что мудреней или глупей; но я знал это возражение и сам, раньше Васина; эту мысль я прочувствовал с лишком три года назад; даже мало того,
в ней-то и заключается отчасти «моя идея».
Бедная рассказывала иногда с каким-то ужасом и качая головой, как она прожила тогда целые полгода, одна-одинешенька, с маленькой дочерью, не зная языка, точно
в лесу, а под
конец и без денег.
Я обыкновенно входил молча и угрюмо, смотря куда-нибудь
в угол, а иногда входя не здоровался. Возвращался же всегда ранее этого раза, и мне подавали обедать наверх. Войдя теперь, я вдруг сказал: «Здравствуйте, мама», чего никогда прежде не делывал, хотя как-то все-таки, от стыдливости, не мог и
в этот раз заставить себя посмотреть на нее, и уселся
в противоположном
конце комнаты. Я очень устал, но о том не думал.
— Нельзя, Татьяна Павловна, — внушительно ответил ей Версилов, — Аркадий, очевидно, что-то замыслил, и, стало быть, надо ему непременно дать кончить. Ну и пусть его! Расскажет, и с плеч долой, а для него
в том и главное, чтоб с плеч долой спустить. Начинай, мой милый, твою новую историю, то есть я так только говорю: новую; не беспокойся, я знаю
конец ее.
Я бросился к двери и отворил; разом со мной отворилась и другая дверь
в конце коридора, хозяйкина, как узнал я после, откуда выглянули две любопытные головы.
В конце Обуховского проспекта, у Триумфальных ворот, я знал, есть постоялые дворы, где можно достать даже особую комнатку за тридцать копеек; на одну ночь я решился пожертвовать, только чтоб не ночевать у Версилова.
Но, уезжая
в Париж, князь совсем не знал,
в каком положении оставил свою жертву, не знал до самого
конца, до своего возвращения.
Обе затворенные двери
в эту комнату приходились по обоим
концам одной и той же стены.
— Друг мой, — сказал он вдруг грустно, — я часто говорил Софье Андреевне,
в начале соединения нашего, впрочем, и
в начале, и
в середине, и
в конце: «Милая, я тебя мучаю и замучаю, и мне не жалко, пока ты передо мной; а ведь умри ты, и я знаю, что уморю себя казнью».
Версилов несколько раз намекал ему, что не
в том состоит княжество, и хотел насадить
в его сердце более высшую мысль; но князь под
конец как бы стал обижаться, что его учат.
— Развить? — сказал он, — нет, уж лучше не развивать, и к тому же страсть моя — говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль,
в которую верую, и почти всегда так выходит, что
в конце изложения я сам перестаю веровать
в излагаемое; боюсь подвергнуться и теперь. До свидания, дорогой князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь.
Мне было все равно, потому что я решился, и, кроме того, все это меня поражало; я сел молча
в угол, как можно более
в угол, и просидел, не смигнув и не пошевельнувшись, до
конца объяснения…
Я уже предуведомил выше, что, под
конец этих дней, я был «раздавлен событиями»; я теперь сидел, и все как хаос вертелось
в уме моем.
Кончилось тем, что Макар Иванович,
в умилении, под
конец только повторял к каждому слову: «Так, так!», но уже видимо не понимая и потеряв нитку.
А люди-то на нее удивляются: «Уж и как же это можно, чтоб от такого счастья отказываться!» И вот чем же он ее
в конце покорил: «Все же он, говорит, самоубивец, и не младенец, а уже отрок, и по летам ко святому причастью его уже прямо допустить нельзя было, а стало быть, все же он хотя бы некий ответ должен дать.
— Nous vous rendons, — проговорил тот, спрятал рубль и, вдруг повернувшись к дверям, с совершенно неподвижным и серьезным лицом, принялся колотить
в них
концом своего огромного грубого сапога и, главное, без малейшего раздражения.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой
в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше:
в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез
в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается
в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «
Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь
в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
Постойте, я еще бокал выпью, — помните вы там одно место
в конце, когда они — сумасшедший этот старик и эта прелестная тринадцатилетняя девочка, внучка его, после фантастического их бегства и странствий, приютились наконец где-то на краю Англии, близ какого-то готического средневекового собора, и эта девочка какую-то тут должность получила, собор посетителям показывала…
— Они развращены до
конца ногтей; ты не знаешь, на что они способны! Альфонсина жила
в одном таком доме, так она гнушалась.
Высший и развитой человек, преследуя высшую мысль, отвлекается иногда совсем от насущного, становится смешон, капризен и холоден, даже просто скажу тебе — глуп, и не только
в практической жизни, но под
конец даже глуп и
в своих теориях.
А я-то, я-то до самого почти
конца, еще целых полтора дня, — я все еще продолжал думать, что я — обладатель тайны и что участь Катерины Николаевны все еще
в моих руках!
Меня встретил хозяин, тотчас же шмыгнувший
в мою комнату. Он смотрел не так решительно, как вчера, но был
в необыкновенно возбужденном состоянии, так сказать, на высоте события. Я ничего не сказал ему, но, отойдя
в угол и взявшись за голову руками, так простоял с минуту. Он сначала подумал было, что я «представляюсь», но под
конец не вытерпел и испугался.