Неточные совпадения
— Ваш сын должен служить в гвардии!.. Он должен там же учиться, где и мой!.. Если вы не генерал, то ваши десять ран,
я думаю, стоят генеральства; об этом доложат государю, отвечаю вам за то!
— Вы устали,
я думаю, в церкви; не угодно ли вам сесть?
— Для чего, на кой черт? Неужели ты
думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только говорили, что вот к кому она пишет; а то видно с ее письмом не только что до графа, и до дворника его не дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за этого дела
я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий, и под суд!
— Ты сам
меня как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения! Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то есть, когда человек ничего уж и не
думает даже.
— Очень вам благодарен,
я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при этом дочь, а объяснив только, что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе девочку на воспитание.
— О, отец! Разве он
думает что обо
мне; ему бы только как подешевле было! — воскликнул Павел, под влиянием досады и беспокойства.
— Можно,
я думаю, — отвечал тот. В пылу совещания он забыл совершенно уж и об генеральше.
«Она даже и не замечает
меня!» —
думал он и невольно прислушивался хоть и к тихим, но долетавшим до него словам обеих дам.
«Что же
я за невежда!» —
думал он и, придя домой, всю ночь занимался французским языком; на следующую ночь — тоже, так что месяца через два он почти всякую французскую книжку читал свободно.
— Не смела, Анна Гавриловна:
я думала, что век уж здесь стану жить.
«Мари, — писал он, — вы уже,
я думаю, видите, что вы для
меня все: жизнь моя, стихия моя, мой воздух; скажите вы
мне, — могу ли
я вас любить, и полюбите ли вы
меня, когда
я сделаюсь более достойным вас? Молю об одном — скажите
мне откровенно!»
«Не отпущу
я его, —
думал он, — в университет: он в этом Семеновском трактире в самом деле сопьется и, пожалуй, еще хуже что-нибудь над собой сделает!» — Искаженное лицо засеченного солдата мелькало уже перед глазами полковника.
— Ну да, как же ведь, благодетель!.. Ему,
я думаю, все равно, куда бы ты ни заехал — в Москву ли, в Сибирь ли, в Астрахань ли; а
я одними мнениями измучусь,
думая, что ты один-одинехонек, с Ванькой-дураком, приедешь в этакой омут, как Москва: по одним улицам-то ходя, заблудишься.
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!»
Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» —
думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
—
Мне,
я думаю, нужней будеть жить с товарищами, а не с мужиком! — обратился Павел наконец к отцу с ударением.
Оставшись вдвоем, отец и сын довольно долго молчали. Павел
думал сам с собою: «Да, нелегко выцарапаться из тины, посреди которой
я рожден!» Полковник между тем готовил ему еще новое испытание.
— Игрывали,
я думаю, вместе, — обратился полковник добродушно к исправнику.
— Жалованье-то прапорщичье,
я думаю, маленькое…
«О! Когда придет то счастливое время, — продолжал он
думать в каком-то даже лихорадочном волнении, — что
я буду иметь право тебе одной посвящать и мои знания, и мои труды, и мою любовь».
— Да, он
мне очень предан; он
меня обыкновенно провожал от Имплевых домой;
я ему всегда давала по гривенничку на чай, и он за это получил ко
мне какую-то фанатическую любовь, так что
я здесь гораздо безопаснее, чем в какой-нибудь гостинице, — говорила m-me Фатеева, но сама, как видно,
думала в это время совсем об другом.
— Сама Мари, разумеется… Она в этом случае,
я не знаю, какая-то нерешительная, что ли, стыдливая: какого труда,
я думаю, ей стоило самой себе признаться в этом чувстве!.. А по-моему, если полюбила человека — не только уж жениха, а и так называемою преступною любовью — что ж, тут скрываться нечего: не скроешь!..
— Да ты
меня больше стеснишь:
я измучусь,
думая, как ты один поедешь!
— Надо быть, что вышла, — отвечал Макар. — Кучеренко этот ихний прибегал ко
мне; он тоже сродственником как-то моим себя почитает и
думал, что
я очень обрадуюсь ему: ай-мо, батюшка, какой дорогой гость пожаловал; да стану ему угощенье делать; а
я вон велел ему заварить кой-каких спиток чайных, дал ему потом гривенник… «Не ходи, говорю, брат больше ко
мне, не-пошто!» Так он болтал тут что-то такое, что свадьба-то была.
— Нет, ты погоди, постой! — остановил его Макар Григорьев. — Оно у тебя с вечерен ведь так валяется; у
меня квартира не запертая — кто посторонний ввернись и бери, что хочешь. Так-то ты
думаешь смотреть за барским добром, свиное твое рыло неумытое!
Павел на это ей ничего не сказал и стал насмешливо оглядывать гостиную Мари, которая, в сущности, напоминала собой гостиные всех,
я думаю, на свете молодых из военного звания.
«Да,
мне теперь не удивительно, что она продала себя за все это», —
думал он с презрением о Мари.
— Евангелие, — начал он совершенно серьезным тоном, —
я думаю, должно быть на столе у каждого.
— Его трудно переводить, — начал он неторопливо. —
Я, впрочем, — продолжал он с полуулыбкой и потупляя несколько глаза, —
думаю заняться теперь этим и перевести его «Ромео и Юлию».
«Что-то он скажет
мне, и в каких выражениях станет хвалить
меня?» —
думал он все остальное время до вечера: в похвале от профессора он почти уже не сомневался.
Герой мой вышел от профессора сильно опешенный. «В самом деле
мне, может быть, рано еще писать!» —
подумал он сам с собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что тот тоже не похвалит его творения, но как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
— Потому что, — продолжал Неведомов тем же спокойным тоном, — может быть,
я, в этом случае, и не прав, — но
мне всякий позитивный, реальный, материальный, как хотите назовите, философ уже не по душе, и
мне кажется, что все они чрезвычайно односторонни: они
думают, что у человека одна только познавательная способность и есть — это разум.
Я очень хорошо понимаю, что разум есть одна из важнейших способностей души и что, действительно, для него есть предел, до которого он может дойти; но вот тут-то, где он останавливается, и начинает, как
я думаю, работать другая способность нашей души — это фантазия, которая произвела и искусства все и все религии и которая,
я убежден, играла большую роль в признании вероятности существования Америки и подсказала многое к открытию солнечной системы.
«Нет, эти детские ощущения миновали для
меня навсегда!» —
подумал Павел, — и тут же, взглянув несколько в сторону, увидел поляну, всю усеянную незабудками.
«Уж не та ли эта особа, в которую
мне сегодня предназначено влюбиться?» —
подумал Павел, вспомнив свое давешнее предчувствие, но когда девица обернулась к нему, то у ней открылся такой огромный нос и такие рябины на лице, что влюбиться в нее не было никакой возможности.
— У
меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай,
я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш
мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у
меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы
думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
—
Я думаю — немножко получше! — подхватил Александр Иванович, без всякого, впрочем, самохвальства, — потому что
я все-таки стою ближе к крови царей, чем мой милый Вася!
Я — барин, а он — балетмейстер.
— Что они любят? — возразил полковник. — Нет,
я думаю, ни одной из них, чтобы червонцев за сто ее нельзя было купить.
— Вы,
я думаю, во все время нашей разлуки и не вспомнили
меня? — спросила его m-me Фатеева.
Береженые лошадки полковника,
я думаю, во всю жизнь свою не видали такой гоньбы.
Дай-ка,
я думаю, нашего молодого соседа удивлю и съезжу тоже! — заключила становая и треснула при этом рукой по столу.
«Дрянь этакая, —
подумал он. —
Я обладаю прелестнейшею женщиною, а она воображает, что
я на нее взгляну…»
—
Я думаю, та мысль, — отвечал он, — что женщина может любить несколько раз и с одинаковою пылкостью.
Так что, когда
я сегодня выбежала от Салова,
думаю: «Что ж,
я одна теперь осталась на свете», — и хотела было утопиться и подбежала было уж к Москве-реке; но
мне вдруг страшно-страшно сделалось, так что
я воротилась поскорее назад и пришла вот сюда…
— Ты,
я думаю, сам должен знать, что обязан все
мне сказывать, — проговорила Фатеева.
— Картина недурная,
я думаю, была при этом, — заметил Павел.
У Павла кровью сердце облилось при этих словах… «Не немного
я получаю, а
я ничего не получаю!» —
подумал он.
— Ни за что! — воскликнул Павел. — Неужели ты
думаешь, что у
меня недостанет толку и смысла просодержать тебя:
я, наконец, скоро кончу курс и буду служить.
— Но
я думала, что все-таки тебе это будет тяжело! — произнесла Фатеева, потупляя глаза.
— Полагаю! — отвечал протяжно Салов. — Разве вот что, — прибавил он,
подумав немного и с какою-то полунасмешкой, — тут у
меня есть и водится со
мною некто купчишка — Вахрамеев. Батька у него уехал куда-то на ярмарку и оставил ему под заведование москательную лавку. Он теперь
мне проигрывает и платит
мне мелом, умброй, мышьяком, и все сие
я понемножку сбываю.
— Нет,
я не могу так! — произнес Павел,
подумав немного, и потом прошелся несколько раз по комнате и, как видно, что-то придумал.