Неточные совпадения
— Телегу, папаша, телегу! — едва выговаривал
тот и продолжал
бежать.
Мальчишки, набрав грибов,
бегом неслись с ними к барину, и он наделял их за
то нарочно взятыми пряниками и орехами.
Про Еспера Иваныча и говорить нечего: княгиня для него была святыней, ангелом чистым, пред которым он и подумать ничего грешного не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной,
то в отношении женщины его круга он, вероятно,
бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы только узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось на разговорах, и
то весьма отдаленных, о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он жил с madame Сомо.
Та бросила его,
бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой командир два года спасал его, но последнее время скверно вышло: государь узнал и велел его исключить из службы… Теперь его, значит, прямо в тюрьму посадят… Эти женщины, я вам говорю, хуже змей жалят!.. Хоть и говорят, что денежные раны не смертельны, но благодарю покорно!..
Огурцов, в
тех же опорках и только надев мятую-измятую поддевку,
побежал и очень скоро, хоть не совсем исправно, принес все, что ему было приказано: хлеб он залил расплескавшейся ухой, огурец дорогой уронил, потом поднял его и с, песком опять положил на тарелку. Макар Григорьев заметил это и стал его бранить.
Самое большое, чем он мог быть в этом отношении, это — пантеистом, но возвращение его в деревню, постоянное присутствие при
том, как старик отец по целым почти ночам простаивал перед иконами, постоянное наблюдение над
тем, как крестьянские и дворовые старушки с каким-то восторгом
бегут к приходу помолиться, — все это, если не раскрыло в нем религиозного чувства,
то, по крайней мере, опять возбудило в нем охоту к этому чувству; и в первое же воскресенье, когда отец поехал к приходу, он решился съездить с ним и помолиться там посреди этого простого народа.
Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные девушки. Павел, разумеется, стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни
того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда
тем следовало
бежать.
Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и полковник.
Я же господину Фатееву изъяснил так: что сын мой, как следует всякому благородному офицеру, не преминул бы вам дать за
то удовлетворение на оружие; но так как супруга ваша
бежала уже к нему не первому,
то вам сталее спрашивать с нее, чем с него, — и он, вероятно, сам не преминет немедленно выпроводить ее из Москвы к вам на должное распоряжение, что и приказываю тебе сим письмом немедленно исполнить, а таких чернобрысых и сухопарых кошек, как она, я полагаю, найти в Москве можно».
M-lle Прыхина, возвратясь от подружки своей Фатеевой в уездный городок, где родитель ее именно и был сорок лет казначеем, сейчас же
побежала к m-lle Захаревской, дочери Ардальона Васильича, и застала
ту, по обыкновению, гордо сидящею с книгою в руках у окна, выходящего на улицу, одетою, как и всегда, нарядно и причесанною по последней моде.
Он и пишет ей: «Как же это, маменька?» — «А так же, говорит, сын любезный, я, по материнской своей слабости, никак не могла бы отказать тебе в
том; но тетка к тебе никак уж этой девушки не пустит!» Он, однако, этим не удовлетворился: подговорил там через своих людей, девка-то
бежала к нему в Питер!..
В необразованном, пошловатом провинциальном мирке они были почти единственными представителями и отголосками
того маленького ручейка мысли повозвышеннее, чувств поблагороднее и стремлений попоэтичнее, который в
то время так скромно и почти таинственно
бежал посреди грубой и, как справедливо выражался Вихров, солдатским сукном исполненной русской жизни.
Те проворно
побежали, и через какие-нибудь четверть часа коляска была подана к крыльцу. В нее было запряжено четыре худощавых, но, должно быть, чрезвычайно шустрых коней. Человек пять людей, одетых в черкесские чапаны и с нагайками, окружали ее. Александр Иванович заставил сесть рядом с собою Вихрова, а напротив Живина и Доброва. Последний что-то очень уж облизывался.
— Вы, барин, курите побольше, а
то ведь эти пискуны-то совсем съедят! — сказал, обертываясь к нему, исправнический кучер, уже весь искусанный комарами и беспрестанно смахивавший кнутом целые стаи их, облипавшие бедных лошадей, которые только вздрагивали от этого в разных местах телом и все порывались скорей
бежать.
Я, матерь божья, так за барина остервенился, выхватил у солдата одного ружье,
побежал тоже на неприятеля, и вот согрешил грешный: бабенка тут одна попалась, ругается тоже, — так ее в ногу пырнул штыком, что завертелась даже, и пошли мы, братец, после
того по избам бесчинствовать.
Носившие мужики обнаруживали
то же благоговение, как и голова, который
побежал домой, чтобы перекусить чего-нибудь и собраться совсем в дорогу.
Невдолге после
того возвратились губернатор и m-me Пиколова, которая уже не
бежала, а шла довольно тихо.
— Казенный! Всю семью он нашу извел: сначала с родителем нашим поссорился;
тот в старшинах сидел — он начет на него сделал, а потом обчество уговорил, чтобы
того сослали на поселенье; меня тоже ладил, чтобы в солдаты сдать, — я уже не стерпел
того и
бежал!
Лошади сейчас же
побежали, а кучер
побежал за тарантасом. Лошади, чем крутей становилась гора,
тем шибче старались
бежать, хоть видно было, что это им тяжело; пристяжные скосились даже все вперед, до
того они тянули постромки, а коренная беспрестанно растопыривала задние ноги, чтобы упираться ими. Кроме крутизны, тарантас надобно было еще перетаскивать через огромные каменья.
Те, наконец, сделали последнее усилие и остановились. Кучер сейчас же в это время подложил под колеса кол и не дал им двигаться назад. Лошади с минут с пять переводили дыхание и затем, — только что кучер крикнул: «Ну, ну, матушки!» — снова потянули и даже
побежали, и, наконец, тарантас остановился на ровном месте.
Юноша, должно быть, побаивался своего дяденьки, потому что, чем ближе они стали подъезжать к жилищу,
тем беспокойнее он становился, и когда, наконец, въехали в самую усадьбу (которая, как успел заметить Вихров, была даже каменная), он, не дав еще хорошенько кучеру остановить лошадей и несмотря на свои слабые ноги, проворно выскочил из тарантаса и
побежал в дом, а потом через несколько времени снова появился на крыльце и каким-то довольным и успокоительным голосом сказал Вихрову...
Тот действительно повернулся и
побежал, и забежал в самую даль поля и сел там в рожь.
Тот благим матом
побежал и привел с собой за руку старого воина.
Щука сейчас же очутилась после
того на поверхности воды; Симонов поймал ее руками; Женичка вырвал ее у него и, едва удерживая в своих ручонках скользкую рыбу,
побежал к матери.
— От тебя
бежала, — отвечала Мари, — и что я там вынесла — ужас! Ничто не занимает, все противно — и одна только мысль, что я тебя никогда больше не увижу, постоянно грызет; наконец не выдержала — и тоже в один день собралась и вернулась в Петербург и стала разыскивать тебя: посылала в адресный стол, писала, чтобы
то же сделали и в Москве; только вдруг приезжает Абреев и рассказал о тебе: он каким-то ангелом-благовестником показался мне… Я сейчас же написала к тебе…
Абреев позвал лакея и велел
тому пригласить к нему полицеймейстера. Услыхав зов губернатора, Кергель сейчас же
побежал и молодецки влетел в ложу; но, увидев перед собою Вихрова, весь исполнился удивления.
— Нет, даже легко!.. Легко даже! — воскликнул Вихров и, встав снова со стула, начал ходить по комнате. — Переносить долее
то, что я переносил до сих пор, я не могу!.. Одна глупость моего положения может каждого свести с ума!.. Я, как сумасшедший какой,
бегу сюда каждый день — и зачем? Чтобы видеть вашу счастливую семейную жизнь и мешать только ей.