Неточные совпадения
—
Ну да так, братец, нельзя же — соседи!.. И Александра Григорьевна все вон говорит,
что очень любит меня, и поди-ка какой почет воздает мне супротив всех!
— Подайте это прошение,
ну, и там подмажьте, где нужно будет! — заключила она, вероятно воображая,
что говорит самую обыкновенную вещь.
В губернии Имплев пользовался большим весом: его ум, его хорошее состояние, — у него было около шестисот душ, — его способность сочинять изворотливые, и всегда несколько колкого свойства, деловые бумаги, — так
что их узнавали в присутственных местах без подписи: «
Ну, это имплевские шпильки!» — говорили там обыкновенно, — все это внушало к нему огромное уважение.
— Герои романа французской писательницы Мари Коттен (1770—1807): «Матильда или Воспоминания, касающиеся истории Крестовых походов».], о странном трепете Жозефины, когда она, бесчувственная, лежала на руках адъютанта, уносившего ее после объявления ей Наполеоном развода; но так как во всем этом весьма мало осязаемого, а женщины, вряд ли еще не более мужчин, склонны в
чем бы то ни было реализировать свое чувство (
ну, хоть подушку шерстями начнет вышивать для милого), — так и княгиня наконец начала чувствовать необходимую потребность наполнить чем-нибудь эту пустоту.
—
Ну,
что же из всего этого выйдет?
—
Ну, так
что же — заходи как-нибудь; пойдем вместе! — сказал ему Николай Силыч.
— А вы, chere amie, сегодня очень злы! — сказала ей Мари и сама при этом покраснела. Она, кажется, наследовала от Еспера Иваныча его стыдливость, потому
что от всякой малости краснела. —
Ну, извольте хорошенько играть, иначе я рассержусь! — прибавила она, обращаясь к Павлу.
—
Ну да, я знал,
что это дяденька все! — произнес он. — Одни ведь у него наставленья-то тебе: отец у тебя — дурак… невежда…
—
Ну да, как же ведь, благодетель!.. Ему, я думаю, все равно, куда бы ты ни заехал — в Москву ли, в Сибирь ли, в Астрахань ли; а я одними мнениями измучусь, думая,
что ты один-одинехонек, с Ванькой-дураком, приедешь в этакой омут, как Москва: по одним улицам-то ходя, заблудишься.
—
Ну так вот
что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «
Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
— Ну-с, прощайте! — сказал Дрозденко, вставая и целуясь с ним. Он заметил, кажется,
что Павел далеко не симпатизировал его мыслям, потому
что сейчас же переменил с ним тон. — Кланяйтесь вашему Кремлю, — заключил он, — и помните,
что каждый камушек его поспел и положен по милости татарской, а украинцы так только бились с ними и проливали кровь свою…
—
Что ж вам за дело до людей!.. — воскликнул он сколь возможно более убедительным тоном. —
Ну и пусть себе судят, как хотят! — А
что, Мари, скажите, знает эту грустную вашу повесть? — прибавил он: ему давно уже хотелось поговорить о своем сокровище Мари.
—
Ну, да теперь, ваше высокородие, Павел Михайлыч еще молоденек. Бог даст, повозмужает и покоренеет, а
что барчик прекрасный-с и предобрый! — говорил Симонов.
—
Ну, это
что же? — произнес Павел, совершенно, кажется, несогласный с этим.
—
Ну, батюшка, — обратился он как-то резко к Неведомову, ударяя того по плечу, — я сегодня кончил Огюста Конта [Конт Огюст (1798—1857) — французский буржуазный философ, социолог, субъективный идеалист, основатель так называемого позитивизма.] и могу сказать,
что все,
что по части философии знало до него человечество, оно должно выкинуть из головы, как совершенно ненужную дрянь.
—
Ну, я ни во
что и никогда не игрывал даром. Давайте, сыграемте на обед у Яра.
—
Ну, вот этого мы и сами не знаем — как, — отвечал инженер и, пользуясь тем,
что Салов в это время вышел зачем-то по хозяйству, начал объяснять. — Это история довольно странная. Вы, конечно, знакомы с здешним хозяином и знаете, кто он такой?
—
Ну, так вот
что!.. Афимья! — крикнул полковник.
—
Ну, так, гороху и крупы, а главное, я забыл, гречневой каши, потому
что она очень много азоту в себе заключает и, таким образом, почти заменяет мясо.
— Тот его — кочергой сейчас, как заметит,
что от рыла-то у него пахнет. Где тут об него руки-то марать; проберешь ли его кулаком!
Ну, а кочерги побаивается, не любит ее!
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, —
что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..»
Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
—
Ну, вот видишь! — подхватил как бы даже с удовольствием полковник. — Мне, братец, главное, то понравилось,
что ты ему во многом не уступал: нет, мол, ваше превосходительство, не врите!
—
Ну, будут и все сорок, — сказал полковник. По его тону весьма было заметно,
что у него некоторый гвоздь сидел в голове против Фатеевой. «Барыня шалунья!» — думал он про себя.
—
Ну, полноте, зачем я вам?.. — возразил Павел (он чувствовал,
что от переживаемого счастия начинает говорить совершенно какие-то глупости). — Зачем я вам?.. Я человек заезжий, а вам нужно кого-нибудь поближе к вам, с кем бы вы могли говорить о чувствах.
—
Ну,
что ж — Шекспир ваш? Согласитесь,
что в его взгляде на женщину могло и должно было остаться много грубого, рыцарского понимания.
—
Ну, так я, ангел мой, поеду домой, — сказал полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так
что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на
что она похожа стала…
—
Ну, а эта госпожа не такого сорта, а это несчастная жертва, которой, конечно, камень не отказал бы в участии, и я вас прошу на будущее время, — продолжал Павел несколько уже и строгим голосом, — если вам кто-нибудь что-нибудь скажет про меня, то прежде,
чем самой страдать и меня обвинять, расспросите лучше меня. Угодно ли вам теперь знать, в
чем было вчера дело, или нет?
— Ну-с,
что я вам толковал сегодня — завтра я вас спрошу, — сказал он.
—
Ну,
что ж! Можешь, значит, отправляться, — сказал ему с досадою Павел.
—
Ну, а мне, пока я доучусь и получу порядочную службу, вдесятеро больше надобно; потому
что я живу не один, а вдвоем с женщиною.
—
Ну, скажите, а вы как и
что? — отнесся к нему каким-то покровительственным тоном Плавин.
—
Ну, вот этого не знаю, постараюсь! — отвечала Анна Ивановна и развела ручками. — А ведь как, Вихров, мне в девушках-то оставаться: все волочатся за мной, проходу не дают, точно я — какая дрянная совсем. Все, кроме вас, волочились, ей-богу! — заключила она и надула даже губки; ей, в самом деле, несносно даже было,
что все считали точно какою-то обязанностью поухаживать за ней!
—
Ну,
что же делать, очень жаль! — говорил Павел, находя и со своей стороны совершенно невозможным, чтобы она в этом положении появилась на сцене. — До свиданья! — сказал он и ушел опять к Анне Ивановне, которая была уже в шляпке. Он посадил ее на нарочно взятого лихача, и они понеслись на Никитскую. Фатееву Павел в эту минуту совершенно забыл. Впереди у него было искусство и мысль о том, как бы хорошенько выучить Анну Ивановну сыграть роль Юлии.
—
Ну, прости меня. Скажи мне,
что ты меня прощаешь, — говорила она, целуя его руки.
—
Ну это
что же! — произнес что-то такое Макар Григорьев. — Есть оттуда оказейка, приехал один человек.
— Так наслышно,
что сын-то генеральшин женится на миллионерке;
ну, так чтобы на свадьбу деньги иметь, — объяснил Кирьян.
—
Ну,
что, успеете еще! — произнес было тот.
—
Что такое —
ну? — спросил ее Павел.
Павел сейчас же догадался,
что Салов хочет занять у него денег. «
Ну, черт с ним, — подумал он, — дам ему; пусть уж при слушании не будет так злобствовать!»
—
Ну, это как-нибудь она уж сама его насильно приспособила к себе… Вы, однако, не скажите ему как-нибудь того,
что я вам говорил;
что, бог с ним! Я все-таки хочу оставаться с ним в приязненных отношениях.
— «
Ну, говорит, тебе нельзя, а ему можно!» — «Да, говорю, ваше сиятельство, это один обман, и вы вот
что, говорю, один дом отдайте тому подрядчику, а другой мне; ему платите деньги, а я пока стану даром работать; и пусть через два года,
что его работа покажет, и
что моя, и тогда мне и заплатите, сколько совесть ваша велит вам!» Понравилось это барину, подумал он немного…
—
Ну, нескоро тоже, вон у дедушки вашего, — не то
что этакой дурак какой-нибудь, а даже высокоумной этакой старик лакей был с двумя сыновьями и все жаловался на барина,
что он уже стар, а барин и его, и его сыновей все работать заставляет, — а работа их была вся в том,
что сам он после обеда с тарелок барские кушанья подъедал, а сыновья на передней когда с господами выедут…
—
Ну,
что же вы поделывали в Москве, — рассказывайте! — говорила Фатеева, без церемонии, в присутствии Прыхиной, беря руку Павла в обе свои руки и крепко сжимая ее.
— Я к нему тогда вошла, — начала m-lle Прыхина, очень довольная, кажется, возможностью рассказать о своих деяниях, — и прямо ему говорю: «Петр Ермолаевич,
что, вы вашу жену намерены оставить без куска хлеба, за
что, почему, как?» — просто к горлу к нему приступила.
Ну, ему, как видно, знаете, все уже в жизни надоело. «Эх, говорит, давайте перо, я вам подпишу!». Батюшка-священник уже заранее написал завещание; принесли ему, он и подмахнул все состояние Клеопаше.
— Да
чем? Кое-что тоже на духовенство, на мужичков поработаю,
ну и прокармливаюсь; насчет платья только вот никак не могу сбиться и справиться!
— А именно,
что благочинный тут наш, очень злобствуя на меня, при объезде владыки отметил меня,
что поведеньем я слаб и катехизиса пространного не знаю;
ну, тот меня и назначил под начал в Тотский монастырь; я, делать нечего, покорился, прибыл туда и ради скуки великой стал там делать монахам тавлинки с разными этакими изображениями!
—
Ну, да уж это бог с ними; спасибо,
что на каторгу не ушел! — отвечал Добров.
«Батюшка, — говорит попадья, — и свечки-то у покойника не горит; позволено ли по требнику свечи-то ставить перед нечаянно умершим?» — «А для че, говорит, не позволено?» — «
Ну, так, — говорит попадья, — я пойду поставлю перед ним…» — «Поди, поставь!» И только-что матушка-попадья вошла в горенку, где стоял гроб, так и заголосила, так
что священник испужался даже, бежит к ней, видит, — она стоит, расставя руки…
—
Ну, и грубили тоже немало, топором даже граживали, но все до случая как-то бог берег его; а тут, в последнее время, он взял к себе девчорушечку
что ни есть у самой бедной вдовы-бобылки, и девчурка-то действительно плакала очень сильно;
ну, а мать-то попервоначалу говорила: «
Что, говорит, за важность: продержит, да и отпустит же когда-нибудь!» У этого же самого барина была еще и другая повадка: любил он, чтобы ему крестьяне носили все,
что у кого хорошее какое есть: капуста там у мужика хороша уродилась, сейчас кочень капусты ему несут на поклон; пирог ли у кого хорошо испекся, пирога ему середки две несут, — все это кушать изволит и похваливает.
— Так втюрился, — продолжал Добров, —
что мать-то испугалась, чтоб и не женился;
ну, а ведь хитрая, лукавая, проницательная старуха: сделала вид,
что как будто бы ей ничего, позволила этой девушке в горницах даже жить, а потом, как он стал сбираться в Питер, — он так ладил, чтоб и в Питер ее взять с собой, — она сейчас ему и говорит: «Друг мой, это нехорошо!