Неточные совпадения
Все эти старания ее, нельзя сказать, чтобы
не венчались почти полным успехом: по крайней мере, большая часть ее знакомых
считали ее безусловно женщиной умной; другие именовали ее женщиною долга и святых обязанностей; только один петербургский доктор, тоже друг ее, назвал ее лимфой.
— А мой сын, — возразил полковник резко, — никогда
не станет по закону себе требовать того, что ему
не принадлежит, или я его и за сына
считать не буду!
По ней он еще мальчишкой учился у дьячка, к которому отдавали его на целую зиму и лето. Дьячок раз тридцать выпорол его, но ничему
не выучил, и к концу ученья
счел за лучшее заставить его пасти овец своих.
Две красивые барышни тоже явились в церковь в накрахмаленных белых платьях и в цветах; но на Павла они
не обращали уже никакого внимания, вероятно,
считая это в такие минуты, некоторым образом, грехом для себя.
Александра Григорьевна пожала только плечами. Разговаривать далее с мальчиком она
считала неприличным и неприятным для себя, но полковник, разумеется, ничего этого
не замечал.
Видя, что Николай Силыч, вероятно, частью от какой-нибудь душевной горести, а частью и от выпитой водки был в сильно раздраженном состоянии, Павел
счел за лучшее
не возражать ему.
— Ну, вот этого
не знаю, постараюсь! — отвечала Анна Ивановна и развела ручками. — А ведь как, Вихров, мне в девушках-то оставаться: все волочатся за мной, проходу
не дают, точно я — какая дрянная совсем. Все, кроме вас, волочились, ей-богу! — заключила она и надула даже губки; ей, в самом деле, несносно даже было, что все
считали точно какою-то обязанностью поухаживать за ней!
Исчезновение Салова объяснялось очень просто: он, еще прежде того, как-то на одном публичном гулянье встретил Анну Ивановну с мужем и вздумал было возобновлять с ней знакомство, но супруг ее, которому она, вероятно, рассказала все, сделал ему такую сцену, что Салов едва жив от него ушел, а потому в настоящем случае, встретив их снова, он за лучшее
счел стушеваться; но Вихров ничего этого
не знал.
— Что считать-то,
не отнимут ведь у тебя его! — проговорил с усмешкою Кирьян.
Жениться на мне вы
не хотите, так как
считаете меня недостойною этой чести, и потому — что я такое теперь? — потерянная женщина, живущая в любовницах, и, кроме того, дела мои все запутаны; сама я ничего в них
не смыслю, пройдет еще год, и я совсем нищей могу остаться, а потому я хочу теперь найти человека, который бы хоть сколько-нибудь поправил мою репутацию и, наконец, занялся бы с теплым участием и моим состоянием…
«Ну,
не совсем еще пьяница!» — решил старик и на этот раз в мыслях своих, и затем он
счел не бесполезным расспросить гостя и о делах его.
— Жизнь вольного казака, значит, желаете иметь, — произнес Захаревский; а сам с собой думал: «Ну, это значит шалопайничать будешь!» Вихров последними ответами очень упал в глазах его: главное, он возмутил его своим намерением
не служить: Ардальон Васильевич службу
считал для каждого дворянина такою же необходимостью, как и воздух. «Впрочем, — успокоил он себя мысленно, — если жену будет любить, так та и служить заставит!»
Когда Вихров возвращался домой, то Иван
не сел, по обыкновению, с кучером на козлах, а поместился на запятках и еле-еле держался за рессоры: с какой-то радости он
счел нужным мертвецки нализаться в городе. Придя раздевать барина, он был бледен, как полотно, и даже пошатывался немного, но Вихров, чтобы
не сердиться,
счел лучше уж
не замечать этого. Иван, однако,
не ограничивался этим и, став перед барином, растопырив ноги, произнес диким голосом...
— А если этот человек и открыть
не хочет никому причины своего горя, то его можно
считать почти неизлечимым, — заключил Ришар и мотнул Мари с укором головой.
— Что ж, вы этих господ стойкостью и благородством вашего характера хотите удивить и поразить; вас только
сочтут закоренелым и никогда поэтому
не простят; но когда об вас будет благоприятная рекомендация губернатора, мы употребим здесь все пружины, и, может быть, нам удастся извлечь вас снова на божий свет.
Капитан между тем обратился к старикам,
считая как бы унизительным для себя разговаривать долее с Вихровым, которому тоже очень уж сделалось тяжело оставаться в подобном обществе. Он взялся за шляпу и начал прощаться с Мари. Та, кажется, поняла его и
не удерживала.
— Погоди, постой, любезный, господин Вихров нас рассудит! — воскликнул он и обратился затем ко мне: — Брат мой изволит служить прокурором; очень смело, энергически подает против губернатора протесты, — все это прекрасно; но надобно знать-с, что их министр
не косо смотрит на протесты против губернатора, а, напротив того,
считает тех прокуроров за дельных, которые делают это; наше же начальство, напротив, прямо дает нам знать, что мы, говорит, из-за вас переписываться ни с губернаторами, ни с другими министерствами
не намерены.
— Торговаться-то с вами некому, потому что тут казна — лицо совершенно абстрактное, которое все
считают себя вправе обирать, и никто
не беспокоится заступиться за него! — говорил прокурор, продолжая ходить по комнате.
Она, впрочем, писала
не много ему: «Как тебе
не грех и
не стыдно
считать себя ничтожеством и видеть в твоих знакомых бог знает что: ты говоришь, что они люди, стоящие у дела и умеющие дело делать.
Судья, очень хорошо знавший, что начальник губернии, вероятно, и
не замедлит исполнить это намерение,
счел за лучшее насмешливо улыбнуться и уйти.
Иларион Захаревский, впрочем, с удовольствием обещался приехать на чтение; Виссарион тоже пожелал послушать и на этот вечер нарочно даже остался дома. Здесь я
считаю не лишним извиниться перед читателями, что по три и по четыре раза описываю театры и чтения, производимые моим героем. Но что делать?.. Очень уж в этом сущность его выражалась: как только жизнь хоть немного открывала ему клапан в эту сторону, так он и кидался туда.
— Ну, прекрасно-с, это в отношении единоверцев — их можно
считать отступниками от раз принятой веры; но тогда, разумеется, никто больше из расколу в единоверие переходить
не будет; как же с другими-то раскольниками сделать?
«Черт знает, ничего тут
не понимаю!» — думал между тем инженер, в самом деле поставленный в недоумение: Груню он
считал главной и единственною виновницею того, что Вихров
не делал предложения его сестре.
— За то самое, что родитель наш эти самые деньги вместе с ним прогулял, а как начали его
считать, он и
не покрыл его: «Я, говорит,
не один, а вместе с головой пил на эти деньги-то!» — ну, тому и досадно это было.
— Увы! — произнес Вихров тоже веселым голосом. — При других обстоятельствах
счел бы это за величайшее счастье, но теперь
не могу отвечать вам тем же.
Она, конечно, сделала это с целью, чтобы оставить Вихрова с Фатеевой наедине, и полагала, что эти два, некогда обожавшие друг друга, существа непременно пожелают поцеловаться между собой, так как поцелуй m-lle Прыхина
считала высшим блаженством, какое только существует для человека на земле; но Вихров и m-me Фатеева и
не думали целоваться.
Она за что-то
считала Мари
не совсем правой против Клеопатры Петровны.
— Хорошо! — отвечала Юлия опять с усмешкою и затем подошла и села около m-me Эйсмонд, чтобы повнимательнее ее рассмотреть; наружность Мари ей совершенно
не понравилась; но она хотела испытать ее умственно — и для этой цели заговорила с ней об литературе (Юлия единственным мерилом ума и образования женщины
считала то, что говорит ли она о русских журналах и как говорит).
— Что же я его воспитала: я его в гимназии держала до пятого класса, а тут сам же
не захотел учиться; стал себя
считать умней всех.
При этом перечне Виссарион только слегка усмехнулся: против уничтожения крепостного права он ничего обыкновенно
не возражал. «Черт с ним, с этим правом, — говорил он, — которое, в сущности, никогда и
не было никаким правом, а разводило только пьяную, ленивую дворовую челядь»; про земство он тоже ничего
не говорил и про себя
считал его за совершеннейший вздор; но новых судебных учреждений он решительно
не мог переваривать.
— Отчасти можно было этого достигнуть, — отвечал Абреев с гримасой и пожимая плечами, — если бы в одном деле нажать, а в другом слегка уступить, словом, наполеоновская система, или, — как прекрасно это прозвали здесь, в Петербурге, — вилянье в службе; но так как я никогда
не был партизаном подобной системы и искренность всегда
считал лучшим украшением всякого служебного действия, а потому, вероятно, и
не угождал во многих случаях.
Виссарион Захаревский в это время, окончив хлопоты с обедом и видя, что Марьеновский сидит один-одинешенек смиренно в углу,
счел не лишним занять его: он его, по преимуществу, уважал за чин тайного советника.