Неточные совпадения
Еще первыми русскими насельниками Пьяной река за то прозвана,
что шатается, мотается она во все стороны, ровно хмельная баба, и, пройдя верст пятьсот закрутасами да изворотами, подбегает к своему истоку и
чуть не возле него в Суру выливается.
Чуть не по всем нагорным селеньям каждый крестьянин хоть самую пустую торговлю ведет: кто хлебом, кто мясом по базарам переторговывает, кто за рыбой в Саратов ездит да зимой по деревням ее продает, кто сбирает тряпье, овчины, шерсть, иной строевой лес с Унжи да с Немды гонят; есть и «напольные мясники»,
что кошек да собак бьют да шкурки их скорнякам продают.
Через Потемкина выпросил Андрей Родивоныч дозволенье гусаров при себе держать. Семнадцать человек их было, ростом каждый
чуть не в сажень, за старшого был у них польский полонянник, конфедерат Язвинский. И те гусары зá пояс заткнули удáлую вольницу,
что исстари разбои держала в лесах Муромских. Барыню ль какую, барышню, поповну, купецкую дочку выкрасть да к Андрею Родивонычу предоставить — их взять. И тех гусаров все боялись пуще огня, пуще полымя.
—
Что такое? —
чуть слышно спросила Дарья Сергевна. Вспомнились ей слова Ольги Панфиловны.
— Решил я. Стану просить мать Манефу, приняла бы к себе Дуню… А вы уж ее не оставьте, Дарья Сергевна, поживите с ней, покамест будет она в обученье. Она ж и привыкла к вам… Обидно даже немножко — любит она вас
чуть ли не крепче,
чем родного отца.
Не ответила Дуня, но крепко прижалась к отцу. В то время толпа напирала, и прямо перед Дуней стал высокий,
чуть не в косую сажень армянин… Устремил он на нее тупоумный сладострастный взор и от восторга причмокивал даже губами. Дрогнула Дуня — слыхала она,
что армяне у Макарья молоденьких девушек крадут. Потому и прижалась к отцу. Протеснился Марко Данилыч в сторону, стал у прилавка, где были разложены екатеринбургские вещи.
— Ты
что? —
чуть улыбнувшись, спросил ее отец.
Целый ряд баржéй стоял на Гребновской с рыбой Марка Данилыча; запоздал маленько в пути караван его, оттого и стоял он позадь других,
чуть не у самого стрежня Оки. Хозяева обыкновенно каждый день наезжают на Гребновскую пристань… У прорезей,
что стоят возле ярманочного моста, гребцы на косной со смолокуровского каравана ждали Марка Данилыча. В первый еще раз плыл он на свой караван.
И дело говорил он, на пользу речь вел. И в больших городах и на ярманках так у нас повелось,
что чуть не на каждом шагу нестерпимо гудят захожие немцы в свои волынки, наигрывают на шарманках итальянцы, бренчат на цимбалах жиды, но раздайся громко русская песня — в кутузку певцов.
Вскочил и с радостным взором не то
что прошелся, а
чуть не пробежал раз и другой взад и вперед по комнате.
Немного пришлось отдыха на его долю. Еще к ранним обедням не начинали благовеста, как, наспех одевшись,
чуть не бегом побежал он к Доронину. Зиновий Алексеич один еще был на ногах. Когда вошел к нему Марко Данилыч, он только
что хотел усесться за столик, где уж кипел самовар.
Со временем приметили,
что гривны да пятаки вниз по Волге плывут и назад в середку России не ворочаются, а в Астрахани стали они
чуть не реже золотых.
Плакала потихоньку и Татьяна Андревна, хоть и громко ворчали на нее рогожские матери, но Зиновий Алексеич не внял тому, нанял учительницу, обучила б скорей дочерей танцевать, накупил им самых модных нарядов и
чуть не каждый день стал возить их в театры, в концерты и по гостям, ежели знал,
что танцев там не будет.
— Заждались мы тебя! Чуть-чуть не поплакали. Думали, не случилось ли уж
чего с тобой, — говорила она, весело улыбаясь и снимая с отца шубу.
Улов не богатый, зато все довольны, а больше всего были довольны ловцы, взявши за снасти
чуть не вчетверо больше,
чем бы выручили они от продажи рыбы на Мытном дворе.
И долго,
чуть не до самого свету, советовался он с Татьяной Андревной, рассказав ей,
что говорил ему Марко Данилыч. Придумать оба не могли,
что бы это значило, и не давали веры тому,
что сказано было про Веденеева. Обоим Дорониным Дмитрий Петрович очень понравился. Татьяна Андревна находила в нем много сходства с милым, любезным Никитушкой.
Совсем выбились из сил, ходя по сыпучему песку; наконец какой-то добрый человек показал им на баржи,
что стояли далеко от берега,
чуть не на самом стрежне реки.
Привез с того берега перевозный пароход толпу народа, притащил за собой и паром с возами. Только
что сошел с них народ, Петр Степаныч туда
чуть не бегом. Тройку с тарантасом,
что взял он на вольной почте, первую на паром поставили. Когда смеркаться стало, он уже ехал в лесах.
— Знаешь
что, Груня? — наконец
чуть слышно промолвила Дуня, еще крепче прижавшись к сердечному другу.
— Все тебя поминала, — тихим,
чуть слышным голосом говорила Дуня. — Сначала боязно было, стыдно, ни минуты покоя не знала.
Что ни делаю,
что ни вздумаю, а все одно да одно на уме. Тяжело мне было, Грунюшка, так тяжело,
что, кажется, смерть бы легче принять. По реке мы катались, с косной. С нами был… Добрый такой… правдивый… И так он глядел на меня и таким голосом говорил со мной,
что меня то в жар, то в озноб.
И за то его ненавидели, а боялись
чуть ли не пуще,
чем самого Марка Данилыча.
Всех далеко́ за собою оставляя, вольной птицей летит по реке пароход, а Меркулову кажется,
что он
чуть ли не на мель сел…
— Спасибо, Митенька, — сказал он, крепко сжимая руку приятеля. — Такое спасибо,
что и сказать тебе не смогу. Мне ведь
чуть не вовсе пропадать приходилось. Больше рубля с гривной не давали, меньше рубля даже предлагали… Сидя в Царицыне, не имел никаких известий, как идут дела у Макарья, не знал…
Чуть было не решился. Сказывал тебе Зиновей Алексеич?
Чуть-чуть отлегло от сердца у Петра Степаныча, но не совсем успокоили его слова Сурмина. Знал он,
что Фленушка, если захочет, нá людях будет одна, дома другая.
— Насчет
чего? Насчет Казанской-то,
что ли? — тоже шепотом, тоже
чуть слышно промолвила Марьюшка.
— Зачем это? — с горьким участьем
чуть слышно сказал Петр Степаныч. —
Что тут хорошего?..
—
Чего жалеть себя?.. Кому блюсти?.. Ох, эта страсть!.. —
чуть слышно шепчет она. — Зачем мне девство мое? К
чему оно? Бери его, мой желанный, бери! Ах, Петенька, мой Петенька!..
Так веселятся в городке, окруженном скитами. Тот же дух в нем царит,
что и в обителях, те же нравы, те же преданья, те ж обиходные, житейские порядки… Но ведь и по соседству с тем городком есть вражки, уютные полянки и темные перелески. И там летней порой
чуть не каждый день бывают грибовные гулянки да ходьба по ягоды, и там до петухов слушает молодежь, как в кустиках ракитовых соловушки распевают, и там… Словом, и там,
что в скитах, многое втайне творится…
И тут еще на каждом шагу мальчишки-зазывалки то и дело в лавки к себе заманивают,
чуть не за полы проходящих хватают да так и трещат под ухо: «
Что покупать изволите! У нас есть сапоги, калоши, ботинки хороши, товар петербургский, самый настоящий английский!..» На этих Марко Данилыч уж не обращал внимания, радехонек был,
что хоть от нищих, от яблочниц да от пирожников отделался… Эх, было бы над кем сердце сорвать!..
Один за другим четыре стакана «кипучего, самого лучшего» выпил Марко Данилыч и, только
что маленько освежился, опять принялся торговаться. На сорока восьми рублях покончили-таки… Стали иконы подбирать — и за этим прошло не малое время. Каждую Смолокуров оглядывал и
чуть на которой замечал хоть чуть-чуть видное пятнышко, либо царапинку, тотчас браковал, — подавай ему другую икону, без всякого изъяну. Без малого час прошел за такой меледой, наконец все отобрали и уложили. Надо расплачиваться.
Через день Корней сплыл на Низ, а Хлябин к сродникам пошел. Воротился он с горькими жалобами,
что нерадостно, неласково его встретили. Понятно: лишний рот за обедом, а дом
чуть ли не самый бедный по всей вотчине. Терентий, однако ж, не горевал, место готово. Скоро на Унжу поехал.
На садовые плоды тоже никогда почти не бывало неурожая, в реке и в озерах рыбы налавливалось
чуть ли не больше,
чем в целом уезде, о лесных порубках, потравах, прорывах мельничных плотин и слухов не бывало.
Слыхал генерал Луповицкий
чуть ли не от самой Катерины Филипповны,
что в старые годы у Божьих людей и христос, и апостолы бывали из юродивых.
Высокие,
чуть не до неба, пальмы, рощи бананов, цветы орхидей и кактусов, да не такие,
что цветут в луповицких теплицах, а больше, ярче, красивей, душистей.
— Не знаю,
что тебе сказать… — молвила она Вареньке после долгого раздумья. — Сомненье… —
чуть слышно она прибавила.
Глазам не верит Марко Данилыч — по каждой статье цены поставлены
чуть не в половину дешевле тех,
что в тот день гребновские тузы хотели установить за чаем в Рыбном трактире.
— Сейчас вы сами говорили, Марко Данилыч,
что наши пять процентов
чуть не смертный грех, а теперь хотите, чтобы мы взяли четыре, — с ясной усмешкой ответил Никита Федорыч.
На другой день после сиденья рыбников в Рыбном трактире,
чуть не на рассвете, Орошин подъехал в лодке к каравану зятьев Доронина. Ему сказали,
что они еще не бывали. Спросил, где живут, и погнал извозчика на Нижний Базар. Ровно молоденький, взбежал он на лестницу бубновской гостиницы, спрашивает Меркулова, а ежели его дома нет, так Веденеева.
— Дураком родился, дураком и помрешь, — грозно вскрикнул Марко Данилыч и плюнул
чуть не в самого Белянкина. —
Что ж, с каждым из вас к маклеру мне ездить?.. Вашего брата цела орава — одним днем со всеми не управишься… Ведь вот какие в вас душонки-то сидят. Им делаешь добро, рубль на рубль представляешь, а они: «Векселек!..» Честно, по-твоему, благородно?.. Давай бумаги да чернил, расписку напишу, а ты по ней хоть сейчас товаром получай. Яви приказчику на караване и бери с Богом свою долю.
Чуть свет на другой день кинулись к ростовщикам. Этого народа у Макарья всегда бывает довольно. Под залог
чего ни попало добыли пять тысяч.
И городские власти пришли: городничий, исправник с заседателем, стряпчий, секретари,
чуть не все приказные, пришел и штатный смотритель училища, а за ним стая ребятишек, только
что распущенных из класса, поспешил под гору и отец протоиерей, чтоб еще разок щегольнуть перед горожанами только
что полученною камилавкой.
— Ни-ни! — ответил Патап Максимыч. — Подъезжали было, первая сестрица моя любезная, да он такого им пару задал,
что у них
чуть не отнялись языки. Нет, пришло, видно, время,
что скитам больше не откупаться. Это ведь не исправник, не правитель губернаторской канцелярии. Дело шло начистоту.
Давно клянет себя Василий Борисыч за сладкую ночку в лесочке улангерском и ругательски ругает Петра Степаныча с Фленушкой,
что ради потехи окрутили его
чуть не насильно с Прасковьей Патаповной.
Взял его Патап Максимыч за руку, и показалось ему,
что она маленько вздрогнула и больной
чуть заметно пожал его руку.
— Недалеко от нас в поволжских местах живут у меня знакомые, — сказала Аграфена Петровна. — Богатый купец, миллионщик, Марко Данилыч,
чуть ли не самый первый по всей России рыбный торговец — Смолокуровым прозывается. Дочка у него есть молоденькая, Дуняшей звать. Сказывали мне,
что гостит она у господ Луповицких, у здешних помещиков. Марья Ивановна Алымова завезла, слышь, ее сюда еще около Троицына дня. Не видали ль вы эту девицу?
— Не знала я,
что это у них будет, — ответила в смущенье Варенька, — мне хотелось только приучить ее хоть немножко к сказаньям. Устюгов много тогда говорил,
чуть ли не все сказанья выпел при ней.
— А
что ж? Думаю, пора и за стол садиться? —
чуть слышно сказал наконец Денисов.
— Может, и увидишь, — улыбаясь, сказала Аграфена Петровна. — Теперь он ведь в здешних местах, был на ярманке, и мы с ним видались
чуть не каждый день. Только у него и разговоров,
что про тебя, и в Вихореве тоже. Просто сказать, сохнет по тебе, ни на миг не выходишь ты из его дум. Страшными клятвами теперь клянет он себя,
что уехал за Волгу, не простившись с тобой. «Этим, — говорит, — я всю жизнь свою загубил, сам себя счастья лишил». Плачет даже, сердечный.
— Фу ты, пропасть какая!
Чуть не битый час толкуем, и все попусту. Толков много, только толку нет! — вскликнул, нахмурясь, Патап Максимыч. — Так рассуждать — все одно
что в решете воду таскать! Давно ль торг ведете?
— Помню. Это было
чуть ли не накануне того дня, как в Комаров вы поехали, к матери Филагрии,
что ли, — с усмешкой сказала Аграфена Петровна.