Неточные совпадения
Но
чуть увижу,
что этот шаг, хотя бы и условный и малый, все-таки отдалит меня от главного, то тотчас же с ними порву, брошу все и уйду в свою скорлупу».
В то время в выздоравливавшем князе действительно, говорят, обнаружилась склонность тратить и
чуть не бросать свои деньги на ветер: за границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи, картины, вазы; дарить и жертвовать на Бог знает
что большими кушами, даже на разные тамошние учреждения; у одного русского светского мота
чуть не купил за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение; наконец, действительно будто бы начал мечтать о браке.
Опять-таки, я давно уже заметил в себе черту,
чуть не с детства,
что слишком часто обвиняю, слишком наклонен к обвинению других; но за этой наклонностью весьма часто немедленно следовала другая мысль, слишком уже для меня тяжелая: «Не я ли сам виноват вместо них?» И как часто я обвинял себя напрасно!
Между тем, казалось бы, обратно: человек настолько справедливый и великодушный,
что воздает другому, даже в ущерб себе, такой человек
чуть ли не выше, по собственному достоинству, всякого.
Могущество! Я убежден,
что очень многим стало бы очень смешно, если б узнали,
что такая «дрянь» бьет на могущество. Но я еще более изумлю: может быть, с самых первых мечтаний моих, то есть
чуть ли не с самого детства, я иначе не мог вообразить себя как на первом месте, всегда и во всех оборотах жизни. Прибавлю странное признание: может быть, это продолжается еще до сих пор. При этом замечу,
что я прощения не прошу.
Я пришел на бульвар, и вот какой штуке он меня научил: мы ходили с ним вдвоем по всем бульварам и
чуть попозже замечали идущую женщину из порядочных, но так,
что кругом близко не было публики, как тотчас же приставали к ней.
Татьяна Павловна! Моя мысль —
что он хочет… стать Ротшильдом, или вроде того, и удалиться в свое величие. Разумеется, он нам с вами назначит великодушно пенсион — мне-то, может быть, и не назначит, — но, во всяком случае, только мы его и видели. Он у нас как месяц молодой —
чуть покажется, тут и закатится.
Кроме того, встретил в нем именно то,
чего никак не ожидал встретить: какое-то благодушие, ровность характера и,
что всего удивительнее,
чуть не веселость.
Но мимоходом, однако, замечу,
что считаю петербургское утро, казалось бы самое прозаическое на всем земном шаре, —
чуть ли не самым фантастическим в мире.
Да, старье наше старится
чуть не раньше,
чем созреет.
Так болтая и
чуть не захлебываясь от моей радостной болтовни, я вытащил чемодан и отправился с ним на квартиру. Мне, главное, ужасно нравилось то,
что Версилов так несомненно на меня давеча сердился, говорить и глядеть не хотел. Перевезя чемодан, я тотчас же полетел к моему старику князю. Признаюсь, эти два дня мне было без него даже немножко тяжело. Да и про Версилова он наверно уже слышал.
У меня бывает счет и в одном знатном ресторане, но я еще тут боюсь, и,
чуть деньги, сейчас плачу, хотя и знаю,
что это — моветон и
что я себя тем компрометирую.
— Ну, вот, вот, — обрадовался хозяин, ничего не заметивший и ужасно боявшийся, как и всегда эти рассказчики,
что его станут сбивать вопросами, — только как раз подходит один мещанин, и еще молодой, ну, знаете, русский человек, бородка клином, в долгополом кафтане, и
чуть ли не хмельной немножко… впрочем, нет, не хмельной-с.
— Тут есть, кроме меня, еще жилец чиновник, тоже рябой, и уже старик, но тот ужасный прозаик, и
чуть Петр Ипполитович заговорит, тотчас начнет его сбивать и противоречить. И до того довел,
что тот у него как раб прислуживает и угождает ему, только чтоб тот слушал.
Но тут всегда случалась одна странность: всегда было сама назначит, чтоб я приехал, и уж наверно ждет меня, но,
чуть я войду, она непременно сделает вид,
что я вошел нежданно и нечаянно; эту черту я в ней заметил, но все-таки я к ней привязался.
Мы с ним, например, сегодня
чуть не поссорились за одну идею: его убеждение,
что если говоришь о благородстве, то будь сам благороден, не то все,
что ты скажешь, — ложь.
Он беспрерывно меня перебивал,
чуть лишь я раскрывал рот, чтоб начать мой рассказ, и начинал говорить совершенно какой-нибудь особенный и не идущий вздор; говорил возбужденно, весело; смеялся Бог знает
чему и даже хихикал,
чего я от него никогда не видывал.
Предупреждаю опять: во все это последнее время, и вплоть до катастрофы, мне как-то пришлось встречаться сплошь с людьми, до того возбужденными,
что все они были
чуть не помешанные, так
что я сам поневоле должен был как бы заразиться.
Он встретил меня каким-то даже вопросительным взглядом, точно удивившись,
что я пришел, а между тем сам же,
чуть не каждый день, присылал звать меня.
Я сохранил ясное воспоминание лишь о том,
что когда рассказывал ему о «документе», то никак не мог понятливо выразиться и толком связать рассказ, и по лицу его слишком видел,
что он никак не может понять меня, но
что ему очень бы хотелось понять, так
что даже он рискнул остановить меня вопросом,
что было опасно, потому
что я тотчас,
чуть перебивали меня, сам перебивал тему и забывал, о
чем говорил.
Татьяна Павловна тоже приходила ко мне
чуть не ежедневно, и хоть была вовсе не нежна со мной, но по крайней мере не ругалась по-прежнему,
что до крайности меня раздосадовало, так
что я ей просто высказал: «Вы, Татьяна Павловна, когда не ругаетесь, прескучная».
Чуть заметите малейшую черту глуповатости в смехе — значит несомненно тот человек ограничен умом, хотя бы только и делал,
что сыпал идеями.
Чем ближе подходили к месту, тем пуще приставал народ, и сошлось наконец нас
чуть не два ста человек, все спешивших лобызать святые и целокупные мощи великих обоих чудотворцев Аникия и Григория.
Он ласково смотрел мне в глаза, и мне видимо было,
что он меня
чуть не лучше всех любит, но я мигом и невольно заметил,
что лицо его хоть и было веселое, но
что болезнь сделала-таки в ночь успехи.
— А и поднялся! — проговорил он
чуть не с гордостью, радостно усмехаясь, — вот и спасибо, милая, научила уму, а я-то думал,
что совсем уж не служат ноженьки…
И она поцеловала ее, не знаю за
что, но именно так надо было сделать; так
что я
чуть не бросился сам целовать Татьяну Павловну. Именно не давить надо было Лизу укором, а встретить радостью и поздравлением новое прекрасное чувство, которое несомненно должно было в ней зародиться. Но, вместо всех этих чувств, я вдруг встал и начал, твердо отчеканивая слова...
Говоря потом об адвокате,
чуть не выигравшем дело, он тоже выразился: „А адвокат известно
что: адвокат — «нанятая совесть“.
Та
чуть не кинулась бить их от негодования при таком предложении, но Ламберт, вслушавшись, крикнул ей из-за ширм, чтоб она не задерживала и сделала,
что просят, «а то не отстанут», прибавил он, и Альфонсина мигом схватила воротничок и стала повязывать длинному галстух, без малейшей уже брезгливости.
У крыльца ждал его лихач-рысак. Мы сели; но даже и во весь путь он все-таки не мог прийти в себя от какой-то ярости на этих молодых людей и успокоиться. Я дивился,
что это так серьезно, и тому еще,
что они так к Ламберту непочтительны, а он
чуть ли даже не трусит перед ними. Мне, по въевшемуся в меня старому впечатлению с детства, все казалось,
что все должны бояться Ламберта, так
что, несмотря на всю мою независимость, я, наверно, в ту минуту и сам трусил Ламберта.
Мысль,
что он примет меня за служащего у Ламберта, взбесила меня опять, а в лице Ламберта выразилось сильнейшее и глупейшее беспокойство,
чуть только тот заговорил со мной.
— Да ведь нам надо же говорить, духгак! — вскричал он с тем презрительным нетерпением, которое
чуть не говорило: «И ты туда же?» — Да ты боишься,
что ли? Друг ты мне или нет?
О, я слишком знал и тогда,
что я всегда начинал любить твою маму,
чуть только мы с ней разлучались, и всегда вдруг холодел к ней, когда опять с ней сходились; но тут было не то, тогда было не то.
Впишу здесь, пожалуй, и собственное мое суждение, мелькнувшее у меня в уме, пока я тогда его слушал: я подумал,
что любил он маму более, так сказать, гуманною и общечеловеческою любовью,
чем простою любовью, которою вообще любят женщин, и
чуть только встретил женщину, которую полюбил этою простою любовью, то тотчас же и не захотел этой любви — вероятнее всего с непривычки.
— Да, да, оставьте, оставьте меня в покое! — замахал я руками
чуть не плача, так
что он вдруг с удивлением посмотрел на меня; однако же вышел. Я насадил на дверь крючок и повалился на мою кровать ничком в подушку. И вот так прошел для меня этот первый ужасный день из этих трех роковых последних дней, которыми завершаются мои записки.
Признаюсь — расчет был хитрый и умный, психологический, мало того — она
чуть было не добилась успеха…
что же до старика, то Анна Андреевна тем и увлекла его тогда, тем и заставила поверить себе, хотя бы на слово,
что прямо объявила ему,
что везет его ко мне.
— Подай я вам милостыню, — сказала она вдруг твердо, — и вы отмстите мне за нее потом еще пуще,
чем теперь грозите, потому
что никогда не забудете,
что стояли предо мною таким нищим… Не могу я слышать от вас угроз! — заключила она почти с негодованием,
чуть не с вызовом посмотрев на него.
Главное, он так и трепетал, чтобы чем-нибудь не рассердить меня, чтобы не противоречить мне и чтобы я больше пил. Это было так грубо и очевидно,
что даже я тогда не мог не заметить. Но я и сам ни за
что уже не мог уйти; я все пил и говорил, и мне страшно хотелось окончательно высказаться. Когда Ламберт пошел за другою бутылкой, Альфонсинка сыграла на гитаре какой-то испанский мотив; я
чуть не расплакался.
Потому
что этакая насильственная, дикая любовь действует как припадок, как мертвая петля, как болезнь, и —
чуть достиг удовлетворения — тотчас же упадает пелена и является противоположное чувство: отвращение и ненависть, желание истребить, раздавить.
Мы вбежали с Тришатовым в кухню и застали Марью в испуге. Она была поражена тем,
что когда пропустила Ламберта и Версилова, то вдруг как-то приметила в руках у Ламберта — револьвер. Хоть она и взяла деньги, но револьвер вовсе не входил в ее расчеты. Она была в недоуменье и,
чуть завидела меня, так ко мне и бросилась...