Неточные совпадения
Нежно поглядывая на Дунюшку, рассказывал он Марку Данилычу, что приехал уж с неделю и пробудет на ярманке до флагов, что он, после того как виделись на празднике
у Манефы, дома в Казани еще не бывал, что
поехал тогда по делам в Ярославль да в Москву, там вздумалось ему прокатиться по новой еще тогда железной дороге, сел,
поехал, попал в Петербург, да там и застрял на целый месяц.
А кто по местам пойдет, для тех сию минуту за деньгами
поеду — при мне нет, а что есть
у Василья Фадеева, того на всех не хватит.
Су́против других обижены были рабочие на восьмой барже — там нельзя было воровать:
у самого лаза в мурью лоцман сидел с водоливами за картами; да и кладь-то к
еде была неспособная — ворвань…
— Всем бы вместе
ехать, — молвил Самоквасов, робко взглянув на угрюмого Марка Данилыча. — Дорониным и вам бы с семейством. Ежели угодно, я бы и коляски достал…
У меня тут извозчики есть знакомые, а без знакомых трудно здесь хорошую коляску достать…
Вплоть до сумерек просидели гости
у Марка Данилыча. Не удосужилось ему съездить к водяному. «Делать нечего, подумал, завтра пораньше
поеду».
Вдруг ровно его осветило. «Митя не в ярманке ли? — подумал он. — Не сбирался он к Макарью, дел
у него в Петербурге по горло, да притом же за границу собирался
ехать и там вплоть до глубокой осени пробыть… Однако ж кто его знает… Может быть, приехал!.. Эх, как бы он
у Макарья был».
Тихо, мирно пообедали и весело провели остаток дня. Сбирались было
ехать на ярманку, но небо стало заволакивать, и свежий ветер потянул. Волга заволновалась, по оконным стеклам застучали крупные капли дождя. Остались, и рад был тому Дмитрий Петрович. Так легко, так отрадно было ему. Век бы гостить
у Дорониных.
—
У Макарья в ярманке, — отвечал Флор Гаврилов. —
Еду к нему с отчетами из Саратова.
— Теперь нет, а дня через два либо через три будет довольно, — ответил Меркулов. — Я сам от Царицына
ехал при тюлене, только в Казани сел на пароход, чтоб упредить караван, оглядеться до него
у Макарья, ну и к ценам приноровиться.
— Экая гадость! — отплюнувшись брезгливо и тряхнув седой головой, молвил Василий Петрович. — Сколько ноне
у Макарья этих Иродиад расплодилось!.. Беда!.. Пообедать негде стало как следует, по-христиански, лба перед
едой перекрестить невозможно… Ты с крестом да с молитвой, а эта треклятая нéжить с пляской да с песнями срамными! Ровно в какой басурманской земле!
— Ярманка, сударь, место бойкое, недобрых людей в ней довольно, всякого званья народу
у Макарья не перечтешь. Все
едут сюда, кто торговать, а кто и воровать… А за нашим хозяином нехорошая привычка водится: деньги да векселя завсегда при себе носит… Долго ль до греха?.. Подсмотрит какой-нибудь жулик да в недобром месте и оберет дочиста, а не то и уходит еще, пожалуй… Зачастую
у Макарья бывают такие дела. Редкая ярманка без того проходит.
— Из театра со всей твоей нареченной родней к тезке к твоему
поехали, к Никите Егорову, — сказал Дмитрий Петрович. — Поужинали там, потолковали… Час второй уж был… Проводил я невесту твою до́ дому, зашел к ним, и пошли тут
у нас тары да бары да трехгодовалы; ну и заболтались. Не разгони нас Татьяна Андревна, и до сих бы пор из пустого в порожнее переливали.
Других особенных делов
у меня нет, подумал я, подумал, да и
поехал к вам.
Нет, уж видно,
ехать, выполнить, что велела, — отговорок чтобы после
у ней не было».
— К Бояркиным, надо думать,
поехал, — ответил Васютка. —
У них завсегда ему пристанище.
В тот же день вечером Веденеев, сидя за чайным столом
у Дорониных, рассказал, как собирал он вести про Петра Степаныча. Много шутили, много смеялись над тем, как провел он старого Самоквасова, но не могли придумать, зачем понадобилось Петру Степанычу
ехать в скиты за Волгу. При Лизе с Наташей Веденеев смолчал о Фленушке, но, улучив время, сказал о том и Зиновью Алексеичу, и Татьяне Андревне. Зиновий Алексеич улыбнулся, а Татьяна Андревна начала ворчать...
Как ни уговаривала ее Аграфена Петровна, что убиваться тут не из чего, что мало ль какие могли
у него дела случиться, мало ль зачем вдруг
ехать ему понадобилось, Дуня речам ее не внимала, а все больше и больше тосковала и плакала.
Безмолвно исполнила Дуня отцовский приказ, оделась,
поехала, но лютой мукой показались ей и сидение в ложе, и сидение за ужином
у Никиты Егорова: однако все перенесла, все безропотно вытерпела.
— Как не найти?
Ехали сюда, в виду
у нас был.
Вдруг падет слух, что в таком-то месте,
у такого-то человека можно купить такие-то старинные вещи, надо тотчас же
ехать, чтоб другой старинщик не перебил, а иной раз
ехать надо очень и очень далеко.
— И распрекрасное дело, — молвил Марко Данилыч. — И
у меня послезавтра кончится погрузка. Вот и
поедем вместе на моей барже. И товар-от твой по воде будет везти гораздо способнее. Книги не перетрутся. А мы бы дорогой-то кое-что из них и переглядели. Приходи же завтра непременно этак в ранни обедни. Беспременно зайди. Слышишь?
А
у него на ту пору и двухсот в наличности не было, а в Муром надо
ехать, к Макарью сряжаться.
Вскоре после того, как Марью Ивановну ввели по владение пустошами, сама она приехала на новые свои земли.
У миршенского крестьянина, что жил других позажиточней, весь дом наняла она. Отдохнувши после приезда, вздумала она объехать межи своего владенья. Волостной голова, двое миршенских стариков и поверенный вместе с нею
поехали.
С неделю прогостила Аграфена Петровна
у Смолокуровых и
поехала домой с тяжелой мыслью, что Дуня стала ей совсем чужим человеком.
— Сорока верст не будет, — ответил Хлябин. — Да ведь я, ежель на памяти
у вашего степенства, в работниках
у вас служил. Тогда с Мокеем Данилычем и в Астрахань-то мы вместе сплыли. Вот и Корней Евстигнеич тоже с нами в те поры
поехал… Конечно, время давнее, можно забыть. И братца-то, пожалуй, плохо стали помнить… Много ведь с той поры воды утекло… Давно, да, очень давно, — со вздохом промолвил Терентий Михайлов.
— Истосковалась я, Марко Данилыч, совсем истосковалась, глядя на Дунюшку, — продолжала, горько всхлипывая, Дарья Сергевна. — Вот ведь что еще
у них затеяно:
ехать Марья-то Ивановна собирается и хочет вас просить, отпустили бы вы погостить к ней Дунюшку.
— Она не к Луповицким
поедет, а ко мне, — возразила Марья Ивановна. — Ведь
у меня и в Луповицах есть часть имения после матушки. Там и флигелек
у меня свой, и хозяйство кой-какое. Нет, отпустите ее в самом деле. Полноте упрямиться, недобрый этакой!
—
Ехать пора, засветло, покамест
у Кисловых спать не легли, надо в город поспеть, — сказал он. — Отдохну маленько
у них, да пораньше и в монастырь. К вечеру завтра надо домой поспеть…
— Лошадку-то я поставил к тебе на конюшню, Степапушка. Переночую
у тебя, а только что поднимется солнышко,
поеду в монастырь.
— Себе я возьму этот лист. Каждый из вас от меня получит за наличные деньги товару, на сколько кто подписался. Только, чур, уговор — чтоб завтра же деньги были
у меня в кармане. Пущай Орошин хоть сейчас
едет к Меркулову с Веденеевым — ни с чем поворотит оглобли… Я уж купил караван… Извольте рассматривать… Только, господа, деньги беспременно завтра сполна, — сказал Марко Данилыч, когда рыбники рассмотрели документ. — Кто опоздает, пеняй на себя — фунта тот не получит. Согласны?
— Наслышан я, Дмитрий Петрович, что вы на свой товар цены в объявку пустили. Нахожу для себя их подходящими. И о том наслышан, что желаете вы две трети уплаты теперь же наличными получить. Я бы
у вас весь караван купил. Да чтоб не тянуть останной уплаты до будущей ярманки, сейчас же бы отдал все деньга сполна… Вот извольте — тут на триста тысяч билет. Только бы мне желательно, чтобы вы сейчас же
поехали со мной в маклерскую, потому что мне неотложная надобность завтра дён на десяток в Москву отлучиться.
— Послушайте глупого моего слова, Марко Данилыч. Как же это будет
у нас? Как наша голубушка одна с Васильем
поедет? Да еще даль такую, да еще ночью. Хорошо ли это, сами извольте рассудить. А по-моему, нехорошо, даже больно нехорошо. Как молоденькой девице ночью с мужчиной одной
ехать! Долго ль до греха?
Когда Дарья Сергевна воротилась домой, Марко Данилыч давно уж с постели встал. Сидел
у окна, пристально глядя на дорогу, а сам все про Дунюшку думал. «Коль не бывала в Фатьянке, надо будет
ехать в Луповицы. А то, пожалуй, ее не дождешься и до зимы. И дернуло ж меня отпустить ее с Марьей Ивановной… Вот теперь и жди да погоди».
— Сам не хуже меня знаешь, Марко Данилыч, каковы ноне люди. Конечно, Авдотья Марковна не скажет ни слова, а не сыщется разве людей, что зачнут сорочи́ть, будто мы вот хоть бы с Дарьей Сергевной миллионы
у тебя выкрали?.. Нет, без сторонних вскрывать нельзя. Подождем Авдотью Марковну. Груня сегодня же
поедет за ней.
— В гости приехал, — с улыбкой промолвил Чапурин. — Груня
у меня была, когда получила ваше письмо. Крестины мы справляли, внучка Господь мне даровал. Вы Ивана Григорьича звали, а ему никак невозможно. Заместо его я и
поехал. Выхожу — гость незваный, авось не буду хуже татарина.
— Земля холодная, неродимая, к тому ж все лето туманы стоят да холодные росы падают. На что яблоки, и те не родятся. Не раз пытался я того, другого развести, денег не жалел, а не добился ни до чего. Вот ваши места так истинно благодать Господня. Чего только нет?
Ехал я сюда на пароходе, глядел на ваши береговые горы: все-то вишенье, все-то яблони да разные ягодные кусты. А
у нас весь свой век просиди в лесах да не побывай на горах, ни за что не поймешь, какова на земле Божья благодать бывает.
—
Ехавши сюда, ночевала я в одном селе — забыла, как оно называется. Разговорилась с хозяевами — люди они простые, хорошие. Зашла
у нас речь про ваши Луповицы. И они говорили, правду иль нет, этого я уж не знаю, будто здешние господа какую-то особую веру в тайне содержат.
— Вот, — продолжал Николай Александрыч, — я все вам сказал. А из тамошних мест
едет племянник наш Егорушко, скоро увидим его. Привезет он вести обо всем, что творится
у наших братьев на подножьях горы Араратской. Вот я поведал собору о «веденцах». Сами судите, идти ли нам из здешних северных мест на юг араратский.
Катенька Кислова с отцом в город уехали. Стосковалась по ней больная мать, просила хоть на короткое время побывать
у нее. Не хотелось Катеньке
ехать, но, делать нечего, — скрепя сердце рассталась с Варенькой и Дуней. Со слезами проводила ее Варенька, сдержанно простилась Дуня.
— Как можно мне
ехать в Фатьянку? — отвечала Варенька. —
У тетеньки там не все еще устроено. И сама-то она, не знаю, как проживет зиму. Соседи — неизвестные люди, привезенные из Симбирска, какие-то дикие. Знала я их еще в Талызине.
Покупки были сделаны, и приятельницы на другой же день
поехали домой. Узнав о тяжкой болезни Марка Данилыча, Сивковы не настаивали, чтобы Дуня, как следует по старым обычаям, осталась на сколько-нибудь погостить
у них.
— Забыл, что ли, как он в прошлом году два раза обидел тебя — здесь да
у Макарья в ярманке? — говорил Абрам Силыч. — Не сам ли ты говорил, что твоей ноги
у него в дому никогда не будет? А теперь вдруг
ехать туда.
Долго искали мы, куда могла бы ты скрыться, но не могли узнать; после уж стороной услыхали, что была ты в губернском городе
у купца Сивкова, а от него с какою-то женщиной
поехала к больному отцу.
— Два раза виделась я с ним
у Колышкиных, — сказала Аграфена Петровна. — Как за Волгу отсюда
ехали да вот теперь, сюда едучи. С дядей он покончил, двести тысяч чистоганом с него выправил, в Казани жить не хочет, а в Нижнем присматривает домик и думает тут на хозяйство сесть.
Пришел Покров девкам головы крыть — наступило первое зазимье, конец хороводам, почин вечерним посиделкам. Патап Максимыч уладил все дела — караульщики были наняты, а Герасим Силыч согласился домовничать. Через недолгое время после Покрова пришлись сорочины. Справивши их, Патап Максимыч с Аграфеной Петровной, с Дуней и Дарьей Сергевной
поехали за Волгу. На перепутье остановились
у Колышкиных.
Переправясь через Волгу, все
поехали к Груне в Вихорево. Эта деревня ближе была к городу, чем Осиповка. Патап Максимыч не успел еще прибрать как следует для Дуни комнаты, потому и поторопился уехать домой с Дарьей Сергевной. По совету ее и убирали комнату. Хотелось Патапу Максимычу, чтобы богатая наследница Смолокурова жила
у него как можно лучше; для того и нанял плотников строить на усадьбе особенный дом. Он должен был поспеть к Рождеству.
— Теперь бы следовало про здоровье нареченных князя с княгиней винца испить, — молвил Патап Максимыч. — Тащи-ка, Груня, что есть
у тебя про запас. Эка досада, не знал, на что
еду. Тебе бы, Груня, отписать, я бы холодненького прихватил с собой. А
у тебя, поди ведь, сантуринское либо церковное. Да уж делать нечего, за недостачей хорошего хлебнем и сантуринского. Тащи его сюда!
— Этого не знаю, — отвечал Патап Максимыч. — Покамест
у Груни останется, а потом вместе с ней в город
поедет, к Колышкиным. И не раз еще придется ей до Рождества съездить туда.
— Вина тогда, Асафушка, будет
у тебя вволю. В город
поедем, по трактирам станем угощаться. А какие, братец ты мой, там есть любавушки, посмотреть только на них, так сто рублей не жаль, не то что наши деревенские девки, — говорил Илья осиповскому токарю.
— Из Осиповки
едете, честные господа, аль подале откуда? — сидя на передней скамье, спросил хозяин
у Никифора, тоже залезшего на полати поразогреть себя после такой вьюги.