Неточные совпадения
В лесах за Волгой бедняков, какие живут
на Горах, навряд
найти, зато и заволжским тысячникам далеко до нагорных богачей. Только эти богачи для бедного люда не в пример тяжелей, чем заволжские тысячники. Лесной народ добродушней, проще, а нагорному пальца в рот не клади. Нагорный богач норовит из осмины четвертину вытянуть, из блохи голенище скроить.
— Расчет давай!.. Сейчас расчет!.. Нечего отлынивать-то!.. Жила ты этакой!.. Бедных людей обирать!.. Не бойсь, не дадут тебе потачки… И
на тебя суд
найдем!.. Расчет подавай!..
— Что?.. Небось теперь присмирели? — с усмешкой сказал он. — Обождите-ка до вечера, узнаете тогда, как бунты в караване заводить! Земля-то ведь здесь не бессудная — хозяин управу
найдет. Со Смолокуровым вашему брату тягаться не рука, он не то что с водяным, с самим губернатором он водит хлеб-соль. Его
на вас, голопятых, начальство не сменяет…
— Помилосердуй, Василий Фадеич, — слезно молил он, стоя
на пороге у притолоки. — Плат бумажный дам
на придачу. Больше, ей-Богу, нет у меня ничего… И рад бы что дать, да нечего, родной… При случае встретились бы где, угостил бы я тебя и деньжонок аль чего-нибудь еще дал бы… Мне бы только
на волю-то выйти, тотчас раздобудусь деньгами. У меня тут купцы знакомые
на ярманке есть, седни же
найду работу… Не оставь, Василий Фадеич, Христом Богом прошу тебя.
— Как тебе сказать?.. — молвил Марко Данилыч. — Бывает, и курица петухом поет, бывает, и свинья кашлит. Может, чудом каким и
найдет покупателей… Только навряд… Да у тебя векселя, что ли,
на него есть?
— Незáдолго до нашего отъезда был он в Вольском, три дня у меня выгостил, — сказал Доронин. — Ну, и кучился тогда, не подыщу ль ему
на ярманке покупателя, а ежель приищу, зáпродал бы товар-от… Теперь пишет, спрашивает, не
нашел ли покупщика… А где мне сыскать?.. Мое дело по рыбной части слепое, а ты еще вот заверяешь, что тюлень-от и вовсе без продажи останется.
На родине ни дома, ни жены, ни ребятишек не
нашел.
И потихоньку, не услыхала бы Дарья Сергевна, стала она
на молитву. Умною молитвою молилась, не уставной. В одной сорочке, озаренная дрожавшим светом догоравшей лампады, держа в руках заветное колечко, долго лежала она ниц перед святыней. С горячими, из глубины непорочной души идущими слезами долго молилась она, сотворил бы Господь над нею волю свою, указал бы ей, след ли ей полюбить всем сердцем и всею душою раба Божия Петра и
найдет ли она счастье в том человеке.
Кончая брань, вздыхал он глубоко и вполголоса Богу жалобился, набожно приговаривая: «Ох, Господи, Царю Небесный, прости наши великие согрешения!..» А чуть что не по нем — зарычит, аки зверь, обругает
на чем свет стоит, а
найдет недобрый час — и тычком наградит.
Оделся, вышел
на палубу. Последние тучи минувшей непогоды виднелись еще
на западе, а солнце уж довольно высо́ко стояло. Посмотрел
на часы — восемь.
На палубе уж сидело несколько человек. Никита Федорыч прошел в третий класс, но не
нашел там Флора Гаврилова.
Нашел, наконец, Морковников такое мыло, что задумал варить. Но русский мыловар из одного маленького городка не был разговорчив. Сколько ни расспрашивал его Морковников, как идет у него
на заводе варка, ничего не узнал от него. Еще походил Василий Петрович по мыльным рядам, но, нигде не добившись толка, стал
на месте и начал раздумывать, куда бы теперь идти, что бы теперь делать, пока не проснется Никита Федорыч.
— Полно дурить-то. Ах ты, Никита, Никита!.. Время
нашел! — с досадой сказал Веденеев. — Не шутя говорю тебе: ежели б она согласна была, да если бы ее отдали за меня, кажется, счастливее меня человека
на всем белом свете не было бы… Сделай дружбу, Никита Сокровенный, Богом прошу тебя… Самому сказать — язык не поворотится… Как бы знал ты, как я тебя дожидался!.. В полной надежде был, что ты устроишь мое счастье.
— Дела, матушка, дела подошли такие, что никак было невозможно по скорости опять к вам приехать, — сказал Петр Степаныч. — Ездил в Москву, ездил в Питер, у Макарья без малого две недели жил… А не остановился я у вас для того, чтобы
на вас же лишней беды не накликать. Ну как наедет тот генерал из Питера да
найдет меня у вас?.. Пойдут спросы да расспросы, кто, да откуда, да зачем в женской обители проживаешь… И вам бы из-за меня неприятность вышла… Потому и пристал в сиротском дому.
— Не я, Петя, пью, — заговорила она с отчаяньем в голосе. — Горе мое пьет!.. Тоска тоскучая напала
на меня,
нашла со всего света вольного… Эх ты, Петя мой, Петенька!.. Беды меня поро́дили, горе горенское выкормило, злая кручинушка вырастила… Ничего-то ты не знаешь, мил сердечный друг!
А тут, как нарочно, разные слухи пошли по ярманке: то говорят, что какого-то купчика в канаве
нашли, то затолкуют о мертвом теле, что
на Волге выплыло, потом новые толки: там ограбили, тут совсем уходили человека…
Приходило ему в голову, не пришла ли пора ее, не
нашла ли она по душе человека, и подумал при этом
на Петра Степаныча.
Отец куда следует подал объявление; Герасима по всем городам и уездам будто бы разыскивали, извели
на то немало бумаги, но так как нигде не
нашли, то и завершили дело тем, что зачислили Герасима Чубалова без вести пропавшим.
Так еще в пустынном лесу
на глинистых берегах Оки по целым часам рассуждал Герасим, но, сколько ни думал, ответа
на свои пытливые вопросы он не
находил…
Все из книг узнал и все воочию видел Герасим, обо всем горячий искатель истины сто раз передумал, а правой спасительной веры так-таки и не
нашел. Везде заблужденье, всюду антихрист… И запала ему
на душу тяжелая дума: «Нет, видно, больше истинной веры, все, видно, растлено прелестью врага Божия. Покинул свой мир Господь вседержитель, предал его во власть сатаны…» И в душевном отчаянье, в злобе и ненависти покинул он странство…
Когда сказан был набор и с семьи чубаловской рекрут потребовался, отцом-матерью решено было — и сам Абрам, тогда еще холостой, охотно
на то соглашался — идти ему в солдаты за женатого брата, но во время приема
нашли у него какой-то недостаток.
Временем не медля, делом не волоча, Герасим тотчас же сплыл
на Низ, недели две проискал, где находятся те книги, и
нашел их наконец где-то неподалеку от Саратова.
— А Господь их знает. Шел
на службу, были и сродники, а теперь кто их знает. Целый год гнали нас до полков, двадцать пять лет верой и правдой Богу и великому государю служил, без малого три года отставка не выходила, теперь вот четвертый месяц по матушке России шагаю, а как дойду до родимой сторонушки, будет ровно тридцать годов, как я ушел из нее… Где, чать,
найти сродников? Старые, поди, подобрались, примерли, которые новые народились — те не знают меня.
— Как к нему писать? — молвил в раздумье Николай Александрыч. — Дело неверное. Хорошо, если в добром здоровье
найдешь его, а ежели запил? Вот что я сделаю, — вложу в пакет деньги, без письма. Отдай ты его если не самому игумну, так казначею или кто у них делами теперь заправляет. А не отпустят Софронушки, и пакета не отдавай… А войдя к кому доведется — прежде всего золотой
на стол. Вкладу, дескать, извольте принять. Да, опричь того, кадочку меду поставь. С пуд хоть, что ли, возьми у Прохоровны.
Одни говорили, что владыка, объезжая епархию,
нашел у него какие-то неисправности в метриках, другие уверяли, будто дьякон явился перед лицом владыки
на втором взводе и сказал ему грубое слово, третьи рассказывали, что Мемнон, овдовев вскоре после посвященья, стал «сестру жену водити» и тем навел
на себя гнев владыки.
Болезненно отозвалась
на ней монастырская жизнь. Дымом разлетелись мечты о созерцательной жизни в тихом пристанище, как искры угасли тщетные надежды
на душевный покой и бесстрастие. Стала она приглядываться к мирскому, и мир показался ей вовсе не таким греховным, как прежде она думала; Катенька много
нашла в нем хорошего… «Подобает всем сим быти», — говорил жене Степан Алексеич, и Катеньку оставили в покое… И тогда мир обольстил ее душу и принес ей большие сердечные тревоги и страданья.
Приехал к Кисловым Пахом и, не входя в дом, отпряг лошадку, поставил ее в конюшню, задал корму, втащил таратайку в сарай и только тогда пошел в горницы. Вообще он распоряжался у Кисловых, как у себя дома. И Степана Алексеича и Катеньку
нашел он в спальне у больной и вошел туда без доклада. Все обрадовались, сама больная издала какие-то радостные звуки, весело поглядывая
на гостя.
Тень, тень, потетень,
Выше города плетень,
Садись, галка,
на плетень!
Галки хохлуши —
Спасенные души,
Воробьи пророки —
Шли по дороге,
Нашли они книгу.
Что в той книге?
—
Найдем место, — сурово взглянув
на Колодкина, сквозь зубы промолвил Орошин. — Не одни вы покупатели.
— Тяжеленьки условия, Никита Федорыч, оченно даже тяжеленьки, — покачивая головой, говорил Марко Данилыч. — Этак, чего доброго, пожалуй, и покупателей вам не
найти… Верьте моему слову — люди мы бывалые, рыбное дело давно нам за обычай. Еще вы с Дмитрием-то Петровичем
на свет не родились, а я уж давно всю Гребновскую вдоль и поперек знал… Исстари
на ней по всем статьям повелось, что без кредита сделать дела нельзя. Смотрите, не пришлось бы вам товар-от у себя
на руках оставить.
— Наслышан я, Дмитрий Петрович, что вы
на свой товар цены в объявку пустили.
Нахожу для себя их подходящими. И о том наслышан, что желаете вы две трети уплаты теперь же наличными получить. Я бы у вас весь караван купил. Да чтоб не тянуть останной уплаты до будущей ярманки, сейчас же бы отдал все деньга сполна… Вот извольте — тут
на триста тысяч билет. Только бы мне желательно, чтобы вы сейчас же поехали со мной в маклерскую, потому что мне неотложная надобность завтра дён
на десяток в Москву отлучиться.
Пошла Никитишна вкруг стола, обносила гостей кашею, только не пшенною, а пшена сорочинского, не с перцем, не с солью, а с сахаром, вареньем, со сливками. И гости бабку-повитуху обдаривали,
на поднос ей клали сколько кто произволил. А Патап Максимыч
на поднос положил пакетец; что в нем было, никто не знал, а когда после обеда Никитишна вскрыла его,
нашла пятьсот рублей. А
на пакетце рукой Патапа Максимыча написано было: «Бабке
на масло».
— Не один раз я говорила с ней после великого собора, — отвечала Варенька. — Жалуется, что уверили ее, будто вся сокровенная тайна ей поведена, что она достигла высшего совершенства, а
на соборе услыхала, что ей не все открыто. С упреками и укорами говорит, что искала в нашей вере истины, а
нашла обман и ложь.
Остолбенела Марья Ивановна, услыхав от Дуни такие нежданные речи. Увидела она, что перед ней стоит не прежняя смиренная, покорная и послушная девушка. Гордый взор Дуни блистал ярким огнем, и Марья Ивановна
нашла в нем поразительное сходство со взором Марка Данилыча, когда, бывало, он с ничем неудержимым гневом напускался
на кого-нибудь из подначальных.
— Так точно, — отвечал отец Прохор. — А я
на ту пору был в селе Слизневе, и версты не будет от Перигорова-то, побежал
на пожар, да и
нашел Авдотью Марковну.
Тут
нашли у него топорик и много дивились, как это он не пустил его в ход, оставаясь несколько времени один
на один с Чапуриным.
Поведешь, бывало, с ней разговор о душеспасительном — молчит, зачнешь читать что-нибудь от святых отец — молчит, зевает, спать
на нее охота
найдет, заместо душевного-то умиления.