Неточные совпадения
— Всей бы душой рада я, Марко Данилыч,
да сама не на столь обучена,
чтоб хорошенько Дунюшку всему обучить… Подумали бы вы об этом, — сказала Дарья Сергевна.
— Зачем певицу? Брать так уж пяток либо полдюжину. Надо,
чтоб и пение, и служба вся были как следует, по чину, по уставу, — сказал Смолокуров. — Дунюшки ради хоть целый скит приволоку́, денег не пожалею… Хорошо бы старца какого ни на есть,
да где его сыщешь? Шатаются, шут их возьми, волочатся из деревни в деревню — шатуны, так шатуны и есть… Нечего делать, и со старочкой, Бог даст, попразднуем… Только вот беда, знакомства-то у меня большого нет на Керженце. Послать-то не знаю к кому.
— А не просила разве она вас, умираючи,
чтоб и меня не оставили вы своим советом
да заботами?.. Попомните-ка? Не говорила разве того вам покойница?
— Как-нибудь
да поделим, — молвил Петр Степаныч. — Я и на то, пожалуй, буду согласен,
чтоб деньгами за свою часть в заводах получить… Новы бы тогда построил…
Чтоб угодить ему, Петр Степаныч завел любимый его разговор про рыбную часть, но тем напомнил ему про бунт в караване… Подавляя злобу в душе, угрюмо нахмурив чело, о том помышлял теперь Марко Данилыч, что вот часа через два надо будет ехать к водяному, суда
да расправы искать. И оттого не совсем охотно отвечал он Самоквасову, спросившему: есть ли на рыбу покупатели?
Дошло дело и до квасу на семи солодах и до того, как надо печь папушники,
чтоб были они повсхожее
да попышнее, затем перевели речь на поварское дело — тут уж ни конца, ни краю не виделось разговорам хозяюшек.
— Не след бы мне про тюлений-то жир тебе рассказывать, — сказал Марко Данилыч, — у самого этого треклятого товару целая баржа на Гребновской стоит.
Да уж так и быть, ради милого дружка и сережка из ушка. Желаешь знать напрямик, по правде, то есть по чистой совести?.. Так вот что скажу: от тюленя,
чтоб ему дохнуть, прибытки не прытки. Самое распоследнее дело… Плюнуть на него не стоит — вот оно что.
Зиновий Алексеич рос под неусыпными, денно-нощными заботами матери. Отцу некогда было заниматься детьми: то и дело в отлучках бывал. Только у него об них и было заботы,
чтоб, возвращаясь из какой-нибудь поездки, привезти гостинцев: из одежи чего-нибудь
да игрушек и лакомств. Мать Зиновья Алексеича женщина была добрая, кроткая, богомольная; всю душу положила она в деток. И вылился в них весь нрав разумной матери.
— Это так, — согласился Веденеев, — зато там по векселям-то совсем другие порядки, чем у нас… У нас бы только скупить побольше чьих-нибудь векселей
да прижать голубчика,
чтоб пикнуть не смел. А по банкам так любят у нас бронзовыми орудовать.
— Не в том ее горе, Марко Данилыч, — сказал на то Петр Степаныч. — К выгонке из скитов мать Манефа давно приготовилась, задолго она знала, что этой беды им не избыть. И домá для того в городе приторговала, и, ежели не забыли, она тогда в Петров-от день, как мы у нее гостили, на ихнем соборе других игумений и стариц соглашала,
чтоб заранее к выгонке готовились… Нет, это хоть и горе ей,
да горе жданное, ведомое, напредки́ знамое. А вот как нежданная-то беда приключилася, так ей стало не в пример горчее.
— Шабаш! — крикнул Самоквасов. Не хотел он,
чтоб песенники продолжали старинную песню про то, как на лежавшее в степи тело белое прилетали три пташечки: родна матушка, сестра
да молода вдова. Пущай, мол, подумает Авдотья Марковна, что про иное диво чудное в песне пелося — пущай догадается
да про себя хоть маленько подумает.
— Не может быть,
чтоб по рублю!.. Никак этого не может быть!.. Что-нибудь
да не так… Или ошибка, иль уж не знаю что.
— Знаю, — крикнул Марко Данилыч. — Ступай до греха!..
Да убирайся же,
чтоб черти тебя на том свете жарили
да всякой мерзостью заместо масла поливали!
— А что, князь, не слыхать в самом деле,
чтоб нынешней ярманкой дурманом кого-нибудь опоили
да ограбили? — спросил он, когда татарин кончил песню свою.
— Уж именно приключения, — ответил с улыбкой Ермило Матвеич. — Зараз двух невест снарядила иноческая обитель: Марья Гавриловна сама уехала
да замуж вышла, матушкину племянницу силком выкрали
да с архиерейским послом повенчали… Того и гляди,
чтоб и Фленушка с Марьей головщицей с кем-нибудь не улепетнули.
—
Да что ж это, Фленушка? Что с тобой? — в изумленье спрашивал ее Петр Степаныч и протянул было руки,
чтоб охватить стройный, гибкий стан ее.
— Ах, Фленушка, Фленушка!..
Да бросишь ли ты, наконец, эти скиты,
чтоб им и на свете-то не стоять!.. — стал говорить Петр Степаныч. — Собирайся скорее, уедем в Казань, повенчаемся, заживем в любви
да в совете. Стал я богат теперь, у дяди из рук не гляжу.
От того от самого, которые ему контрактом не обязались, теперь все до единого перешли к Меркулову
да к Веденееву, а которые задатки от Онисима Самойлыча заполучили, те отплывают в Енотаевск
да на Бирючью Косу и оттуда по почте деньги ему посылают,
чтоб он не отперся в случае, что ихние задатки он не получил.
Больше недели прошло с той поры, как Марко Данилыч получил письмо от Корнея. А все не может еще успокоиться, все не может еще забыть ставших ему ненавистными Веденеева с Меркуловым, не может забыть и давнего недруга Орошина. С утра до ночи думает он и раздумывает, как бы избыть беды от зятьев доронинских, как бы утопить Онисима Самойлыча,
чтоб о нем и помину не осталось. Только и не серчал, что при Дуне
да при Марье Ивановне, на Дарью Сергевну стал и ворчать, и покрикивать.
На каждую лодку нас пришлось по восьми человек, а их было по пяти; для того и вязали,
чтоб мы не одолели
да не отплыли бы с ними к русскому берегу…
А ехали только по ночам, днем в камышах залегали, лошадей стреноживали
да наземь валили их,
чтоб хивинцы аль каргизы нас не заприметили.
— А как он не пустит-то? — сказала Матренушка. — Что у тебя, пожитков, что ли, больно много? Сборы, что ли, долгие у тебя пойдут? Пошла из дому по́ воду, а сама сюда — и дело с концом…
Да чего тут время-то волочить — оставайся теперь же. Барыня пошлет сказать дяде,
чтоб он тебя не ждал. Как, Варварушка, по-твоему? — прибавила она, обращаясь к Варваре Петровне.
— Особенно про невест
да про брачные дни не то
чтоб говорить, но и в помышленье не след держать!..
— Эх, Оленушка, Оленушка!
Да с чего ты, болезная, таково горько кручинишься?.. Такая уж судьба наша женская. На том свет стоит, милая,
чтоб мужу жену колотить. Не при нас заведено, не нами и кончится. Мужнины побои дело обиходное, сыщи-ка на свете хоть одну жену небитую. Опять же и то сказать: не бьет муж, значит, не любит жену.
— «Не сотвори себе кумира, ни всякого подобия,
да не поклонишися им и не послужиши им…» Когда мы бываем в искаженной и забывшей Божьи уставы мирской церкви, то и мы поклоняемся подобиям, то есть образам, но делаем это,
чтоб избежать подозрений.
Хоша его дело и чисто,
да у дяди, надо думать, рука сильна, не миновать, слышь, Петру Степанычу,
чтоб до московского сената не дойти, — посудят ли там по-божески — один Господь ведает, а теперь покамест все закрыто.
— Закаркала! — резким голосом, сурово вскликнул Марко Данилыч. — Чем бы радоваться, что Дунюшка со знатными людьми в компании, она невесть что плетет. Я на Марью Ивановну в полной надежде, не допустит она Дуню ни до чего худого,
да и Дуня не такая,
чтоб на дурные дела идти.
— Ладно-с, оченно даже хорошо-с. Можно и векселя взять, — сказал Белянкин. —
Да дело-то, Степан Федорыч, завтра ранним утром надо покончить. Когда ж векселя-то писать? Ночью ни один маклер не засвидетельствует… А после давешнего разговора с Лебякиным
да с Колодкиным они завтра же пойдут умасливать доронинских зятьев,
чтоб поверили им на неделю там, что ли… Верно знаю о том, сам своими ушами вечор слышал, как они сговаривались.
— Ин нечего делать… Подь, Аннушка, отопри калитку
да посвети гостье по крыльцу пройти,
чтоб грехом не зашиблась как-нибудь.
Пошел Василий Фадеев, хоть и не так спешно, как бы хотелось Дарье Сергевне. Идет, а сам с собой рассуждает: «Кто ж теперь делами станет заправлять? Дочь молода, умом еще не вышла; разве что Дарья Сергевна?
Да не бабье это дело… Дай-ка Господи,
чтоб не очнулся!.. Пятьсот рублев у меня в руках, а опричь его, никто про это не знает».
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки, не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель не докушаешь, так бабка-повитуха с руками
да с ногтями. Не доешь — глаза выдеру. Не захочешь докушать, моего приказа послушать — рукам волю дам. Старый отецкий устав не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай,
чтоб дно было наголо, а в горшке не осталось крошек и мышонку поскресть.
Съели кашу и, не выходя из-за стола, за попойку принялись. Женщины пошли в задние горницы, а мужчины расселись вокруг самовара пунши распивать. Пили за все и про все, чтобы умником рос Захарушка, чтобы дал ему здоровья Господь, продлил бы ему веку на сто годов,
чтоб во всю жизнь было у него столько добра в дому́, сколько в Москве на торгу́, был бы на ногу лего́к
да ходо́к, чтобы всякая работа спорилась у него в руках.
— А тебе, Василий Борисыч, — обратился к свету-родителю удельный голова, — пошли Господь столько сынков, сколько в поле пеньков,
да столько дочек, сколько на болоте кочек, и всем вам дай Господи,
чтоб добро у вас этак лилось.
— Не беспокойтесь, — сказал Чапурин. — Деньги будут. Не к тому я сундук поминал,
чтоб деньги вынимать, а надо бы знать, кому сколько платить, с кого получить и в какие сроки.
Да мало ль каких делов там найдется — а нужно, чтобы все было на описи.
— Есть-то оно есть, благодетель, как начальству не быть? — сказала Дарья Сергевна. — Только начальные-то люди потаковщики
да поноровщики. Нет
чтоб делать дело по справедливости. Много с ними бился Марко Данилыч.
Судят
да рядят в народе: «Слыхано ль, видано ль,
чтоб столетняя старуха сына роди́ла?
— Не знаю, — грустно ответила Дуня. — Я ведь не на своей воле. Марья Ивановна привезла меня сюда погостить и обещалась тятеньке привезти меня обратно.
Да вот идут день за день, неделя за неделей… а что-то не видать,
чтоб она собиралась в дорогу… А путь не близкий — больше четырехсот верст… Одной как ехать? И дороги не знаю и страшно… мало ли что может случиться? И жду поневоле… А тут какой-то ихний родственник приедет погостить, Марья Ивановна для него остаться хочет — давно, слышь, не видались.
Боялся Николай Александрыч,
чтоб они не наделали каких-нибудь новых бесчинств, по той же причине не звали и дьякона Мемнона, а юродивого Софронушку игумен Израиль опять не пустил, сердился на Луповицких за дыни
да к тому же напрасно две недели ждал от них на солку огурчиков.
— Ночью она убежала, — сказал отец Прохор. — Грозило ей большое несчастье, беда непоправимая. В окошко выпрыгнула. Не до того было ей,
чтоб пожитки сбирать…
Да я лучше все по порядку расскажу. Неподалеку от того города, где жительствует родитель Авдотьи Марковны, одна пожилая барышня, генеральская дочь, именье купила. Из семьи здешних господ она — Алымова, Марья Ивановна.
Вот уж больше года, как стал он нравом тих и спокоен — не то
чтоб буянить
да драться, как прежде бывало, теперь он удалялся от всякого шума, и, когда живал у Патапа Максимыча в Осиповке, только у него и выхода было с двора, что на могилку Насти.
— Окроме того, надо вам, Дарья Сергевна, озаботиться,
чтоб в день похорон изготовлен был самолучший обед, — молвил Патап Максимыч. — Сейчас были городничий со стряпчим — сами назвались. И другого чиновного люда в городе тоже ведь достаточно — надо всех подмаслить, чтобы вам с Авдотьей Марковной было без меня беспечально,
да и никаких нападок от начальства тоже не было. Надо замасливать, беспременно надобно, особливо в сиротском деле.
— Ну вот на старости лет еще дочку Господь даровал. Все дочки
да дочки! — обнимая Дуню, сказал, улыбаясь, до слез растроганный Чапурин. — Ин быть по-твоему. Здравствуй, дочка богоданная! Смотри ж у меня, нового отца слушаться, а он постарается,
чтоб у тебя было все цело и сохранно. И в обиду не дам тебя никому.
— Женится — переменится, — молвил Патап Максимыч. — А он уж и теперь совсем переменился. Нельзя узнать супротив прошлого года, как мы в Комарове с ним пировали. Тогда у него в самом деле только проказы
да озорство на уме были, а теперь парень совсем выровнялся… А
чтоб он женины деньги нá ветер пустил, этому я в жизнь не поверю. Сколько за ним ни примечал, видится, что из него выйдет добрый, хороший хозяин, и не то
чтоб сорить денежками, а станет беречь
да копить их.
А не вытурил я тебя тогда с молодой женой и́з дому
да еще на друзей и для окольного народа пир задал и объявил, что свадьбу я сам устряпал, так это для того только,
чтоб на мой честной дом не наложить позору.
— Первый человек по всему,
да дела-то никогда у меня такого не доводилось,
чтоб у него в доме быть.