Неточные совпадения
Лариса, выслушав Подозерова, дала ему
слово обдумать его предложение
и ответить ему на
днях положительно
и ясно.
Висленев, грызя сухарь, распечатал конверт
и прочел: «Примите к сведению, еще одна подлость: Костька Оболдуев, при всем своем либерализме, он женился на Форофонтьевой
и взял за нею в приданое восемьдесят тысяч. Пишу вам об этом со
слов Роговцова, который заходил ко мне ночью нарочно по этому
делу. Утром иду требовать взнос на общее
дело и бедным полякам. Завтра поговорим. Анна Скокова».
— Вы меня спрашиваете так, как будто я должен заключить из ваших
слов, что без
дела мне не следовало
и посещать вас, — отвечал Горданов, в котором шевельнулась дворянская гордость пред этим ломаньем жидка, отец которого, по достоверным сведениям, продавал в Одессе янтарные мундштуки.
— Так прошу же тебя, доверши мне твои услуги: съезди еще раз на твоих рысаках к ним, к этим подлецам, пока они не уехали на своих рысаках на пуант любоваться солнцем,
и скажи им, что
дело не подается ни на шаг, что они могут делать со мной, что им угодно: могут сажать меня в долговую тюрьму, в рабочий дом,
словом, куда только могут, но я не припишу на себя более ни одной лишней копейки долга; я не стану себя застраховывать, потому что не хочу делать мою кончину выгодною для моих злодеев,
и уж наверное (он понизил голос
и, весь побагровев, прохрипел)…
и уж наверное никогда не коснуся собственности моей сестры, моей бедной Лары, которой я обещался матери моей быть опорой
и от которой сам удалил себя, благодаря… благодаря… окутавшей меня подтасованной разбойничьей шайке…
Слово Кишенского оказалось с большим весом,
и Ванскок на другой же
день взяла в конторе Бабиневича на полтинник двадцать листиков его издания
и послала их в бандерольке Иосафу Платоновичу Висленеву.
— Во-первых, я не дуюсь на весь свет, потому что хоть я, по твоим
словам,
и глупая, но знаю, что весь свет моего дутья не боится,
и во-вторых, я не в тебя
и не в моего муженька,
и дел близких мне людей чужими не считаю.
Да; а ты вот молчишь… ты, которой поручала ее мать, которою покойница, можно сказать, клялась
и божилась в последние
дни, ты молчишь; Форов, этот ненавистный человек, который… все-таки ей по мне приходится дядя, тоже молчит, да свои нигилистические рацеи разводит; поп Евангел, эта ваша кротость сердечная, который, по вашим
словам, живой Бога узрит, с которым Лара, бывало, обо всем говорит,
и он теперь только
и знает, что бородой трясет, да своими широкими рукавицами размахивает; а этот… этот Андрей… ах, пропади он, не помянись мне его ненавистное имя!..
До побежденных женщинам нет
дела! Видите, какая я предательница для женщин; я вам напоминаю то, о чем должна бы стараться заставить вас позабыть, потому что Байрон этими
словами, действительно, говорит ужасную правду,
и дает советы против женщин...
На это есть тысячи приемов, тысячи способов,
и их на
словах не перечтешь
и не передашь, — это
дело практики, — докончила она
и, засмеявшись, сжала свои руки на коленях
и заключила, — вот если бы вы попали в эти сжатые руки, так бы давно заставила вас позабыть все ваши муки
и сомнения, с которыми с одними очень легко с ума сойти.
Я убедилась, что хотя вы держитесь принципов неодобрительных
и патриот,
и низкопоклонничаете пред московскими ретроградами, но в действительности вы человек
и, как я убедилась, даже честнее многих абсолютно честных, у которых одно на
словах, а другое на
деле, потому я с вами хочу быть откровенна.
Я дала
слово Синтянину выйти за него замуж,
и сдержала это
слово: в тот
день, когда было получено сведение об облегчении участи Висленева, я была обвенчана с генералом при всеобщем удивлении города
и даже самих моих добрых родителей.
Дело в том, что прежде чем Лара приступила к Подозерову с решительным
словом, на крыльце деревянного домика, занимаемого Андреем Ивановичем, послышались тяжелые шаги,
и в тот момент, когда взволнованная генеральша отошла к стене, в темной передней показалась еще новая фигура, которой нельзя было ясно разглядеть, но которую сердце майорши назвало ей по имени.
— Ты это? ты? Говори же мне, ты или нет? — добивалась она,
разделяя каждое
слово поцелуем, улыбкой
и слезами.
«Однако с нею
и не так легко, должно быть, будет, — подумал он. — Да, нелегко; но ведь только на картинах рисуют разбойников в плащах
и с перьями на шляпах, а нищету с душистою геранью на окне; на самом
деле все это гораздо хуже.
И на
словах тоже говорят, что можно жить не любя… да, можно, но каково это?»
После этих
слов Форов незлобиво простился
и ушел, а через десять
дней отец Евангел, в небольшой деревенской церкви, сочетал нерушимыми узами Подозерова
и Ларису. Свадьба эта, которую майорша называла «маланьиной свадьбой», совершилась тихо, при одних свидетелях, после чего у молодых был скромный ужин для близких людей. Веселья не было никакого, напротив, все вышло, по мнению Форовой, «не по-людски».
Он декламировал, указывая на Подозерова, что ей «дано его покоить, судьбу
и жизнь его
делить; его все радости удвоить, его печали раздвоить»,
и заключил свое поэтическое поздравление
словами...
Катерина Астафьевна помнила
слова Евангела, что так даже
и необходимо; да
и в самом
деле, не все ли близкие
и милые ей люди несли тяготы друг друга?
С баронессиным стряпчим,
словом компанионом по второклассному вагону, новый мажордом говорил мало
и неохотно: его унижало в его собственных глазах это сообщество с человеком, возведенным в звание стряпчего, очевидно, единственно ради важности, а в самом
деле бывшего просто громадным дворецким, которому было поручено ведение дорожных расходов
и счетов
и переписки по требованию денег от управителей домов
и земель баронессы.
Иосаф Платонович решительно не мог верить ни
словам спутницы, ни своим собственным ушам, но тем не менее обтекал с нею огромный круг ее спиритского знакомства, посетил с ней всех ее бедных, видел своими собственными глазами, как она отсчитала
и отдала в спиритскую кассу круглую сумму на благотворительные
дела,
и наконец, очутясь после всей этой гоньбы, усталый
и изнеможенный, в квартире Глафиры, спросил ее: неужто они в самом
деле уезжают назад?
и получил ответ: да, я уезжаю.
При этих
словах Глафира еще больше подалась в окно
и тотчас же увидала возле своего лица любопытный лик Жозефа, неотступно желавшего знать: в чем
дело? какое «если» может разрушить замреявший пред очами души его «большой эффект в жизни»?
— Я не шучу
и даю вам
слово, что я прежде всего займусь вашим
делом. Вы будете первою моею заботой в России.
— Да-с, как раз столько,
и в эти-то годы попасть в такое
дело и слушать, как при всех будут вылетать такие
слова, к каким прибегают эти ваши хваленые адвокаты: «связь», «волокитство в такие годы»,
и всякие сему подобные дрязги,
и все это наружу, обо всем этом при тысяче ушей станут рассказывать,
и потом я должен приводить всякие мелочи, а газеты их распечатают…
Крылатые
слова, сказанные об этом стариком, исполнили глубочайшего страха Глафиру. Она давно не казалась такою смятенною
и испуганною, как при этой вести.
И в самом
деле было чего бояться: если только Бодростин возьмет завещание
и увидит, что там написано, то опять все труды
и заботы, все хлопоты
и злодеяния, все это могло пойти на ветер.
Слушатели пожелали знать в чем
дело,
и Жозеф рассказал содержание письма, кое-что утаив
и кое-что прибавив, но все-таки не мог изменить
дело настолько, чтоб
и в его изложении весь поступок Подозерова перестал быть свидетельством заботливости о Ларисе,
и потому в утешение Жозефу никто не сказал ни одного
слова,
и он один без поддержки разъяснял, что это требование ничто иное как большое нахальство, удобное лишь с очень молодыми
и неопытными людьми; но что он не таков, что у него, к несчастию, в подобных
делах уже есть опытность,
и он, зная что такое вексель, вперед ни за что никакого обязательства не подпишет, да
и признает всякое обязательство на себя глупостью, потому что, во-первых, он имеет болезненные припадки, с которыми его нельзя посадить в долговую тюрьму, а во-вторых, это, по его выводу, было бы то же самое, что убить курицу, которая несет золотые яйца.
— Другое
дело, — барабанил он, — если б я на
слова его превосходительства, что все нетерпимое Александрой Ивановной скверно или мерзко, ответил ему, что
и терпимое ею не всегда вполне превосходно, чему он сам может служить лучшим доказательством, но я ведь этого не сказал.
Наконец, в один прекрасный
день майор явился, как с неба, к Синтяниной
и прямо начал со
слов...
Она не скрывала этого
и постоянно обращалась к нему с каким-нибудь ласковым
словом при каждом антракте музыки,
и надо ей отдать справедливость, — каждое ее
слово было умно, тонко, сказано у места
и в самом
деле обязывало самые нельстивые уста к комплиментам этой умной
и ловкой женщине.
И Ропшин сдержал свое
слово: через
день он снова купил свидание с Гордановым
и сообщил ему, что Ворошилова немедленно отзовут, арестованных крестьян выпустят
и все обвинение ляжет на одного Висленева, который, как сумасшедший, невменяем.
Но подивитесь же, какая с самим с ним произошла глупость: по погребении Катерины Астафьевны, он, не зная как с собой справиться
и все-таки супротив самой натуры своей строптствуя, испил до
дна тяжелую чашу испытания
и, бродя там
и сям, очутился ночью на кладбище, влекомый, разумеется, существующею силой самой любви к несуществующему уже субъекту,
и здесь он соблаговолил присесть
и, надо думать не противу своей воли, просидел целую ночь, припадая
и плача (по его
словам от того будто, что немножко лишнее на нутро принял), но как бы там ни было, творя сей седален на хвалитех, он получил там сильную простуду
и в результате оной перекосило его самого, как
и его покойницу Катерину Астафьевну, но только с сообразным отличием, так что его отец Кондратий щелкнул не с правой стороны на левую, а с левой на правую, дабы он, буде вздумает, мог бы еще правою рукой перекреститься, а левою ногой сатану отбрыкнуть.
— Да, вы отгадали, он отдал мне это письмо за пять
дней до своей смерти
и взял с меня
слово передать его вам лично в девятый
день по его смерти. Вот это письмо.