Неточные совпадения
Знал генеалогию, состояние
дел и имений
и скандалезную хронику каждого большого дома столицы; знал всякую минуту, что делается в администрации, о переменах, повышениях, наградах, — знал
и сплетни городские:
словом, знал хорошо свой мир.
Когда ей велят причесаться, вымыться
и одеться в воскресенье, так она, по
словам ее, точно в мешок зашита целый
день.
Хотя она была не скупа, но обращалась с деньгами с бережливостью; перед издержкой задумывалась, была беспокойна, даже сердита немного; но, выдав раз деньги, тотчас же забывала о них,
и даже не любила записывать; а если записывала, так только для того, по ее
словам, чтоб потом не забыть, куда деньги
дела,
и не испугаться. Пуще всего она не любила платить вдруг много, большие куши.
— Послушайте, cousin… — начала она
и остановилась на минуту, затрудняясь, по-видимому, продолжать, — положим, если б… enfin si c’etait vrai [
словом, если б это была правда (фр.).] — это быть не может, — скороговоркой, будто в скобках, прибавила она, — но что… вам… за
дело после того, как…
—
И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был не граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за
дело»? — возразил он ее
словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил
и…
и… да, да?
Райский решил платить Вере равнодушием, не обращать на нее никакого внимания, но вместо того дулся
дня три. При встрече с ней скажет ей вскользь
слова два,
и в этих двух
словах проглядывает досада.
Он за стенами как будто слышал ее голос
и бессознательно соображал
и предвидел ее
слова и поступки. Он в несколько
дней изучил ее привычки, вкусы, некоторые склонности, но все это относилось пока к ее внешней
и домашней жизни.
И все раздумывал он: от кого другое письмо? Он задумчиво ходил целый
день, машинально обедал, не говорил с бабушкой
и Марфенькой, ушел от ее гостей, не сказавши ни
слова, велел Егорке вынести чемодан опять на чердак
и ничего не делал.
Татьяна Марковна
разделяла со многими другими веру в печатное
слово вообще, когда это
слово было назидательно, а на этот раз, в столь близком ее сердцу
деле, она поддалась
и некоторой суеверной надежде на книгу, как на какую-нибудь ладанку или нашептыванье.
Викентьев сдержал
слово. На другой
день он привез к Татьяне Марковне свою мать
и, впустив ее в двери, сам дал «стречка», как он говорил, не зная, что будет,
и сидел, как на иголках, в канцелярии.
— Прощайте, Вера, вы не любите меня, вы следите за мной, как шпион, ловите
слова, делаете выводы…
И вот, всякий раз, как мы наедине, вы — или спорите, или пытаете меня, — а на пункте счастья мы все там же, где были… Любите Райского: вот вам задача! Из него, как из куклы, будете делать что хотите, наряжать во все бабушкины отрепья или делать из него каждый
день нового героя романа,
и этому конца не будет. А мне некогда, у меня есть
дела…
Через
день пришел с Волги утром рыбак
и принес записку от Веры с несколькими ласковыми
словами. Выражения: «милый брат», «надежды на лучшее будущее», «рождающаяся искра нежности, которой не хотят дать ходу»
и т. д., обдали Райского искрами счастья.
На другой
день к вечеру он получил коротенький ответ от Веры, где она успокоивала его, одобряя намерение его уехать, не повидавшись с ней,
и изъявила полную готовность помочь ему победить страсть (
слово было подчеркнуто) —
и для того она сама, вслед за отправлением этой записки, уезжает в тот же
день, то есть в пятницу, опять за Волгу. Ему же советовала приехать проститься с Татьяной Марковной
и со всем домом, иначе внезапный отъезд удивил бы весь город
и огорчил бы бабушку.
— Вот теперь дайте руку, — сказал Марк серьезно, схватив его за руку, — это
дело, а не
слова! Козлов рассохнется
и служить уже не может. Он останется без угла
и без куска… Славная мысль вам в голову пришла.
— Что мне до них за
дело! — с нетерпением ворчал Райский, пробегая дальше письмо, — о кузине ни
слова, а мне
и о ней-то не хочется слышать!
Тот тонко
и лукаво улыбался, выслушав просьбу отца,
и сказал, что на другой
день удовлетворит ее,
и сдержал
слово, прислал записку самой Беловодовой, с учтивым
и почтительным письмом.
— Никогда! — повторил он с досадой, — какая ложь в этих
словах: «никогда», «всегда»!.. Конечно, «никогда»: год, может быть, два… три… Разве это не — «никогда»? Вы хотите бессрочного чувства? Да разве оно есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей
и голубок: ведь никто бессрочно не любит. Загляните в их гнезда — что там? Сделают свое
дело, выведут детей, а потом воротят носы в разные стороны. А только от тупоумия сидят вместе…
— Поздравляю с новорожденной! — заговорила Вера развязно, голосом маленькой девочки, которую научила нянька — что сказать мамаше утром в
день ее ангела, поцеловала руку у бабушки —
и сама удивилась про себя, как память подсказала ей, что надо сказать, как язык выговорил эти
слова! — Пустое! ноги промочила вчера, голова болит! — с улыбкой старалась договорить она.
Он заметил ее волнение,
и вдруг у него захватило дух от радости. «Она проницательна, угадала давно мою тайну
и разделяет чувство… волнуется, требует откровенного
и короткого
слова…»
Ей ни до кого
и ни до чего не было
дела. Она отпустила Наталью Ивановну домой, сидела у себя запершись, обедала с бабушкой, поникала головой, когда та обращала на нее пристальный взгляд или заговаривала ласково
и нежно. Она делалась еще угрюмее
и спешила исполнять, покорнее Пашутки, каждое желание Татьяны Марковны, выраженное
словом или взглядом.
Словом, он немного одурел
и пришел в себя на третий
день —
и тогда уже стал задумчив, как другие.
— В Ивана Ивановича — это хуже всего. Он тут ни сном, ни духом не виноват… Помнишь, в
день рождения Марфеньки, — он приезжал, сидел тут молча, ни с кем ни
слова не сказал, как мертвый,
и ожил, когда показалась Вера? Гости видели все это.
И без того давно не тайна, что он любит Веру; он не мастер таиться. А тут заметили, что он ушел с ней в сад, потом она скрылась к себе, а он уехал… Знаешь ли, зачем он приезжал?
В городе вообще ожидали двух событий: свадьбы Марфеньки с Викентьевым, что
и сбылось, —
и в перспективе свадьбы Веры с Тушиным. А тут вдруг, против ожидания, произошло что-то непонятное. Вера явилась на минуту в
день рождения сестры, не сказала ни с кем почти
слова и скрылась с Тушиным в сад, откуда ушла к себе, а он уехал, не повидавшись с хозяйкой дома.
— За ним потащилась Крицкая; она заметила, что Борюшка взволнован… У него вырвались какие-то
слова о Верочке… Полина Карповна приняла их на свой счет. Ей, конечно, не поверили — знают ее —
и теперь добираются правды, с кем была Вера, накануне рождения, в роще… Со
дна этого проклятого обрыва поднялась туча
и покрыла всех нас…
и вас тоже.
— Oui! [Да! (фр.)] — сказал он со свистом. — Тушин, однако, не потерял надежду, сказал, что на другой
день, в рожденье Марфеньки, приедет узнать ее последнее
слово,
и пошел опять с обрыва через рощу, а она проводила его… Кажется, на другой
день надежды его подогрелись, а мои исчезли навсегда.