Неточные совпадения
— Совершенная правда! ты пристроилась, а мы стары. Нет; да мимо меня идет чаша сия! — решил, махнув рукой, старый Гриневич и отказался от места, сказав, что места нужны молодым, которые могут быть на службе гораздо полезнее старика, а мне-де пора на покой; и через год
с небольшим действительно
получил покой в безвестных краях и три аршина земли на городском кладбище, куда вслед за собою призвал вскоре и жену.
— Разумеется, получил-с, — отвечал Форов и, достав из кармана конвертик, подал его жене.
— «Золотой лягушки», — отвечал Форов, играя своим ценным брелоком. — Глафире Васильевне охота шутить и дарить мне золото, а я философ и беру сей презренный металл в каком угодно виде, и особенно доволен,
получая кусочек золота в виде этого невинного создания, напоминающего мне поколение людей, которых я очень любил и
с которыми навсегда желаю сохранить нравственное единение. Но жениться на Бодростиной… ни за что на свете!
— То есть я ждала тебя, Жозеф, но не сегодня; я только сейчас
получила твое письмо, что ты в Москве и едешь сюда
с каким-то твоим товарищем.
— Я ужасно люблю со вкусом сделанные дамские наряды! — заговорил он
с сестрой. — В этом, как ты хочешь, сказывается вся женщина; и в этом, должно правду сказать, наш век сделал большие шаги вперед. Еще я помню, когда каждая наша барышня и барыня в своих манерах и в туалете старались как можно более походить на une dame de comptoir, [продавщицу (франц.).] а теперь наши женщины поражают вкусом; это значит вкус
получает гражданство в России.
— Да; он не велик, но Alexandrine распоряжается им
с толком и
получает от него доходы.
К семнадцатому году своего возраста Павел Николаевич освободился от всех своих родных, как истинных, так и нареченных: старший Бодростин умер; супруги Гордановы, фамилию которых носил Павел Николаевич, также переселились в вечность, и герой наш пред отправлением своим в университет
получил из рук Михаила Андреевича Бодростина копию
с протокола дворянского собрания об утверждении его, Павла Николаевича Горданова, в дворянстве и документ на принадлежность ему деревни в восемьдесят душ, завещанной ему усопшим Петром Бодростиным.
В жизни его было только одно лишение: Горданов не знал родных ласк и не видал, как цветут его родные липы, но он об этом и не заботился: он
с отроческой своей поры был всегда занят самыми серьезными мыслями, при которых нежные чувства не
получали места.
— Я знаю, и мне для меня от вас пока ничего не нужно. Но план мой верен: вы знаете, что я служил в западном крае и, кажется, служил не дурно: я
получал больше двух тысяч содержания, чего
с меня, одинокого человека, было, конечно, весьма довольно; ужиться я по моему характеру могу решительно со всяким начальством, каких бы воззрений и систем оно ни держалось.
Будучи перевенчан
с Алиной, но не быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного отца хлопотал об усыновлении себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей брата Алины и Кишенского; он присутствовал
с веселым и открытым лицом на крестинах двух других детей, которых щедрая природа послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки были вписаны на его имя в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой о сумасшествии старика Фигурина и отвез его в сумасшедший дом, где потом через месяц один распоряжался бедными похоронами этого старца; он потом завел по доверенности и приказанию жены тяжбу
с ее братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз в надежде
получить в свои руки свое произведение, и все в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз по исполнении Иосафом Платоновичем одной службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему новую, и так он служил ей и ее детям верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы, не приходила.
— Да; и любви. Я сейчас посылаю это письмо, — посылаю его при тебе без всяких добавок, и уверена, что не пройдет двух часов, как Подозеров приедет, и я буду говорить
с ним обо всем, и
получу на все ответы, самые удовлетворительные.
Не знаю, как он учился, но думаю, что плохо, потому что больше всего он тратил времени на кутежи
с веселыми людьми, однако окончил курс и
получил степень лекаря, да все забывал хлопотать о месте.
— Ничего, мне надо
с тобой поговорить. Довольно сибаритничать: настало время за работу, — заговорила она, переступая порог, меж тем как Горданов зажег свечу и снова юркнул под одеяло. — Я
получила важные вести.
Отец мой пользовался некоторым доверием и расположением генерала Синтянина, который жил
с нами на одном дворе и сватался однажды ко мне во время видимого охлаждения ко мне Висленева, но
получил отказ.
Местная предержащая власть сносилась
с подлежащею властью столицы о разыскании Висленева и
получила известие, что Иосаф Платонович в Питере не появлялся.
Пока в маленьком городке люди оживали из мертвых, женились и ссорились, то улаживая, то расстраивая свои маленькие делишки, другие герои нашего рассказа заняты были делами, если не более достойными, то более крупными. Париж деятельнейшим образом сносился
с Петербургом об окончании плана, в силу которого Бодростина должна была овдоветь,
получить всю благоприобретенную часть мужнина состояния и наградить Горданова своею рукой и богатством.
— То есть я желаю
получить векселя княгини
с бодростинскими надписями.
Глафира Васильевна имела пред собою обстоятельную летопись всех петербургских событий и притом
с различных сторон. Помимо вести от Горданова, Ропшина и самого Бодростина, были еще письма Ципри-Кипри (она
получала по десяти рублей за каждое письмо
с доносом на Горданова), и наконец вчера Глафира
получила два письма, из которых одно было написано почерком, заставившим Висленева затрепетать.
Наконец он
получил от нее эти деньги, но не прямо из ее рук, а чрез контору, и
с наказом, для вящего маскирования этих отношений, расписаться в получении этих денег, как мажордом Бодростиной, что Висленев в точности и исполнил, хотя и улыбался женскому капризу Глафиры, наименовавшей его в переводном векселе своим мажордомом…
Висленеву стало так грустно, так досадно, даже так страшно, что он не выдержал и в сумерки второго дня своего пребывания в Париже сбежал
с своей мансарды и толкнулся в двери Бодростиной. К великому его счастию, двери эти на сей раз были не заперты, и Иосаф Платонович,
получив разрешение взойти, очутился в приятном полумраке пред самою Глафирой, которая лежала на мягком оттомане пред тлеющим камином и грациозно куталась в волнистом пледе.
Теперь здесь, в спиритском кружке Парижа, он делался monsieur Borné, что ему тоже, конечно, не было особенно приятно, но на что он вначале не мог возразить по обязанности притворяться не понимающим французского языка, а потом… потом ему некогда было
с этим возиться: его заставили молиться «неведомому богу»; он удивлялся тому, что чертили медиумы, слушал, вдохновлялся, уразумевал, что все это и сам он может делать не хуже добрых людей и наконец,
получив поручение, для пробы своих способностей, вопросить духов: кто его гений-хранитель? начертал бестрепетною рукой: «Благочестивый Устин».
Иосаф Платонович решительно не мог верить ни словам спутницы, ни своим собственным ушам, но тем не менее обтекал
с нею огромный круг ее спиритского знакомства, посетил
с ней всех ее бедных, видел своими собственными глазами, как она отсчитала и отдала в спиритскую кассу круглую сумму на благотворительные дела, и наконец, очутясь после всей этой гоньбы, усталый и изнеможенный, в квартире Глафиры, спросил ее: неужто они в самом деле уезжают назад? и
получил ответ: да, я уезжаю.
С тех пор как она
получала, оказавшееся потом ложным, известие о смерти Подозерова, будто бы убитого Гордановым на дуэли, к ней редкими, но смелыми приступами начало подкрадываться одно странное чувство, несколько общее
с тем, что ощущала во все знаменательные минуты своей жизни Лариса.
Грегуар на это было возразил, что и он, «как отец», тоже имеет свои права и может пробовать, но,
получив ответ, что он «не отец, а только родитель», отступил и, махнув рукой, оставил жене делать
с сыном, что ей угодно.
В эту-то семью постучалась Глафира
с целию помириться
с давно не виденным братом; познакомиться
с его женой, о которой она имела довольно смутное понятие, и заставить Грегуара старшего тряхнуть его связями в пользу предпринятого ею плана положить к своим ногам Михаила Андреевича Бодростина и стать над ним во всеоружии силы, какую она теперь должна
получить над ним, как женщина достойного почтения образа жизни, над мужем безнравственным, мотом и аферистом, запутанным в скандальную историю
с проходимкой, угрожающею ему уголовным судом за похищение ребенка.
— Вы, ваше сиятельство, не беспокойтесь, — проговорила, опуская в карман бумажку, Глафира: — вексель этот не подлежит ни малейшему сомнению, он такое же уголовное дело, как то, которым вы угрожаете моему мужу, но
с тою разницей, что он составляет дело более доказательное, и чтобы убедить вас в том, что я прочно стою на моей почве, я попрошу вас не выходить отсюда прежде, чем вы
получите удостоверение. Вы сию минуту убедитесь, что для нас
с вами обоюдно гораздо выгоднее сойтись на миролюбивых соглашениях.
— Княгиня Казимира Антоновна, угодно вам
получить тысячу рублей и этот вексель?
С тысячью рублей вы можете спокойно уехать за границу.
— Как это ты извернулась? — спросил он и,
получив в ответ, что Подозеров как-то сделался
с кредиторами, похвалил зятя и сказал, что он человек аккуратный и деловой и в буржуазной честности ему отказать невозможно.
Дело заключалось в том, что Глафира Васильевна,
получив согласие Ларисы погостить у нее еще несколько дней, посылала в город нарочного
с поручением известить, что Лара остается у Бодростиных и что если муж ее приедет в город, то она просит его дать ей знать.
Горданов смеялся над этими записками, называл Жозефа в глаза Калхасом, но деньги все-таки давал, в размере десяти процентов
с выпрашиваемой суммы, ввиду чего Жозеф должен был сильно возвышать цифру своих требований, так как, чтобы
получить сто рублей, надо было просить тысячу. Но расписок опытный и хитрый Жозеф уже не давал и не употреблял слов ни «заем», ни «отдача», а просто держался формулы: «если любишь, то пришли».
Ропшин довольно близко отгадывал то, что должна была чувствовать Бодростина,
получив доставленное им известие о побеге Горданова
с Ларисой.
Но он не скоро дождался ответа, и то, как слушатели отозвались на его вопрос, не могло показаться ему удовлетворительным. Майор Форов, первый из выслушавших эту повесть Гордановского обращения, встал
с места и, презрительно плюнув, отошел к окну. Бодростин повторил ему свой вопрос, но
получил в ответ одно коротенькое: «наплевать». Потом, сожалительно закачав головой, поднялся и молча направился в сторону Евангел. Бодростин и его спросил, но священник лишь развел руками и сказал...
— А если бы
с вами что-нибудь такое случилось прежде, чем вы
получили опыт и стали так рассуждать? Неужто вы не спешили бы, по крайней мере, хоть поправить вашу ошибку?
— Что… било восемь часов? — заговорила, порываясь
с постели, Лариса и,
получив подтверждение, спросила Синтянину, — где брат? где Иосаф?
А что касается его выстрела в Горданова, то он стрелял потому, что Горданов, известный мерзавец и в жизни, и в теории, делал ему разные страшные подлости: клеветал на него, соблазнил его сестру, выставлял его не раз дураком и глупцом и наконец даже давал ему подлый совет идти к скопцам, а сам хотел жениться на Бодростиной,
с которой он, вероятно, все время состоял в интимных отношениях, между тем как она давно дала Висленеву обещание, что, овдовев, пойдет замуж не за Горданова, а за него, и он этим дорожил, потому что хотел ее освободить от среды и имел в виду,
получив вместе
с нею состояние, построить школы и завести хорошие библиотеки и вообще завести много доброго, чего не делал Бодростин.
Но подивитесь же, какая
с самим
с ним произошла глупость: по погребении Катерины Астафьевны, он, не зная как
с собой справиться и все-таки супротив самой натуры своей строптствуя, испил до дна тяжелую чашу испытания и, бродя там и сям, очутился ночью на кладбище, влекомый, разумеется, существующею силой самой любви к несуществующему уже субъекту, и здесь он соблаговолил присесть и, надо думать не противу своей воли, просидел целую ночь, припадая и плача (по его словам от того будто, что немножко лишнее на нутро принял), но как бы там ни было, творя сей седален на хвалитех, он
получил там сильную простуду и в результате оной перекосило его самого, как и его покойницу Катерину Астафьевну, но только
с сообразным отличием, так что его отец Кондратий щелкнул не
с правой стороны на левую, а
с левой на правую, дабы он, буде вздумает, мог бы еще правою рукой перекреститься, а левою ногой сатану отбрыкнуть.