Неточные совпадения
Клим
получил наконец аттестат зрелости и собирался ехать в Петербург, когда на его пути снова встала Маргарита. Туманным вечером он шел к Томилину прощаться, и вдруг
с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель женщина, — он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча не удивила его, он понял, что должен был встретить швейку, он ждал этой случайной встречи, но радость свою он, конечно, скрыл.
—
С утра хожу, смотрю, слушаю. Пробовал объяснять. Не доходит. А ведь просто: двинуться всей массой прямо
с поля на Кремль, и — готово! Кажется, в Брюсселе публика из театра, послушав «Пророка», двинулась и —
получила конституцию… Дали.
При второй встрече
с Климом он сообщил ему, что за фельетоны Робинзона одна газета была закрыта, другая приостановлена на три месяца, несколько газет
получили «предостережение», и во всех городах, где он работал, его врагами всегда являлись губернаторы.
— Вы были свидетелем безобразия, но — вы не думайте! Я этого не оставлю. Хотя он сумасшедший, — это не оправдание, нет! Елизавета Львовна, почтенная дама, конечно, не должна знать — верно-с? А ему вы скажите, что он
получит свое!
Он сообщил, что жена чернобородого ротмистра Попова живет
с полицейским врачом, а Попов за это
получает жалованье врача.
— Так, — сказала она, наливая чай. — Да, он не
получил телеграмму, он кончил срок больше месяца назад и он немного пошел пешком
с одними этнографы. Есть его письмо, он будет сюда на эти дни.
«Поживу в Петербурге
с неделю. Потом еще куда-нибудь съезжу. А этим скажу:
получил телеграмму. Айно узнает, что телеграммы не было. Ну, и пусть знает».
Явилась Вера Петровна и предложила Варваре съездить
с нею в школу, а Самгин пошел в редакцию —
получить гонорар за свою рецензию. Город, чисто вымытый дождем, празднично сиял, солнце усердно распаривало землю садов, запахи свежей зелени насыщали неподвижный воздух. Люди тоже казались чисто вымытыми, шагали уверенно, легко.
Любаша часто
получала длинные письма от Кутузова; Самгин называл их «апостольскими посланиями».
Получая эти письма, Сомова чувствовала себя именинницей, и все понимали, что эти листочки тонкой почтовой бумаги, плотно исписанные мелким, четким почерком, — самое дорогое и радостное в жизни этой девушки. Самгин
с трудом верил, что именно Кутузов, тяжелой рукой своей, мог нанизать строчки маленьких, острых букв.
В тюрьме он устроился удобно, насколько это оказалось возможным; камеру его чисто вымыли уголовные, обед он
получал с воли, из ресторана; читал, занимался ликвидацией предприятий Варавки, переходивших в руки Радеева. Несколько раз его посещал, в сопровождении товарища прокурора, Правдин, адвокат городского головы; снова явилась Варвара и, сообщив, что его скоро выпустят, спросила быстрым шепотком...
Получив документ и деньги, он ушел, коротко,
с поклоном, сказав...
— Просим вас, батенька, съездить в Русьгород и
получить деньги там,
с одной тети, — к слову скажу: замечательная тетя! Редкой красоты, да и не глупа. Деньги лежат в депозите суда, и есть тут какая-то юридическая канитель. Можете?
— Еду охранять поместье, завод какого-то сенатора, администратора, вообще — лица
с весом! Четвертый раз в этом году. Мелкая сошка, ну и суют куда другого не сунешь. Семеновцы — Мин, Риман, вообще — немцы, за укрощение России
получат на чаишко… здорово
получат! А я, наверное,
получу колом по башке. Или — кирпичом… Пейте, французский…
В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он оказался исполнительным лакеем, бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и смотрел в лицо Самгина красивыми глазами девушки покорно, даже как будто
с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он сидел за маленьким столом в углу приемной, у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал бумагу аккуратными, круглыми буквами. Попросил разрешения читать книги и,
получив его, тихо сказал...
— Лидии дом не нравился, она хотела перестраивать его. Я — ничего не теряю, деньги по закладной
получила. Но все-таки надобно Лидию успокоить, ты сходи к ней, — как она там? Я — была, но не застала ее, — она
с выборами в Думу возится, в этом своем «Союзе русского народа»… Действуй!
— Как в цирке, упражняются в головоломном, Достоевским соблазнены, — говорил Бердников. — А здесь интеллигент как раз достаточно сыт, буржуазия его весьма вкусно кормит. У Мопассана — яхта, у Франса — домик, у Лоти — музей. Вот, надобно надеяться, и у нас лет через десять — двадцать интеллигент
получит норму корма, ну и почувствует, что ему
с пролетарием не по пути…
— К добру эта привычка не приведет меня. Я уже человек скомпрометированный, — высказал несколько неосторожных замечаний по поводу намерения Столыпина арестовать рабочих — депутатов Думы. В нашем министерстве искали, как бы придать беззаконию окраску законности.
Получил внушение
с предупреждением.
— Вот тебе и отец города! —
с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. — В этом участке таких цен, конечно, нет, — продолжал он. — Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За землю можно
получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель — есть, продажу можно совершить в неделю. Дело делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и, выпив еще стакан вина, спросил: — Ну, как?
— Побочный сын какого-то знатного лица, черт его… Служил в таможенном ведомстве, лет пять тому назад
получил огромное наследство. Меценат. За Тоськой ухаживает. Может быть, денег даст на газету. В театре познакомился
с Тоськой, думал, она — из гулящих. Ногайцев тоже в таможне служил, давно знает его. Ногайцев и привел его сюда, жулик. Кстати: ты ему, Ногайцеву, о газете — ни слова!
Отец и жена умершего желают
получить с гражданина 5000 рублей.
Весной Елена повезла мужа за границу, а через семь недель Самгин
получил от нее телеграмму: «Антон скончался, хороню здесь». Через несколько дней она приехала, покрасив волосы на голове еще более ярко, это совершенно не совпадало
с необычным для нее простеньким темным платьем, и Самгин подумал, что именно это раздражало ее. Но оказалось, что французское общество страхования жизни не уплатило ей деньги по полису Прозорова на ее имя.
— Есть факты другого порядка и не менее интересные, — говорил он,
получив разрешение. — Какое участие принимало правительство в организации балканского союза? Какое отношение имеет к балканской войне, затеянной тотчас же после итало-турецкой и, должно быть, ставящей целью своей окончательный разгром Турции? Не хочет ли буржуазия угостить нас новой войной?
С кем? И — зачем? Вот факты и вопросы, о которых следовало бы подумать интеллигенции.
Но
с той поры, как социал-демократия Германии
получила большинство в рейхстаге и Шейдеман сел в кресло председателя, — Клим Иванович Самгин вспомнил, что он живет в эпоху, когда возможны фигуры Жореса, Вандервельде, Брантинга, Пабло Иглезиаса, Евгения Дебса, Бебеля и еще многих, чьи имена уже стали достоянием истории.
—
С господина Ногайцева желаем
получить пятьсот целковых за расходы, за беззаконное его дело, за стачку
с монахами, за фальшивые планы.
— Разве мужик может верить им? Видел ты когда-нибудь
с их стороны заботу об нас? Одна у них забота — шкуру драть
с мужика. Какую выгоду себе
получил? Нам от них — нет выгоды, есть только убыток силы.
— А пребываем здесь потому, ваше благородие, как, будучи объявлены беженцами, не имеем возможности двигаться. Конечно, уехать можно бы, но для того надобно
получить заработанные нами деньги. Сюда нас доставили бесплатно, а дальше, от Риги, начинается тайная торговля. За посадку в вагоны на Орел
с нас требуют полсотни. Деньги — не малые, однако и пятак велик, ежели нет его.
Фразы представителя «аристократической расы» не интересовали его. Крэйтон — чужой человек, случайный гость, если он примкнет к числу хозяев России, тогда его речи
получат вес и значение, а сейчас нужно пересмотреть отношение к Елене: быть может, не следует прерывать связь
с нею? Эта связь имеет неоспоримые удобства, она все более расширяет круг людей, которые со временем могут оказаться полезными. Она, оказывается, способна нападать и защищать.
— Что же, при республике все эти бурята, калмыки и дикари
получат право жениться на русских? — Она была высокая,
с длинным лицом, которое заканчивалось карикатурно острым подбородком, на ее хрящеватом носу дрожало пенсне, на груди блестел шифр воспитанницы Смольного института.