Мещане

Приехав с обеда и отправив письмо к Домне Осиповне, Бегушев сидел в своем кабинете. У него даже глаза налились кровью от гнева. По натуре своей он был очень вспыльчивый и бешеный человек и только воспитанием своим сдерживал себя. Послышался негромкий звонок. Бегушев догадался, конечно, кто приехал; но он не пошевелился, чтобы поторопить своего Прокофия, который, разумеется, и отпер дверь не очень поспешно. В эти мгновения Бегушев кусал свои ногти. Наконец, раздались негромкие шаги, и вошла Домна Осиповна, ласково и кротко улыбаясь. Она, как бы ничего не случилось, сняла свою шляпку и, подойдя к Бегушеву, поцеловала его в лоб. Он и тут не пошевелился, а только насмешливо посмотрел на снятую ею шляпку. Домна Осиповна после того села напротив него.

— Ты сердит на меня за что-то, я вижу, — сказала она.

— Очень сердит, — отвечал Бегушев.

— Но за что?

— За все!.. За весь сегодняшний день!.. — отвечал Бегушев, нервно постукивая ногой.

— За весь день? — спросила с удивлением Домна Осиповна.

— За весь!.. Что бы вы там ни говорили, как бы на ссылались на моды, но в такие платья одеваться нельзя!.. Такие шляпки носить и так причесываться невозможно.

Домна Осиповна окончательно была удивлена.

— Почему же нельзя и невозможно? — спросила она почти насмешливо.

— Потому-с, — почти крикнул Бегушев, — что так могут одеваться только первобытные женщины… дикие, из лесов вышедшие… Вон, смотрите, ваша же подруга Мерова — она, по всему видно, лучше в этом отношении вас воспитана!.. Посмотрите, как она скромно, умно и прилично была одета!

Домна Осиповка вспыхнула при этом. Бегушев не подозревал, какое глубокое оскорбление нанес он ей этими словами: Домна Осиповна, как мы знаем, постоянно спорила и почти пикировалась с Меровой касательно туалета и, считая ее дурочкой, твердо была уверена, что та решительно не умеет одеваться, а тут вдруг что же она слышала, какое мнение от любимого ею человека?

— Madame Мерова вообще, я вижу, вам больше нравится, чем я!.. Что ж, займитесь ею: она, может быть, предпочтет вас Янсутскому, — проговорила она с навернувшимися слезами на глазах.

— Пожалуйста, не переходите на почву ревности!.. Вы сами хорошо знаете, что я слишком вас люблю, слишком стар, чтобы увлечься другой женщиной, — не говорите в этом случае пустых фраз! — возразил ей Бегушев.

— Как же мне не говорить, — продолжала Домна Осиповна. — За то, что я как-то не по вкусу твоему оделась, ты делаешь мне такие сцены и говоришь оскорбления.

— Ты-то уж меня очень оскорбила сегодня… Очень! — перебил ее Бегушев с запальчивостью. — Чувствовала ли ты, как ты сидела, когда мы ехали с тобой в коляске?

Домна Осиповна склонила при этом голову.

— Даже и то не по нем, как я сидела в коляске, — проговорила она.

— Очень не по мне — ты сидела, как бы сидела самая пошлейшая камелия.

— Это терпения никакого нет выслушивать такие сравнения!.. — сказала Домна Осиповна и окончательно заплакала.

Бегушеву сейчас сделалось жаль ее.

— Но пойми ты это, — заговорил он, ударяя себя в грудь, — я желал бы, чтобы ты никогда не была такая, какою ты была сегодня. Всегда я видел в тебе скромную и прилично держащую себя женщину, очень мило одетую, и вдруг сегодня является в тебе какая-то дама червонная!.. Неужели этот дурацкий вкус замоскворецких купчих повлиял на тебя!

— Хорошо, я вперед буду так одеваться, как за границей одевалась, — сказала покорно Домна Осиповна. — Что же, в этом все твое неудовольствие?

— Нет, не в этом, — отвечал опять Бегушев с запальчивостью. — Я этого мерзавца Янсутского совсем не знал; но вы его, как сам он говорил, давно знаете; каким же образом вы, женщина, могли поехать к нему на обед?

— Каким же образом ваша приличная madame Мерова поехала к нему на обед? — спросила, в свою очередь, с ядовитостью Домна Осиповна.

— Что ж мне за дело до madame Меровой; она может ехать куда ей угодно… говорить, что хочет и как умеет…

— Но главное, — возразила Домна Осиповна, пожимая плечами, — на обеде у Янсутского ничего такого не было, что бы могло женщину шокировать!.. Все было очень прилично!

— Прилично! — воскликнул Бегушев и захохотал саркастическим смехом. — Прилично очень!.. Когда этот мерзавец за каждым куском, который глотал его гость, лез почти в рот к нему и спрашивал: «Хорошо?.. Хорошо?..» Наконец, он врал непроходимо: с какой наглостью и дерзостью выдумал какую-то мадеру мальвуази, существовавшую при осаде Гибралтара, и вино из садов герцога Бургундского! Чем же он нас после того считает? Пешками, болванами, которые из-за того, что их покормят, будут выслушивать всякую галиматью!

— Не мне же было ему возражать и спорить с ним; это вам, мужчинам, следовало, — проговорила Домна Осиповна.

— Никто от вас и не требует, чтобы вы ему возражали, но вы должны были оскорбиться.

Домна Осиповна решительно не понимала, чем она тут могла оскорбиться.

— И тотчас же уехать после обеда, если имели неосторожность попасть на такую кабацкую попойку, — добавил Бегушев.

Попойки кабацкой, по мнению Домны Осиповны, тоже совершенно не было, а были только все немного выпивши; но она любила даже мужчин навеселе: они всегда в этом случае бывают как-то любезнее. Впрочем, возражать что-либо Бегушеву Домна Осиповна видела, что совершенно бесполезно, а потому, скрепя сердце, молчала.

— Или эти милые остроты дуралея Хвостикова, которыми вы так восхищались!.. — не унимался между тем тот, не могший равнодушно вспомнить того, что происходило за обедом.

Домна Осиповна и на это молчала, что еще более поднимало в Бегушеве желчь, накопившуюся в продолжение дня.

— Но все это, разумеется, бледнеет перед тем, — заключил он с ядовитой усмешкой, — что вы — молодая женщина порядочного круга, в продолжение двух часов вели задушевнейшую беседу с мужиком, плутом, свиньей.

Домна Осиповна подняла, наконец, голову.

— Вот видишь, как несправедливы все твои обвинения, — сказала она. — Я с этим мужиком разговаривала о делах моих, по которым у меня хлопотать некому, кроме меня самой.

— Нет-с, вы мало что разговаривали с ним, вы с ним любезничали, чокались бокалами!.. Удивляюсь, как брудершафт не выпили!

— Нельзя же с человеком, говоря о каком-нибудь деле своем, говорить грубо.

— Вы никак не должны были с ним говорить!.. Он хоть человек не глупый, но слишком неблаговоспитанный! Если у вас есть с ним какое-нибудь дело, то вы должны были поверенного вашего послать к нему!.. На это есть стряпчие и адвокаты.

— Но я никого из этих адвокатов не знаю.

— В таком случае извольте мне поручить ваши дела и расскажите, в чем они состоят; я буду с Хмуриным разговаривать за вас.

Предложение это смутило Домну Осиповну. Она не хотела, чтобы Бегушев подробно знал ее состояние, и обыкновенно говорила ему только, что она женщина обеспеченная.

— Не хочу я тебя беспокоить моими делами, — возразила она. — Ты сам говоришь, что мы не должны обременять друг друга ничем и что пусть нас связывает одна нравственная привязанность!

Говоря это, Домна Осиповна, будто бы от жару, сняла свои букли и распустила немного косу и расстегнула несколько пуговиц у платья. Маневром этим она, видимо, хотела произвести приятное впечатление на Бегушева и достигнула этого.

— Посмотри, пожалуйста! — воскликнул он. — Не в тысячу ли раз ты в этом виде прелестнее, чем давеча была?

— Неужели же я растрепанная лучше, чем одетая? — спросила Домна Осиповна.

— Гораздо, потому что природа у тебя прекрасная, но вкуса нет.

Домна Осиповна при этом опять покраснела.

— Ну хоть в таком виде люби меня. Ты не сердишься больше на меня? Скажи! — говорила она, вставая и подходя к Бегушеву.

— Я не сержусь, но я огорчен!.. Я желал бы, чтобы ты была лучше всех в мире или, по крайней мере, умнее в каждом поступке твоей жизни.

— В таком случае учи меня, — продолжала Домна Осиповна, целуя его в лоб. — Что же делать, если я такая глупенькая родилась на свет!

— Ты не глупенькая, а тебе надобно гувернантку хорошую нанять.

— Найми гувернантку мне! — сказала покорным голосом Домна Осиповна.

В это время, без всякой осторожности, явился Прокофий, так что Домна Осиповна не успела даже прервать поцелуя своего, не то что поотойти от Бегушева.

— Подано кушать-с! — сказал Прокофий почти повелительным голосом.

Рассердясь на барина, никогда почти не ужинавшего, а тут вдруг ни с того, ни с сего приказавшего готовить затейливый ужин, Прокофий строжайшим образом распорядился, чтобы повар сейчас же начинал все готовить, а молодым лакеям велел накрывать стол.

— Хотите скушать чего-нибудь? — сказал Бегушев, уже начав Домне Осиповне говорить «вы».

— Хорошо, — отвечала та, поправляя прическу у себя.

Они прошли в столовую.

— Я нарочно велел приготовить пулярдку с трюфелями, чтобы вам показать, какие могут быть настоящие трюфели, сравнительно с теми пробками, которыми нас угощал сегодня наш амфитрион…

И Бегушев сам наложил Домне Осиповне пулярды и трюфелей.

Она скушала их все.

— Есть, надеюсь, разница? — спросил ее Бегушев.

— Да! — согласилась Домна Осиповна, но в самом деле она так не думала, и даже вряд ли те трюфели не больше ей нравились.

— Теперь позвольте вам предложить и красного вина, которое, надеюсь, повыше сортом вина из садов герцога Бургундского!

И Бегушев налил Домне Осиповне действительно превосходного красного вина.

— О, это гораздо лучшее вино! — согласилась Домна Осиповна, все-таки не чувствуя в вине никакого особенного превосходства. В следующем затем маседуане она обнаружила, наконец, некоторое понимание.

— Как хорошо это пирожное; его никак нельзя сравнить с давешним!.. — начала уже она сама.

— Это из свежих фруктов, а то из сушеной дряни. Мещане!.. Они никогда не будут порядочно есть!.. — заключил Бегушев.

После ужина гостья и хозяин снова перешли в кабинет, и, по поводу коснувшегося разговора о Хмурине и Янсутском, Бегушев стал толковать Домне Осиповне, что эти дрянные люди суть продукт капитала, самой пагубной силы настоящего времени; что существовавшее некогда рыцарство по своему деспотизму ничто в сравнении с капиталом. Кроме того, это кулачное рыцарское право было весьма ощутимо; стоило только против него набрать тоже кулаков, — и его не стало! Но пусть теперь попробуют бороться с капиталом, с этими миллиардами денежных знаков! Это вода, которая всюду просачивается и которую ничем нельзя остановить: в одном месте захватят, в другом просочится!

Домна Осиповна по наружности слушала Бегушева весьма внимательно; но в душе скучала и недоумевала: «Бог знает, что такое он это говорит: деньги — зло, пагубная сила!» — думала она про себя и при этом была страшно утомлена, так что чрезвычайно обрадовалась, когда, наконец, часу в четвертом утра экипаж Бегушева повез ее на Таганку. Легши в такой поздний час, Домна Осиповна, однако, проснулась на другой день часов в девять, а в десять совсем была одета, и у крыльца ее дожидалась наемная извозчичья карета, сев в которую Домна Осиповна велела себя везти в знакомую нам банкирскую контору и при этом старалась как можно глубже сесть в экипаж: она, кажется, боялась встретить Бегушева и быть им узнанной.

В конторе она нашла того же жида, который в несколько минут заплатил ей по чеку восемьдесят тысяч. Уложив эти деньги в нарочно взятый для них саквояж, Домна Осиповна отправилась в контору Хмурина, где сидел всего один артельщик, который, когда Домна Осиповна сказала, что приехала купить акции, проворно встал и проговорил: «Пожалуйте-с; от Селивестра Кузьмича был уже приказ!» Домна Осиповна подала ему свой саквояж с деньгами, сосчитав которые, артельщик выдал ей на восемьдесят тысяч акций. Домна Осиповна, сев в карету с этими акциями, сначала было велела себя везти в банк, но потом, передумав, приказала извозчику ехать в прежнюю банкирскую контору.

— Я заехала к вам спросить, почем теперь хмуринские акции стоят, которые я сейчас купила, — отнеслась она к тому же жиду.

— Еще на десять рублей повысились со вчерашнего дня, — отвечал тот, махнув рукой.

Домна Осиповна некоторое время оставалась в недоумении.

— Уж я не знаю, не продать ли мне поэтому их, — проговорила она.

— Что ж, продайте — купим! — подхватил жид.

— А после где же я их возьму? — продолжала Домна Осиповна прежним нерешительным тоном.

— У нас же купите, когда они упадут в цене.

— Ну, купите их у меня! — произнесла Домна Осиповна каким-то робким голосом и подавая мешок с акциями жиду. Тот что-то долго вычислял на бумажке.

— Сто шесть тысяч вам следует.

Домна Осиповна при этом радостно вспыхнула в лице: ровно двадцать шесть тысяч она наживала себе лишних.

— Деньгами ли прикажете, или какими-нибудь бумагами? — спрашивал ее жид.

— Дайте бумагами, которые только повернее.

— Пятипроцентными?

— Хорошо, — согласилась Домна Осиповна.

Затем, получив пятипроцентные и отвезя их в банк на хранение, она рассуждала сама с собой: «А Бегушев бранил меня, что я полюбезничала с Хмуриным; за такие подарки, я думаю, можно полюбезничать!.. Право, иногда умные люди в некоторых вещах бывают совершенные дураки!»