В действующей армии

Приехал в Мукден в ночь на сегодняшнее число и проспал в любезно отведённом мне купе I класса одного из стоящих на запасном пути вагонов.

В этом же вагоне в особом помещении помещается и цензура военных корреспонденций и телеграмм.

Утром в первый раз испытал чувство езды на рикше, т. е. в ручной колясочке, везомой двумя китайцами, причём один бежит в оглоблях, а другой подталкивает сзади.

Странное чувство овладевает впервые севшим в такой экипаж седоком.

Сначала как-то неловко — не физически, так как колясочка, несмотря на дороги, изрытые колеями, очень покойна, а нравственно — ехать на себе подобном существе.

Рикш делается жалко — в невыносимую жару они бегут гораздо быстрее петербургских извозничих лошадей, обливаясь потом, который катится с них градом, синие рубахи и шаровары хоть выжми, полуобритые головы с традиционными косами совершенно открыты палящим лучам солнца.

Удивляешься их выносливости, тем более, что они после очень продолжительного бега не кажутся совсем утомлёнными.

Другой экипаж для передвижения это — «фудутунка», маленькая кибиточка на двух больших колёсах, в которой запряжены одна, две или три лошади «цугом».

Экипаж очень неудобный и тряский, в нём надо сидеть, поджавши ноги, или вытянув их, так как сидения не полагается.

Окошечки «фудутунки» затянуты белой или чёрной марлей.

На рикше я проехал, получив пропускной билет, в старый китайский город, — новый, где сосредоточено всё русское военно-гражданское управление и где живёт в настоящее время наместник Дальнего Востока, расположен около самой станции железной дороги.

Старый город находится от станции в нескольких верстах и представляет из себя тип городов востока — «город-базар».

Он весь состоит из лавок, расположенных по разным специальностям торговли.

Домов китайцев, где живут их семьи, не видно — они расположены за лавками.

Страшная грязь и зловоние, — от каждого китайца за версту несёт отвратительным запахом бобового масла и черемши, употребляемых ими в пищу.

Большинство китайцев с трудом, но понимают русских, конечно, если речь последних сопровождается выразительной мимикой и жестами, что испытал и я, торгуясь в китайских лавках.

Запрашивают китайцы неимоверно и в лавках уступают с запрошенной цены неохотно, но зато ходячие торговцы запрашивают за вещь рубль и уступают за гривенник.

Сказать, что все китайцы — торгаши, значит повторить общее место всех путешествий, но здесь, когда вы не сделаете шагу, чтобы не быть окружёнными китайскими торговцами, предлагающими вам самые разнообразные товары, начиная с живых птиц и змей, фарфоровой посуды, трубок, хлыстов, нагаек и кончая китайскими порнографическими фотографиями, у вас невольно вырывается эта фраза.

Нет, как кажется, китайца-горожанина, который бы не занимался торговлей.

Наряду с китайцами-торгашами и рабочими, которые тоже не прочь поторговать, вы встречаете массу нищих китайцев.

Вид некоторых ужасен, их стонущие вопли раздирают сердце не привыкшего человека.

Это профессиональные нищие, в большинстве нищие-комедианты.

Это «китайское дно», ожидающее своего Горького.

Особенно ужасен запах в предместье Мукдена, где расположены «обжорные лавки» и ряд китайских ресторанов низшего сорта.

Как бы ни силён был ваш аппетит, он моментально пропадёт от одного запаха этих китайских яств.

Но довольно описаний!

Их без меня сделали уже многие, изучавшие китайскую жизнь.

Я только хотел высказать мои впечатления, так как задержался в Мукдене на несколько дней для исполнения формальностей окончательного посвящения меня в звание военного корреспондента.

Мои мысли сосредоточены там, на театре войны, который отстоит от меня всего в каких-нибудь ста восьмидесяти верстах и куда я на днях и уезжаю.

На станции, самом оживлённом месте Мукдена, интересная встреча.

Вот господин в каком-то полувоенном, полустатском костюме, на вид ему лет сорок-сорок пять, шатен с пробивающейся сединой в волосах на голове и длинной бороде, со светлыми голубыми глазами, в старой истрёпанной офицерской фуражке.

Это доброволец г-н Цеханович, только что вернувшийся из Кореи, где он принимал участие в русском разъезде отряда полковника Мадритова в тылу японцев.

Он рассказывает мне, волнуясь, порой со слезами в голосе, эпизоды из этой интересной экспедиции, начавшейся в первых числах марта, когда их отряд перешёл Ялу и пошёл в Корею.

— Тяжело было физически, но легко нравственно! — говорил он мне. — Вы не можете себе вообразить, по каким отвесным скалам приходилось нам буквально карабкаться; было страшно холодно, на вершинах гор лежал ещё густыми пластами снег, на привалах костры разводились с трудом, сырые деревья девственных лесов шипели и трещали и разгорались только после долгих усилий. Всё преодолел наш отряд, потому что состоял из людей, одушевлённых одним желанием идти вперёд, и это одушевление передал нам наш отважный начальник полковник Мадритов. Дух отряда был необычайный. Лучше всего его рисует следующий эпизод. С нами было тридцать тысяч рублей, весивших шесть пудов, груз для обоза отряда тяжёлый… Начальник решил раздать деньги людям, и тут-то обнаружилось, что бывают в жизни людей моменты, когда деньги в их глазах не имеют никакого значения и они отказываются от них… Весь отряд как один человек, отказался взять деньги. «А ну их! Куда с ними? Одна тяжесть!» Как ни убеждали взять, никто не взял… И действительно, в тяжёлом походе в гористой стране, каждый лишний золотник даёт себя знать солдату.

— Как относились к вам корейцы?

— Не одинаково! Были случаи, когда они сопротивлялись занятию деревень, стреляли в нас и даже устраивали засады… Деревни, жители которых встречали нас с оружием в руках, мы жгли, а там, где нас принимали мирно, закупали провиант и платили хорошую цену серебром. Корейцев, пойманных с оружием в руках, по обычаю войны, вешали, так как воюющей стороной, как нейтральных, признать их было нельзя…

— Какого вы мнения о корейцах, как солдатах?

— Сравнительно с японскими они никуда не годятся, бегут после первых выстрелов и так быстро, что их трудно догнать даже на лошади. Вообще корейцы бегают по своим горам с лёгкостью коз. Впрочем и среди них есть молодцы. Расскажу вам по этому поводу следующий эпизод. Мы захватили двух корейцев, стрелявших в нас, у них оказалось только одно ружьё, брошенное кем-то из них, но кем — неизвестно. «Кто стрелял? Чьё ружьё? Стрелявший будет повешен, сознавайтесь!» — спросили их через переводчика. — «Вешать, так обоих! — отвечали они. — Мы оба стреляли». — «Как, из одного ружья?..» — «Да, сперва один, потом другой»… Суд был короток, их повели вешать, но начальник отряда через несколько минут решил отменить казнь и послал передать это распоряжение её исполнителям… Увы, оказалось уже поздно — казнь была совершена…

— Далеко доходил ваш отряд?

— Да, отдельные разведочные части проникали в самую глубь страны…

— Японцам досталось таки от вас?..

— И даже очень сильно… Мелких стычек было множество, а у одного из корейских городов была серьёзная схватка, но повредить нам сильно и воспрепятствовать цели нашего разъезда японцам не удалось… Цель достигнута…

— У вас были раненые и убитые?

— Конечно не без того… Раненых на арбах мы доставили сюда, и они помещены в больнице около Мукдена.

— В плен из вашего отряда не попался никто?

— Нет, напротив, мы взяли в плен трёх японцев!..

— Вы сами раньше служили в военной службе?..

— Нет, я служил в Одессе, секретарём городской управы… Там с самого начала войны началось сильное одушевление, которое до того охватило меня, что я бросил семью и полетел сюда. Случайно мне посчастливилось попасть в отряд, который шёл в Корею — в него принимались и добровольцы… Это было в начале марта. На днях я только что вернулся сюда и сегодня наконец получил радостную телеграмму из дому. Дочь кончила курс в гимназии, сын также блестяще оканчивает свои выпускные гимназические экзамены…

И г-н Цеханович со слезами на глазах вынул из кармана и прочёл нам дорогую для него телеграмму…

Крупные слёзы блестели у него на глазах.

Видимо, после нервного подъёма в продолжительном и трудном пути у отважного добровольца началась реакция — нервы расходились.