В действующей армии

Китайцы служат японцам, особенно хунхузы, которых они организовали в правильные шайки… Они шныряют повсюду, у деревни Саймадзы, например, их масса… Какою ворожбою успели влезть японцы в сердце китайцев — неизвестно… Несомненно одно, что они, не тратя на них безумных денег, как мы, умеют с ними обращаться и достигают лучших результатов. Оно и понятно. Тут главную роль, конечно, играет родственность рас.

Заговорив о организации, нельзя не отметит, что наряду с прекрасно поставленной в нынешнюю войну санитарной частью, о чём я уже писал, образцово организована и та часть, которая была «притчей во языцах» в минувшие войны — интендантская.

Учреждённые не так давно в Петербурге интендантские курсы дали уже комплект знающих офицеров, и армия на театре русско-японской войны делают все закупки сама.

Продовольствие армий обеспечено надолго вперёд.

Сегодня разговорился с офицером из отряда генерала Самсонова — очевидцем и участником боя под Сеньюченом 14 июня.

Мой собеседник восторженно отзывается о командирах участвовавших в бою частей пограничной стражи и пехоты: полковнике Чевякинском, ротмистрах Вестермарке и Якимовском.

Во время этого дела был убит штаб-ротмистр гродненского гусарского полка Третьяков, известный московский спортсмен, небезызвестный и в Петербурге.

Покойный вместе со своим вестовым отправился на разведку в близлежащую деревню и наткнулся, единственно по своей близорукости, на отряд японцев.

— Назад, ваше благородие, — крикнул вестовой, тоже гусар гродненского полка, прибывший вместе со своим офицером в действующую армию по их собственному желанию.

Они повернули, но японцы дали по ним залп.

Вестовой был тяжело ранен, но усидел на седле, а Третьков упал, как утверждает вестовой, — поражённый насмерть.

Вестовой его умер от ран, рассказавши подробности рокового случая со штаб-ротмистром.

Интересен, достоин исторического увековечения был эпизод доклада бравого корнета Мейера генералу Самсонову о ходе дела уже после сражения, которое продолжалось около четырёх часов.

Сделав обстоятельное объяснение всех мельчайших деталей боя, корнет Мейер закончил свой доклад словами:

— Честь имею доложить вашему превосходительству, что я ранен двумя пулями…

Он покачнулся на седле и без чувств упал на руки подхвативших его нижних чинов.

Как это величественно просто!

По счастью, говорят, раны этого доблестного офицера не опасны.

Обморок произошёл лишь от сильной потери крови.

Шедший в течении пяти дней непрерывный ливень должен был временно приостановить военные действия, испортив дороги, превратив маленькие горные речки в бурные потоки и образовав в долинах гор глубокие озёра и затруднив передвижение войск.

Так и случилось.

Двухдневный перерыв, когда снова блестело и жгло южно-маньчжурское солнце, не поправил дела, дав лишь возможность подневольным обитателям Ляояна пробираться среди грязи по просохшим тропочкам.

Аборигены, т. е. китайцы продолжают шагать по самым жидко-грязным местам с таким выражением на лице, как будто это доставляет им большое удовольствие.

Грязь — это пятая китайская стихия и, как кажется, самая любимая подданными Небесной империи.

Сегодня снова с утра дождливо при 20 градусах по Цельсию.

На юге и востоке происходят незначительные стычки передовых отрядов.

Стычки эти интересны как маленькие, но красноречивые иллюстрации японской тактики и знания ими в совершенстве условий местности, где они воюют.

Вообще тактика японцев построена, кроме различных хитроумных комбинаций, на их национальной игре, называемой «джиу-джитсу», в которой слабый должен победить сильного.

Это достигается путём изворотливости со стороны слабого, который должен утомить, обессилить сильного, и таким образом, сохранив свои силы, одержать над ним верх.

По отзывам всех участвовавших в делах офицеров, этот принцип игры «джиу-джитсу», что собственно в переводе значит «осторожность», японцы применяют всегда и везде.

Они никогда не берут позиций с боя, а занимают лишь оставленные нами позиции и то с большими предосторожностями.

Сначала ими посылаются китайцы, которые обшаривают по кустам и затем доносят японцам, которые высылают несколько человек разведчиков и, уже только убедившись, что позиция свободна, двигаются к ней и занимают её всем отрядом.

— Но причём же тут китайцы, подданные нейтрального государства? — спросил я.

Мой собеседник улыбнулся.

— Китайцы, во-первых, у японцев на службе, а во-вторых, всё местное население обязано содействовать им под угрозой «кантами», т. е. лишения головы. И они служат им верой и правдой. Такой уже народ, их не проймёшь гуманным обращением…

Японцы их держат в струне, а нам за добро они платят злом…

В заключение несколько слов по поводу войска, пронёсшего на себе все тягости китайского похода 1900 года, и теперь выносящего на своих плечах тяжёлое бремя войны.

Это войско — забайкальские казаки, все поголовно от старого до малого находящиеся в действующей армии.

Они бросили свои дома, свои семьи и пошли на защиту царя и отечества.

Было бы далеко не лишним со стороны русских людей придти к ним на помощь…

О них просто забыли.

Я уверен, что это напоминание не пройдёт бесследно, и к многочисленным подпискам, которыми истиннорусские люди жертвуют свои щедрые лепты на нужды, вызванные военным временем, прибавится ещё одна подписка: «в пользу семейств забайкальских казаков».

Это будет более чем справедливо!

Посетил оставленные японцами позиции и подивился чисто филигранной работой окопов, которые идут в несколько рядов, один выше другого, с проложенной извивающейся тропинкой, где солдат, идя во весь рост, находится всё-таки под прикрытием от пуль.

Через протекающий ручеёк сделан изящный мостик в японском вкусе.

Всё вместе напоминает театральную декорацию.

Великие мастаки японцы на мелкие дела!

Они предусматривают все мелочи и тратят, видимо, время на многое совершенно излишнее в военное время, чем и объясняется сравнительная медленность их движения.

— Будь они действительно так искусны в военном деле, — сказал мне на днях один почтенный генерал, — они бы давно уже были у Харбина, и мы не сидели бы с вами здесь в ляоянском саду.

— Но они близко отсюда…

— Недалеко, в тридцати верстах всего, но ввиду дождей их задерживает разлившаяся река Тайцзыхе, по которой нет броду и которой течение так быстро, что нельзя устроит понтонного моста… Его снесёт.

Последние два дня в Ляояне распространился слух, что будто бы японцы обходят наш тыл и идут на Мукден.

Многие трусливые люди собирались даже уезжать в Харбин, а иные даже это и сделали.

Слух этот и теперь передаётся из уст в уста, и даже определяется число идущих на Мукден японцев — 20.000.

Конечно, это явная нелепость, и японцы слишком осторожны, чтобы решиться на такой гибельный для такого немногочисленного корпуса шаг.

Это значит отдать его бесцельно на жертву.

Все это понимают, но почти все верят кем-то пущенной нелепой сказке, и она волнует город.

— Мы будем отрезаны… Появятся хунхузы, восстанут китайцы… — рисуют себе мирные жители разные страхи.

Всё это объясняется нервным напряжённым состоянием военного времени.

О хунхузах, между тем, и слыхом не слыхать, китайцы мирно купаются в грязи, напрягая все усилия своего китайского ума исключительно на придумывание способов содрать с тароватых русских втрое, вчетверо, вдесятеро дороже за продаваемую вещь или тот или другой товар… Не уступают им в этом стремлении и другие собравшийся сюда, как вороны на падаль, тёмный люд, греки, грузины, армяне, пооткрывавшие здесь разные вертепы под громким прозвищем гостиниц «Париж», «Интернациональ», «Полтава» и проч.

Да не подумает дорогой читатель, что эти гостиницы имеют какое-либо даже отдалённое сходство не только с европейскими, но и с постоялыми дворами захолустных уездных городов.

Даже последние перед ним дворцы.

Это те же китайские «фанзы», из которых лицевая — отведена под ресторан, а надворные разделены дощатыми перегородками на клетушки, именуемые номерами.

Стены такого номера или выбелены извёсткой или оклеены грошовыми обоями.

Вход в каждый номер в дверь со двора, полного разной грязи и навоза, двора, исполняющего роль и отхожего места.

На дворе около стоящих лошадей копошатся вонючие китайцы.

Можете вообразить, какой здесь воздух!

И за такой номер взимается от 4 до 7 рублей в сутки.

Гостиницы эти помещаются в самом городе и около города и в пригороде, лежащем между станцией Ляоян, вокруг которой расположен железнодорожный и военный посёлок, и самим городом.

В городе и пригороде страшная вонь и неопрятность.

То и дело попадаются голые до пояса китайцы, ищущие в своих далеко не первой свежести рубахах беспокоящих их насекомых.

Бегут потные, за версту пахнувшие отвратительной смесью черемши, бобового масла и пота рикши.

Тянутся, еле выворачивая колесо из грязи, тяжёлые арбы, запряжённые волами или мулами, обыкновенно тремя или пятью, причём впереди идёт один, а сзади запряжена пара или две пары животных, смотря по количеству груза, положенного в арбу.

Первый, видимо, исполняет должность коренника.

На этих арбах идёт подвоз припасов к армии.

Китайцы погоняют животных резким неприятным криком: «ую, ую!»

Тут же то и дело бредут группами наши солдатики.

Иногда встретишь их идущими походным порядком на этап.

Вновь прибывшие дивятся диковинной стране и диковинным людям, бывалые объясняют им.

— С косами, словно девки… — ухмыляется молодой солдатик.

— Такая уж их амуниция… — поясняет более старший.

— Глянь, как по грязи-то шныряют, ровно журавль по болоту…

— Вырос, значит, в грязи, ему и сподручно…

А дождь всё льёт и льёт, мелкий тёплый, раза два-три в день превращающийся в довольно продолжительный ливень.

Каково там, на позициях?

— Но всё же дождь нашему солдатику нипочём, вот японцу так зарез… — говорят вернувшиеся с позиций.

— Что русскому здорово, то японцу смерть! — замечают на это.

И действительно низкорослые, слабосильные японцы тонут десятками, если не сотнями в канавах и рвах, переполнившихся дождевой водой.

— Он и сапог-то носить не умеет… — замечает солдат, — больше за спиной их носит, а сам щеголяет на соломенной подошве с завязочками, или же на деревянных ходульках… По горам в них, говорят, ему способно, ну а в грязь — пропадай…

И это действительно так.

Когда несколько лет тому назад в Японии, охваченной духом милитаризма, хотели провести закон о сокращении срока военной службы, дабы иметь большее количество запасных, против этого восстали офицеры и европейские инструктора.

— Помилуйте, их с год надо только обучать ходить в сапогах…

И эта наука, видимо, им не далась.

На театре военных действий пока тихо.

Дождь, хоть и тёплый, но охладил страсти.

Там и сям происходят лёгкие стычки, но они в счёт не идут, хотя японцам в них сильно достаётся.

Непрестанно настойчиво и усердно бьёт их доблестный генерал Мищенко со своими конными батареями.

Особенно отличился за последнее время взвод конной батареи в бою под Сахотаном.

Наши потери в отряде генерала Мищенко не превышают 50 человек, у японцев убито 600 человек.

И потери японцев почти всегда можно исчислять в такой пропорции сравнительно с нашими.

По словам знатока в военном деле, в настоящее время окончился первый, так сказать подготовительный период войны, период наших тактических отступлений и, надо сознаться, некоторых неудач.

После окончания дождей начнётся второй период — период наступления.

А пока — антракт.

Упомянув о генерале Мищенко, нельзя не отметить того общего о нём среди офицеров мнения, как об одном из выдающихся стратегов нашего времени.

— Он до точности изучил японцев, — говорил мне один из них, — он безошибочно вперёд указывает места, которые они займут на позиции, а также и те места, на которые они отойдут после боя. И всё предсказанное генералом исполняется как по писанному.

С большим и вполне искренним уважением отзываются также о генерале графе Келлере.

Во главе этих и других, выделившихся в настоящую войну вождей, конечно, стоит командующий армией, А. Н. Куропаткин, которого армия, как один человек, любит и в которого верит.

Это последнее чувство даёт большой импульс к бодрому перенесению невзгод военного времени и к уверенному светлому взгляду в будущее.

— Мы ведём очень трудную войну, — сказало мне лицо, близко стоящее к высшим военным сферам.

— Почему вы считаете её очень трудной?

— Главным образом потому, что нам приходится вести её на территории с населением в большинстве не таким, на которое мы могли бы положиться. Кто поручится, что среди шатающихся по линиям железных дорог, на станциях китайцев, нет готовых продать нас японцам. Никто! Большинство китайцев под нашу руку совершают грабежи и этим возбуждают против нас мирное население. Для примера вот случай, о котором мне рассказал только что приехавший из передового отряда офицер.

«Пришли мы, — говорил он мне, — в одну деревню, стали искать по обыкновению спрятанные запасы; знаем, что китайцы зарывают их в земляной пол своих фанз. Вошли в одну из них. Казаки стали щупать ногами пол. В некоторых местах пол оказался рыхлым. Стали рыть и нашли несколько ящиков с женской, богато вышитой одеждой, а также и зерновой хлеб. Хлеб взяли, а остальные ящики, конечно, оставили, не тронув ничего. Позвали стариков, стороживших оставленную жителями деревню, заплатили щедро за хлеб и ушли. Случайно через несколько часов нам пришлось вернуться в ту же деревню; поглядели — ящиков и след простыл. Ясно, что стащили те же старики-китайцы, обыкновенно самые отчаянные, оставленные сторожить деревню, а хозяевам скажут, что ограбили русские. И им поверят. Таким способом растёт неприязненное к нам чувство, подогреваемое ещё рассказами японцев».

А японцы клеветать мастера. Они, впрочем, считают на войне все средства позволительными.

Взять бы хоть фальшивые русские кредитные билеты.

На улицах Ляояна, для предупреждения населения, выставлены в рамках за стеклом фальшивые рубли, которые японцы ещё перед войной с Россией выпустили в большом количестве в Маньчжурии.

Кредитные рубли, надо отдать справедливость, подделаны очень тщательно.

Они гуляют по Маньчжурии, и я не поручусь, что и у меня в бумажнике нет рубля японского производства.