В действующей армии

Командующий маньчжурской армии А. Н. Куропаткин, произнёсший перед отъездом в действующую армию слова: «Терпенье, терпенье, терпенье», которые несомненно станут историческими, показал этим мудрое предвидение совершающихся в настоящее время перед нашими глазами событий.

Видимо он весьма основательно не разделял того высокомерного взгляда, который до начала войны, и частью после её начала был господствующим не только в общественных сферах, но и в военных кругах, на японцев как на совершенно неопасных врагов, на численность их войск и на боевое их качество.

Он хорошо знал и тогда, как знают теперь все, что борьба с японцами будет упорна и продолжительна, что они, находясь поблизости к своей базе — морю, уже этим одним имеют над нами преимущество численности, которой мы противопоставить свою численность можем лишь через очень большой срок времени.

Он хорошо понимал, что японцы взяли последнее слово военной науки и техники, что к этому они прибавили чисто азиатскую хитрость и поразительную наблюдательность, и таким образом, в общей сложности, представляют из себя более чем серьёзного противника.

Он принял тоже во внимание условия местности, хорошо знакомой и привычной для японцев, а для нас представляющий почти непреодолимые трудности.

Всё это легло в основу созданного им плана кампании, который до сих пор блестяще выполняется, — выманить японцев из гор на равнину, где и дать им решительное сражение.

Где будет сражение ещё неизвестно, но японцы, увлёкшиеся лёгкостью, с которой русские оставляют свои позиции, уже достаточно зашли вперёд, чтобы в самом непродолжительном времени дать возможность развернуться и нашей кавалерии, нашей железной пехоте и уже достаточно грозной артиллерии.

Следует ли признать таким сражением бой на южном фронте, начавшийся с рассвета 10 июля и продолжавшийся до 12 июля?..

Я думаю, что нет, и это не моё единичное мнение, а многих представителей генерального штаба, с которыми мне пришлось беседовать по этому поводу, почти в виду шедшего боя, при громе артиллерийских снарядов, при свисте пуль, многие из которых перелетали на далёкое пространство, но бессильно падали на землю, даже не зарываясь, как камешки.

— Это не решительный бой, — говорили они, — вы увидите, что воюющие останутся на своих позициях… Мы снова отступим…

— Снова отступим? — тревожно спросил я.

— Почему вас это так пугает? — улыбаясь сказал мне симпатичный полковник генерального штаба, фамилия которого ускользнула из моей памяти. — Это так и следует…

Так и произошло.

С рассветом 10 июля наши казаки выдвинулись вперёд, спешились и, открыв огонь, стали подходить к позиции японцев.

Последние, следуя своему обыкновению, подпустили их, а затем открыли убийственный огонь и выслали пехоту.

На поддержку казакам выехала батарея, дала несколько выстрелов, снялась и укрылась в другом месте.

Японцы стали осыпать градом снарядов то место, откуда наша батарея дала первые выстрелы — это была довольно высокая сопка, которая вся была изрыта артиллерийскими снарядами.

Японцы стреляли с комической, если можно только, при таких обстоятельствах, употребить это слово, настойчивостью.

Между тем наша батарея из прикрытия стала обстреливать японские колонны, которые казались, даже в бинокль, тёмной вьющейся лентой.

Это был только местный эпизод боя, разыгравшегося на огромном пространстве между Ньючжуаном и Дашичао.

К семи часам вечера 10 июля бой утих.

Потери наши были в этом месте ничтожны.

Я вернулся в Дашичао, где весь день 11 и утро 12 июля, когда поезд двинулся в Харбин, слышал непрерывную канонаду.

От прибывших на станцию офицеров я узнал, что у командующего южным отрядом генерала барона Штакельберга было 20 батальонов пехоты, бригада артиллерии и дивизия казаков, и что он стягивает свои силы вокруг японцев.

Позиция последних положительно засыпана русскими артиллерийскими снарядами, но вследствие высоты позиций ими не было причинено много вреда.

Это происходило на востоке от Дашичао, в горной местности.

Атаку вела дивизия под командой генерала Кондратовича.

По словам офицеров, наши солдаты уже стали применяться к местности и без труда лазать по прежде трудно проходимым для них сопкам.

К чему только не применится русский солдат.

— Теперь уж казак лезет на сопку с лошадью в поводу и, достигнув вершины, высовывает только одну голову и смотрит, а прежде, бывало, вытянется во весь рост и стоит как столб… Понятно, что японцы, увидя пост, могут сообразить, особенно имея карты полверсты в дюйме, где находится бивак и начать его обстреливать почти с математической точностью… Их часовые обыкновенно лежат, их и не видно… Приноровились ложиться теперь и наши, отбросив русскую откровенность…

Мой собеседник оказался человеком бывалым, долгое время проведший в отряде генерала Ренненкампфа, сильно тревожившем японцев своими быстрыми передвижениями.

Разговор перешёл на самое больное место настоящей войны — участие в ней китайцев и хунхузов.

— Кто их разберёт, — сказал он, — мирный ли он китаец или хунхуз… На моих глазах был такой случай… Идёшь с разъездом мимо поля… На нём работают китайцы… Только отошли на значительное расстояние, как сзади раздаются выстрелы… Это стреляют по нас те же китайцы…

— И вы их не преследуете?

— Как тут преследовать… Он выстрелит и убежит, спрячет ружьё в укромном месте и опять «мирный китаец». А об сигнальщиках-китайцах нечего и говорить… Только остановишься как-нибудь с отрядом, вдруг с сопки столб дыма…. Это китаец зажёг приготовленный заранее на вершине стог соломы гаоляна и тоже убежал, — ищи его…

В это время поезд тронулся и мы расстались.

В Харбине ходят упорные слухи, что мы очистили Дашичао и Инкоу, но японцы не заняли ещё ни того, ни другого.

Слухи эти подтверждаются тем, что А. Н. Куропаткин, побывав в Анпине в восточном отряде графа Келлера, где также, как слышно, происходил бой, перенёс свою главную квартиру в Хайчен.

Японцы видимо идут на Ляоян кольцом и хотят окружить его.

Под Ляояном и произойдёт вероятно решительное сражение.

Таково мнение здешних высших военных сфер.

Поживём — увидим!