Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны

Николай Лейкин, 1888

Бытописец России конца XIX – начала XX века, сатирик Николай Александрович Лейкин как всегда точно ухватывает подсмотренные им в жизни образы соотечественников самых разных сословий и характеров. В этом, в чем-то смешном, а в чем-то грустном романе остроумно обыграны самые разные типы персонажей. Одинокий пожилой купец Трифон Иванович Заколов проникается теплыми чувствами к своей кухарке Акулине. Скромная и тихая женщина по-настоящему преображается под влиянием своего нового статуса в доме, и динамика между «сатиром» и «нимфой» кардинально меняется. Подруга-горничная дает Акулине полезные, с ее точки зрения, советы, а родственник из деревни просится на хлебное место, и далеко не сразу ясно, к чему приведет цепь событий, начавшаяся с простой симпатии.

XXVII. Учит уму-разуму

Чмок, чмок, чмок — и Акулина и полковницкая горничная Катерина расцеловались.

— А ведь невры-то помогли, Катеринушка, совсем помогли, — первым делом начала Акулина, вводя свою наперсницу в столовую.

— Ну, вот видишь ли… Я тебе говорю, что супротив невров ни один мужчина не выстоит, — отвечала Катерина. — Не только старый не выстоит, а даже и молодой. Много ли ты со старика-то сорвала?

— Столько, милушка, что даже и не ожидала. Пустила я эти невры на браслетку с бралиантами, а заграбастала браслетку, часы с цепочкой и сто рублев денег. Спасибо тебе за науку.

— Не за то что, милая. Я завсегда рада. Ведь уж я худому не выучу.

— Ну, садись скорей, так гостья будешь, — усаживала Акулина Катерину. — Чем потчевать-то: чайком или кофейком?

— Насчет теплой сырости — благодарю покорно, сейчас только дома пила.

— Ну, пастилки, орешков, пряничков…

— Этого давай.

Появилось угощение. Приятельницы защелкали кедровые орехи и продолжали разговоры.

— Как же это тебя угораздило столько со старика-то в один день зацепить? — спрашивала Катерина.

— В два дня, в два дня, милушка, а не в один, — отвечала Акулина. — С вечера Трифон Иваныч мне сто рублей на браслетку пожертвовал, наутро мы отправились с ним вместе эту браслетку покупать, а я деньги-то дома оставила, — ну, он и заплатил за браслетку из своих да еще часы с цепочкой мне купил. Вот и часы, вот и браслетка…

Акулина протянула руку и выпялила грудь.

— Прелесть, прелесть, что такое… — расхваливала Катерина. — И как это тебя угораздило, милушка, что ты три подарка в один раз?

— Своим умом… — похвасталась Акулина. — Деньги-то уж он потом потребовал от меня обратно, да я не отдала.

— Зачем отдавать… Зачем…

— И вот сейчас, уходивши в лавку, просил: «Отдай, — говорит, — деньги-то, отдай»; а я ему: «Что с воза упало, то и пропало».

— Так и надо, душечка, так и надо. Что его жалеть-то! Умрет — все равно все прахом пойдет. Умница, умница. Ведь это ты одним зарядом трех бобров убила.

— Трех, трех, ангельчик, потому что невры-то эти самые я под него только один раз подпустила. И как он, девушка ты моя, испужался, так просто ужасти. За доктором даже хотел посылать, да уж Анисья отговорила. Завтра или послезавтра пойду я к Трифону Иванычу в лавку, а за твою науку отберу тебе матерьицы на платьице. Носи за мое здоровье.

— Спасибо, Акулинушка, спасибо. Дай бог тебе с моей легкой руки как следовает опериться. Тереби его, милушка, тереби. Оперяйся.

— Да что оперяйся! У меня, девушка, горе.

— Какое такое горе?

— А такое, что, может, скоро и оперяться-то мне будет конец.

— Что такое стряслось?

— А приехал земляк Пантелей и сказывает, что муж паспорта мне больше не вышлет и хочет к себе потребовать, чтоб поучить.

— Что за пустяки такие!

— Хочет, хочет, девушка. Сам и Пантелею об этом сказывал.

— Мало ли, что сказывал! На посуле-то они все как на стуле, а как дойдет до дела… Ты денег ему побольше пошли.

— Да уж и то к Рождеству двадцать рублев посылала.

— Пятьдесят пошли — вот он и сдастся. Ты так ему отпиши: «Так, мол, и так, супруг наш любезный, коли вы желаете мне паспорт предоставить, то я вам пятьдесят рублев в руки, а нет, то вышлите мне денег на дорогу и поите и кормите меня». Пусть хозяин напишет ему такое письмо — сейчас он и сдастся.

— А вдруг не сдастся, Катеринушка? — покачала головой Акулина и прибавила: — Ведь он ужасти какой нравный.

— А я тебе говорю, что на деньги сдастся. Кто у тебя муж?

— Бессрочный рядовой он. Служит на железной дороге, на станции… А только у нас и дом в деревне есть.

— Солдат, да чтобы не сдался? Нынче, милушка, и почище его, да сдаются, дай только присыпку. Конечно, уж присыпка, глядя по чину, дается: большой чин — побольше присыпка, маленький — поменьше. Теперь, милушка, это даже и у больших господ в моде, чтоб чужих жен для себя откупать. Самая обнаковенная вещь. Сторгуются полюбовно — ну и готово.

— Ох, кабы твоими устами да мед пить! — вздохнула Акулина. — А то, веришь ли, девушка, за последние два дни, как я узнала об этом, так у меня все сердце изныло. Шутка ли — вдруг из хорошей-то жизни да вдруг прямо мужу под кулак!

— Не горюй, душечка, уладится дело, — утешала ее Катерина. — Надо только, разумеется, прежде всего с ним поторговаться. На пятьдесят рублей, наверное, согласится. А за эти деньги не согласится — ну, можно ему прибавить что-нибудь из одежи в гостинец… Ну, чуйку там новую, что ли… Чуйку да фунт чаю.

— Ах, кабы это так вышло! А то у меня все сердце изныло.

— Выйдет, выйдет, милушка. У меня двоюродная сестра Татьяна на вечные времена одним мастером красильщиком у мужа за триста рублей куплена. Из немцев он, красильщик-то этот, а только хороший человек. А муж-то пьющий да гулящий. Начал он ее кормить — невмоготу… А красильщик-то подвернулся, потому они с ней на одной фабрике работали… то есть с Татьяной-то. «Хочешь, — говорит, — за жену триста рублей и чтобы ее уж не трогать придирками?» Тот поломался, да и говорит: «Ну, давай деньги».

— Так ведь за триста же рублев, милушка, а не за пятьдесят… — возразила Акулина.

— А у твоего-то лысого хахаля нешто не хватит трехсот рублей, коли уж на то пошло? — спрашивала Катерина и прибавила: — Какая ты, душечка, смешная, так просто удивительно! Ничего-то ты не знаешь!

— Где же мне знать-то?..

— Так слушай других. С деньгами нынче все, что хочешь, можно сделать. Можно даже сделать так, что муж совсем от тебя откажется, по закону откажется.

— Ну что ты!

— А я тебе говорю, что да… И уж тогда ты вольный казак. А как будешь вольный казак, припустишь невры настоящим манером, то можешь даже и так сделать, чтоб старика Трифона Иваныча на себе женить.

— Милушка, да неужто это можно? — спросила Акулина и даже открыла рот от удивления, но тут в столовую вбежала Анисья и крикнула:

— Катеринушка! Беги скорей, матка, домой. Кухарка ваша сейчас прибегала за тобой. Сама полковница в крик кричит и тебя к себе требует.

— О, чтоб ее! — проговорила Катерина, вскочив со стула, и побежала вон из комнаты.