Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны

Николай Лейкин, 1888

Бытописец России конца XIX – начала XX века, сатирик Николай Александрович Лейкин как всегда точно ухватывает подсмотренные им в жизни образы соотечественников самых разных сословий и характеров. В этом, в чем-то смешном, а в чем-то грустном романе остроумно обыграны самые разные типы персонажей. Одинокий пожилой купец Трифон Иванович Заколов проникается теплыми чувствами к своей кухарке Акулине. Скромная и тихая женщина по-настоящему преображается под влиянием своего нового статуса в доме, и динамика между «сатиром» и «нимфой» кардинально меняется. Подруга-горничная дает Акулине полезные, с ее точки зрения, советы, а родственник из деревни просится на хлебное место, и далеко не сразу ясно, к чему приведет цепь событий, начавшаяся с простой симпатии.

X. Нимфа в блаженстве

Акулина торжествовала. Она явилась домой из рынка с трехсотрублевой лисьей шубой, крытой шелковой материей. Трифон Иванович хоть и жался, хоть и отговаривал Акулину покупать такую дорогую шубу, но все-таки, по требованию Акулины, заплатил за шубу деньги. Вечером приказчики принесли ей из лавки шелковой материи на платье и тканьевое одеяло. Акулина зажгла в квартире все свечи и то и дело примеривала на себя шубу, ходила в ней по комнате, сидела, смотрелась в зеркало. От жарко натопленной квартиры и от теплой шубы пот с нее лил градом. Трифон Иванович был как в воду опущенный и ворчал. Акулина отвечала ему ласками.

— А уж как я вас за эту шубу любить-то буду, так просто ужасти, голубчик вы мой седенький! — восклицала она радостно.

— Не ори ты! Чего ты орешь! — останавливал ее Трифон Иванович. — Ведь приказчики слышат. Дом у нас словно решето. В одной комнате икнешь, так уж в другой слышно, а ты про любовь орешь!

— Да полноте… Чего нам скрываться-то? И так уж все знают, и видят, и чувствуют. Ну, вот теперь я вам буду совсем под кадрель, коли ежели в этой шубе. В этой шубе не стыдно вам со мной и под ручку по улице пройтиться.

— Мели больше. Я и с родной-то женой никогда под ручку не хаживал.

— А со мной пойдете. Вот в Крещеньев день Ердань будет… Поведете меня на Ердань смотреть, так там и будем гулять на манер кавалера с дамой. Чего вам стыдиться-то? Я теперь в этой шубе совсем дама, и ежели мне еще дамскую шляпку с пером…

— Выдумай еще что-нибудь.

— А то что ж? Без дамской шляпки нельзя. Вы так и знайте, что завтра я куплю себе шляпку. Полковницкая горничная из семнадцатого номера очень чудесно знает, где эти шляпки покупать надо.

— Нет, уж ты насчет шляпки-то отдумай… Будет… довольно… И в платке походишь.

— Пожалуйста, пожалуйста… Если вы насчет жадности, то не беспокойтесь: у меня на шляпку и свои деньги есть, — отвечала Акулина. — Фу, батюшки, какая эта шуба жаркая! Инда даже взопрела вся.

— Да сними ты с себя шубу-то!

— Зачем снимать? Дайте мне покрасоваться-то! Пар костей не ломит.

Акулина вышла в кухню и стала показываться кухарке Анисье, хотя уже несколько раз показывалась ей в шубе.

— Ты, Анисья, тронь-ка рукой материю-то, тронь-ка… Шурчит… Ты даве, кажись, не трогала… — говорила Акулина.

— Трогала, родная, трогала, да давай еще потрогаю, — отвечала Анисья, подмигивая кривым глазом и гладя ее но спине. — Совсем купчиха первостатейная. Да что купчиха! От генеральши не отличишь.

— Вот видишь, как меня хозяин ценит и предпочитает! — хвасталась Акулина. — Что моей душеньке захочется, то и покупает. А приказчики, одры, ничего этого не понимают и не предпочитают меня.

Последние слова Акулина нарочно произнесла громче, дабы слышали приказчики, находившиеся в приказчицкой, которая приходилась совсем рядом с кухней.

— Они не понимают, идолы, что стоит мне только захотеть да Трифону Иванычу слово шепнуть, то все они с местов слетят и не будет их духа даже здесь слышно… — похвалилась Акулина, как бы вызывая приказчиков на возражения, но возражения не последовало; только за дверями в приказчицкой кто-то громко захохотал.

Акулина отворила дверь в приказчицкую и заглянула туда. Смеялся приказчик Андреян.

— Ты это надо мной смеешься, что ли? — спросила она и прибавила: — Смейся, смейся, немного уж тебе у нас посмеяться осталось.

— Стану я над тобой смеяться! Я своему смеху смеюсь, — отвечал Андреян.

— Своему ли, чужому ли, а только остерегись покуда, а то ведь и без расчета могут согнать!

— Не ты ли сгонишь?

— Да как ты смеешь, паршивец эдакий, мне так охально отвечать! Что я тебе, равная досталась, что ли? Постой, вот я сейчас на тебя Трифону Иванычу нажалуюсь.

Акулина бросилась в комнаты.

— Трифон Иваныч… Мне от Андреяна просто житья нет. То и дело он меня задирает, — начала она. — Вот сейчас только вышла я в кухню, а он смешки надо мной… Голубчик, вы уж сгоните его завтра… Что вам до Рождества-то его держать! Ведь уж немного осталось до Рождества. А то он в Рождество напьется пьяный и ругательски меня изругает, а то так и побьет… А что ежели насчет нового приказчика, то отписала я в деревню и приедет к нам мой племяш Пантелей — его и возьмете в приказчики. Он человек тоже торговый: в Москве яблоками торговал и в извоз ездил. Сгоните, голубчик, завтра Андреяна.

Трифон Иванович воздевал только руки к потолку и шептал:

— Нельзя так, Акулина, нельзя! Нечего тебе в торговые дела вязаться! Андреян мне перед праздником нужен. Как быть без приказчика, коли полна лавка покупателей!

— Ну, коли так, я плакать буду… На всю квартиру плакать буду. Пусть соседи знают, что вы надо мной тиранствуете…

Акулина села на стул и, закрыв лицо руками, начала причитать.

— Меня обижают, а хозяева и заступиться за меня не хотят. Я сирота в здешнем месте… Женщина я сырая, слабая…

— Не вой, не вой ты, бога ради! Довольно… — махал руками Трифон Иванович.

— А сгоните завтра Андреяна?

— Да уж сгоню. Ну тебя…

— Голубчик, как я любить-то вас за это буду! А Пантелей приедет, вот вы его в приказчики и возьмете. Он человек торговый.

— Какой же торговый человек, коли в извоз ездил! Такие нам не годятся.

— Нет, он и яблоками торговал.

— А нам надо человека, который бы был к суровскому делу привычен.

— Научится.

— Нет уж, ты вздор не мели. Я уж наметил себе приказчика.

— А куда же я племяша-то дену? Нет, нет, чтобы уж взять мне племяша, чтобы уж взять Пантелея… Он парень шустрый, ходовой. Зачем же я его тогда выписывала-то?

— А кто тебя знает зачем! Ты бы еще всю деревню выписала.

— Так, так-то вы со мной… Обидчик…

Акулина заморгала глазами и наконец заплакала.

— Господи! Что же ты это со мной, Акулина, делаешь! — всплескивал руками Трифон Иванович. — Обещалась утешать меня за все мои блага, а сама только тревожишь. Ну, полно, полно… Не вой, не вой… Найдем мы и Пантелею место.

— Я хочу, чтобы он при мне жил…

— Да ведь еще не скоро приедет, а там видно будет. Ну оставь плакать… Ну чего ты! Как тебе не стыдно.

Акулина утирала рукавом слезы и говорила:

— Сами разобидите, а потом и стыдите… Трифон Иваныч… Я клюквенной пастилы хочу, — переменила вдруг она тон. — Пошлите за пастилой.

— Да посылай сама. Ведь кухарка есть.

— Я хочу, чтобы вы мне удружили.

— Эх!.. — крякнул Трифон Иванович и поплелся в кухню посылать Анисью за пастилой.

Когда он вернулся в комнаты, Акулина уж улыбалась.

— Милый! — говорила она, кладя ему руки на плечи и ласково смотря в глаза. — Как я вас люблю-то… А только вы меня не раздражайте, а предпочитайте, и тогда я вас еще больше любить буду.