Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны

Николай Лейкин, 1888

Бытописец России конца XIX – начала XX века, сатирик Николай Александрович Лейкин как всегда точно ухватывает подсмотренные им в жизни образы соотечественников самых разных сословий и характеров. В этом, в чем-то смешном, а в чем-то грустном романе остроумно обыграны самые разные типы персонажей. Одинокий пожилой купец Трифон Иванович Заколов проникается теплыми чувствами к своей кухарке Акулине. Скромная и тихая женщина по-настоящему преображается под влиянием своего нового статуса в доме, и динамика между «сатиром» и «нимфой» кардинально меняется. Подруга-горничная дает Акулине полезные, с ее точки зрения, советы, а родственник из деревни просится на хлебное место, и далеко не сразу ясно, к чему приведет цепь событий, начавшаяся с простой симпатии.

XXII. В науке у наперсницы

Полковницкая горничная Катерина сидела с Акулиной в столовой за кофеепитием и тараторила без умолку. Кроме принадлежностей кофеепития стояла бутылка вишневой наливки и помещалась тарелка с мятными пряниками и орехами. Сама Акулина, как относительно недавно еще явившаяся из деревни, не успела пристраститься к кофею, хотя и прожила на местах в кухарках около двух лет. Кофею она предпочитала чай и в настоящее время жевала мятные пряники, тогда как наперсница ее Катерина охолащивала уже четвертую чашку кофею.

— И прежде всего, милушка ты моя, ты его тереби… Тереби, сколько можешь… — говорила Катерина Акулине. — Уж ежели тебе такое счастье выпало — тереби его.

— Ну?! — протянула Акулина.

— Я тебе говорю, тереби. Отдыху не давай и тереби. Ну, суди сама: человек он старый, немощный… Умрет он, так что тебе останется? Ведь племянники евонные тебя, как последнюю шлюху, из дома выгонят.

— Зачем же гнать-то? Я и сама уйду.

— А уйдешь, так с чем ты останешься?

— Как с чем? Шубу свою уведу, три платья матерчатые, браслетку.

— Шуба да браслетка с платьями! — всплеснула руками Катерина. — Ну и вижу я, что ты совсем дура деревенская!

— Зачем же деревенская?.. — обиделась Акулина. — Я в дамы вышла.

— А кто в дамы вышел, тот так не рассуждает. Ах, простота, простота! Совсем, посмотрю я на тебя, ты простота. Ну, что значат шуба и матерчатые платья с браслеткой? На много ли они тебе хватят? А ведь ты привыкла уж жить по-дамски.

— Совсем привыкла, — согласилась Акулина.

— Ну, вот видишь. А на шубу с платьями ты больше трех месяцев по-дамски и не проживешь, ежели их продать.

— А зачем же продавать-то? Я щеголять хочу.

— Так ведь надо пить, есть, кофеишку грешного купить, горенку нанять, — доказывала Катерина.

— Так, так… Это чтобы на место опять не идти. Поняла, — сказала Акулина.

— Ну, то-то. Ведь на месте, при черной работе, после такой дамской жизни ты не уживешься!

— Не уживусь, не уживусь, милушка… Где тут ужиться.

— Ну, стало быть, и должна ты своего Трифона Иваныча теребить насчет денег и разных вещей.

— Да как же мне его теребить-то? Я уж и так, кажется…

— Что это за теребленье, помилуй, матка! Ты видишь, старик в тебя, как кот в марте месяце, влюблен.

— Влюблен, влюблен… И ревнует, Катеринушка, как!

— Ну так вот ты и должна пользоваться. Куй железо, пока горячо. Ты должна каждый день у него просить что-нибудь.

— Да я уж и то… Вот сегодня браслетку… Вчера у него супротив меня провинность была, и обещал он мне браслетку с бриллиантами, чтоб помириться, а сегодня я пристала к нему, чтобы он мне браслетку беспременно принес.

— Что браслетка! Ты денег требуй… Требуй, чтоб он тебе каждый месяц сто рублей…

— Сто рублей! Экую штуку хватила! Он не даст столько. И так уж он шубу…

— Ты опять про шубу… Шуба шубой… К весне бархатное пальто должен сшить. Это все само собой… А кроме того, денег требуй… Небось даст и больше ста рублей в месяц, ежели сумеешь приступить.

— А как же приступить-то?

— Поступай по-дамски — вот и шабаш.

— А как же по-дамски-то?

— По-дамски ежели поступать, так на это есть невры.

— Невры? А что это такое невры?

— Болезнь такая. То есть не то чтобы болезнь, а такое-эдакое расстройство невров… Мужчины этого смерть боятся, особливо старики.

— Так как же я на себя болезни-то буду накликать?

— Ты и не будешь накликать, а просто делай перед ним вид, что у тебя расстроены… Нравственность свою покажи, характер…

— А как же это показать-то? — заинтересовалась Акулина. — Ты уж расскажи, Катеринушка.

— Очень просто. Показывай во всем свой каприз, да и кончено. Как Трифон Иваныч тебе в чем-нибудь не потрафил или не уважил насчет того, чего ты просишь, — ну, сейчас и пущай невры… Каприз то есть. Он, к примеру, весел и хочет с тобою шутки шутить, а ты сейчас в слезы…

— Это-то я вчерась уж и то делала.

— Ну, вот это невры и есть.

— Невры, невры… Дай запомнить. Слово-то такое мудреное…

— Ничего тут нет мудреного. Слово самое простое и круглое. Невры… Его нынче каждая дама знает. Так вот, слезы… А нет, упади в обморок и лежи без движеньев — это тоже невры…

— То есть как — в обморок? — переспросила Акулина.

— Неужто не знаешь, что такое обморок? — удивилась Катерина. — Ах, простота, простота! А еще в новомодные дамы лезешь!

— Да я уж потрафлю, потрафлю, ты только расскажи.

— Ты вот, к примеру, у него чего-нибудь просишь, а он не соглашается — сейчас ты и упади в обморок, то есть сделай вид, что у тебя на манер как бы родимчик… Ну и лежи без движения.

— Поняла, поняла.

— Ну, то-то… Лежи без движеньев — и шабаш. А подойдет он к тебе, чтобы привести тебя в чувство, — ты его сейчас бац по роже.

— Рукой?

— Можешь рукой, а то так и ногой. А уж после этого начинай кликать. Видала, как деревенские бабы кликают? Вот и ты так же кликай.

— Так ведь те порченые.

— А ты хоть и непорченая, да кликай. Притворись и кликай… Кричи не своим голосом, плачь, мечись, разметывайся, визжи, а то и смейся эдаким диким голосом. А подойдет — опять смажь его рукой или ногой, вот он и будет всего этого бояться и уж напередки ни в чем тебе не откажет, чего бы ты ни спросила.

— Будто?

— А вот попробуй… Ни за что не откажет, только чтобы этих невров не случилось с тобой.

— Непременно попробую, — улыбнулась Акулина.

— А то еще мигрень… — продолжала Катерина.

— А это что за штука?

— Тоже болезнь. Головная боль, и тоже такая, что уж тут мужчина не подступайся.

— Также притвориться надо?

— Само собой. Не можешь же ты быть каждую минуту больна, когда тебе что требуется. Ты вот, к примеру, просишь у него часов золотых с цепочкой. Ведь часов-то у тебя нет. Ну, попросила золотые часы с цепочкой, а он не дает — сейчас мигрень. Он к тебе подходит, а ты его отпихивай, точи, гложи, ешь поедом, а не помогло — катай невры; смотришь — часы-то у тебя уж и есть, — рассказывала Катерина и прибавила: — И, душечка, на все на это я уж столько насмотрелась, по местам-то у барынь живши, что просто ужасти! И никогда заряд даром у барынь не пропадает. Всегда с успехом.

— Попробую, беспременно попробую… — улыбалась Акулина.

— Ты уже ежели пробовать, то прямо пробуй насчет ста рублей в месяц. Так и скажи ему: желаю, мол, сто рублей в месяц…

— Часы-то мне пуще надо.

— И часы будут. После ста рублей сделай ловкую передышку дня на три или четыре и опять новые невры начнешь насчет часов. Ты много ли от хозяйства-то у него наживаешь?

— Да что вот, в месяц, пожалуй, и двадцати пяти рублей не очистилось.

— Двадцать пять! Да что это за деньги, мать, коли ты у него на положении крали сердца живешь! Ты и здесь тереби. Тереби рублей пятьдесят в месяц да понемножку капитал и скопировывай. Скопировала сто рублей — сейчас билет процентный покупай и билет в чулок на сохранение, да там и держи. Вот тебе и будет на черный день.

— Верно, верно, Катеринушка… Ведь это только я такая дура, что ничего этого не понимаю, — согласилась Акулина.

— А не понимаю, так учиться надо. Вот я тебя и учу. Да тебе еще много чему надо научиться… Хорошо еще, что Бог тебя со мной-то свел, — сказала Катерина и, взглянув на бутылку, прибавила: — Ты ведь кофейку-то мало потребляешь, так выпьем наливочки.

Акулина и Катерина выпили.