Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны

Николай Лейкин, 1888

Бытописец России конца XIX – начала XX века, сатирик Николай Александрович Лейкин как всегда точно ухватывает подсмотренные им в жизни образы соотечественников самых разных сословий и характеров. В этом, в чем-то смешном, а в чем-то грустном романе остроумно обыграны самые разные типы персонажей. Одинокий пожилой купец Трифон Иванович Заколов проникается теплыми чувствами к своей кухарке Акулине. Скромная и тихая женщина по-настоящему преображается под влиянием своего нового статуса в доме, и динамика между «сатиром» и «нимфой» кардинально меняется. Подруга-горничная дает Акулине полезные, с ее точки зрения, советы, а родственник из деревни просится на хлебное место, и далеко не сразу ясно, к чему приведет цепь событий, начавшаяся с простой симпатии.

XII. Нимфа и ее наперсница

По уходе Трифона Ивановича в лавку Акулина тотчас же послала свою кухарку Анисью за полковницкой горничной Катериной. Катерина, средних лет некрасивая женщина, жила у какой-то вдовы-полковницы по той же лестнице, где квартировал и Трифон Иванович, и в последнее время была как бы наперсницей и менторшей Акулины. Акулина сообщала ей все свои тайны и успехи у Трифона Ивановича, а также «обучалась полировке». Катерина тотчас же прибежала к ней. Она была в самом непривлекательном неглиже: растрепанная, с подоткнутым подолом платья.

— А у нас сегодня уборка перед праздниками, — сказала она, чмокаясь с Акулиной в губы. — Чистота нашей самой приспичила. Там перетряхай, тут паутину снимай… Инда смучила всю. Уж и так, кажись, у нас дом жаром от чистоты горит, а тут чисть и подмывай еще. Просто дурит. Ты зачем присылала-то, родная?

— Пойдем в столовую, напьемся кофейку с миндальными сливочками ради сочельника. Мне тебя кое о чем порасспросить нужно, — отвечала Акулина.

— И, душечка! До кофеев ли мне теперь! Ведь приказала, подлая, дверные ручки кислотой с кирпичом вычистить. Ужасти, сколько дела!

— Ну, дело не медведь, в лес не убежит. Успеешь еще ручки-то у дверей вычистить. А кофею-то долго ли выпить?

— Да ведь заругается, ведьма! Накинется: где пропадала?

— А ты скажи, что в мелочную лавку за чем-нибудь бегала.

— Милая ты моя, да кабы она у нас была путная барыня, а то ведь она у нас подчас словно с цепи сорвется. Какой тут кофей! До кофею ли уж…

— Ну, на скору руку, — упрашивала Акулина — Сливки-то миндальные уж очень хороши.

— Разве только на скору руку… — согласилась Катерина, вошла в столовую и села с Акулиной за стол. — Ах, какая ты, Акулина Степановна, посмотрю я на тебя, счастливая, так просто зависть берет, глядючи! — всплескивала она руками. — Хоть бы месяц мне так пожить, право слово. Тут вот за восемь-то рублей в месяц бьешься и елозишь перед самой каждый день, а ты никакого этого самого начала над собой не знаешь и живешь во все свое сладостное удовольствие.

— Даже еще над Трифоном Иванычем командую, — похвасталась Акулина.

— Так и надо, милая, так и надо. Как можно крепче его в руки забирай. Он так, а ты эдак, и коли ежели что — сейчас к нему спиной обернись.

— Да я уж и то: вы меня не предпочитаете — ну, тогда и я вам уважать не намерена. Днем-то я тебе мою шубу ведь не показывала. Днем-то она еще лучше. Вот посмот ри-ка.

Началось надевание шубы перед зеркалом. Надевала Акулина, надевала и Катерина.

— В сорочке родилась, в сорочке… Что говорить! И говорить нечего… — бормотала Катерина. — И за что только тебе такое счастие приплыло!

— За мою простоту. За то, что проста уж я очень да ласкова. Ведь Трифон Иваныч всей моей доброты да ласковости даже и не понимает. Я к нему так, а он эдак… Вот все приказчиков своих пужается.

— Покруче надо, милая, покруче с ним. Где лаской, а где и пофордыбачить.

— Да я уж и то… Ведь я Андреяна-то приказчика отказала, а на место его племянника своего беру. Вот скоро приедет из деревни. Андреяна отказала, а Василию за почтительность десять рублей подарила.

— Так и следует, Акулина Степановна, так и следует. Впрочем, что же я кофей-то? — вспомнила Катерина. — Выпить да и бежать. А то ведь сама крышу с дома снесет, кричавши. Ужас какая горлопятина! Ты о чем же, милая, меня расспросить-то хотела?

— Ах да… — спохватилась Акулина. — В разговорах-то я было и забыла. Покажи мне, душечка Катерина Афанасьевна, как мне новомодную-то шляпку на себя надевать, что вчера купили. А то я боюсь, как бы не перепутать. Завтра пойду в ней к обедне, так чтобы не надеть шиворот-навыворот. Долго ли до греха! Ведь отродясь я этих шляпок-то не нашивала.

— Мудрости большой нет.

— Ну, как сказать… Можно и не тем концом надеть. А ты уж покажи мне, как по самому новомодному фасону надо.

— Ну, то-то. Разика три я при тебе надену, как следовает, тогда и попривыкнешь.

Начинается надевание шляпки перед зеркалом. Катерина суетится около Акулины.

— Пройдись-ка теперь в ней, пройдись-ка… — говорит она. — Вот так. Только уж ты не очень с ноги-то на ногу переваливайся.

— Сем-ка опять шубу надену, да в шубе… Не надеть ли уж и платье матерчатое?

— Платье-то уж зачем же? Платье завтра наденешь.

— Ну ладно. А завтра-то я и браслетку надену. Ведь он мне и браслетку подарил. Вот я тебе сейчас ее покажу. Вот…

Акулина достала браслет.

— Прелесть, прелесть что такое! — хвалила Катерина. — Тереби с него, Акулинушка, тереби. Умрет, так, по крайности, помянуть его будет чем.

— Да я уж и то.

— Подбирай его к рукам, подбирай… Браслетку подарил — проси скорей часы с цепочкой. Ну-ка, надень-ка браслетку-то на руку.

Надевается браслет, потом шуба. Акулина опять прохаживается по комнате. Катерина сидит и допивает чашку кофею.

— Ну, ин бежать мне домой. А то сама раскричится, — говорит она наконец.

— Постой… — останавливает ее Акулина. — Я еще тебя кое-что хочу спросить.

— Ну?

— Расскажи мне, милая моя Катерина Афанасьевна, как надо дамой настоящей новомодной быть, а то мне чтобы не перепутаться.

— Дамой? — протянула Катерина. — Ну, дамой немудрено быть.

— Однако все-таки… Ведь вот завтра у нас Рождество… К Трифону Иванычу будут всякие разные гости приходить, так мне чтобы в самом разе быть и под даму потрафить. Как в настоящих-то домах дамы действуют?

— Очень просто. Во-первых, целый день ты должна быть в параде одевшись и сидеть на диване с книжкой. Ты грамотная?

— Нет, милая, неграмотная.

— Вот это-то плохо. Ну, коли неграмотная, то сиди и на картах гадай, а нет, так ешь что-нибудь… Хочешь — пастилу ешь, хочешь — орехи кедровые грызи. На обеденном столе закуску накрой из разных сортов и выпивку всякую поставь. И пусть она целый день стоит.

— Ладно. А самой сидеть?

— Сама сиди. Принесет почтальон карточки поздравительные — вели ему двугривенный на чай дать, а карточки вынь из конвертов и положи на тарелку.

— Там, где закуска?

— Нет, нет… Тарелку отдельно поставь. Поставь на видном месте. Вон хоть там, перед зеркалом. А ежели публика поздравляющая будет приходить, то проси садиться и заводи политичный разговор.

— А целоваться с мужчинами не надо?

— Не надо, не надо. Целуются только в Пасху. Ты просто только руку подай и сейчас такие слова: не хотите ли, мол, выпить и закусить.

— А самой не есть и не пить за компанию?

— Нет, не ешь и не пей. Модные дамы не едят и не пьют при публике. Да и понатянуться можешь, если со всяким-то прикладываться, а это не модель.

— Вот политичные-то разговоры я не умею…

— Да ничего нет трудного. Одного спросишь: где вы изволили быть у заутрени? Другого: были ли перед праздником в театре? Третьего, который ежели постарше и посолиднее, спросишь: почем гусей к празднику покупали?

— Только и всего?

— Только и всего. А скажут тебе комплимент — не стыдись и рукавом не закрывайся.

— Как? Как ты сказала? Что скажут? — спросила Акулина.

— Комплимент.

— Это что же такое обозначает?

— Ну, к примеру, похвалит кто-нибудь твою красоту, так ты рукавом глаза не закрывай и отвечай с улыбкой так: «Полноте… Какие вы насмешники!»

— И больше ничего? — спросила Акулина.

— Да ведь там глядя по обстоятельствам. Так вперед обучить нельзя. Одному гостю надо одно сказать, чтобы было к месту, а другому другое.

— Вот к месту-то чтобы сказать, милая девушка, у меня и не выходит.

— Ну, как-нибудь попривыкнешь. Сразу ведь нельзя. Однако прощай. Пора мне. И так уж чувствую, что ругательски изругает меня моя полковница.

Катерина поднялась с места и расцеловалась с Акулиной. Акулина бросилась ее провожать на лестницу.