Вершина. Сага «Исповедь». Книга четвёртая

Натали Бизанс

Сага «Исповедь» о перерождении душ, о вечном стремлении человека к постижению высших законов Вселенной, о любви, которой нет конца. Четвёртая книга повествует нам историю жизни Эрнесто Гриманни. Действия происходят в эпоху Возрождения. Флоренция, времена правления Козимо I, Великого герцога Тосканы. Нас ждёт захватывающее погружение в хитросплетения судеб главных героев, чья самоотверженность, вера и доброта способны изменить этот мир к лучшему.

Часть 3. Глава 3

Кони продвигались по снегу почти беззвучно, пар валил от дыхания Джюсто и оседал на морде белым инеем.

— Ну и холод! — сказал Амато, который, вопреки всем мои приказаниям, всё ж отправился сопровождать нас.

Передо мной сидел Валентино, и, погружённый в своё горе, даже не смотрел по сторонам. Священник должен был нас ждать в храме, так договорилась хозяйка со своим двоюродным братом. Теперь я мог заказать панихиду по обеим женщинам, дорогим мальчику и сдержать своё слово.

— Первый снег в моей жизни навсегда запомнится этой утратой…

— Не грусти, мальчик, я тоже потерял свою мать и даже не смог с ней проститься. Но жизнь продолжается и после смерти, близкие живут в наших сердцах и продолжают нам помогать.

— Вы верите в это, мой господин? — он обернулся ко мне, взглянув своими печальными глазами прямо в душу.

— Я это знаю. И ты верь! — покрепче прижал его к себе, укрыв своим тёплым плащом от непогоды. Снегопад закончился, и теперь ветер разгонял тучи, как стадо отъевшихся ленивых коров с большим выменем, еле плетущихся к дому.

Нужно будет позаботиться об одежде для Валентино, как только появится такая возможность, парнишка не защищён в холода. Его детская доверчивость вызывала во мне отцовские чувства.

— Повезло тебе, малыш, — Амато придержал своего коня, чтобы идти с нами вровень, — меня в твоём возрасте уже заставляли делать невообразимые гадости. Ты же нашёл покровителя с золотым сердцем, под плащом которого ты — как у Христа за пазухой… Помни об этом! — он пришпорил гнедого и умчался вперёд, оставляя за собой снежную пыль.

«Что это было? Никак ревность? И к кому, к бедному ребёнку-сироте?.. — я улыбнулся. — Иногда дети кажутся мне более разумными, чем взрослые люди. Видимо, глядя на Валентино, Амато вспомнил своё болезненное прошлое и от этого ему стало тяжело. Что ж, можно только посочувствовать несчастному. Такие раны не заживают, и я уж позабочусь о том, чтобы подобное не случилось с мальчиком, доверившим мне свою жизнь и судьбу!»

Церквушка была небольшая и внешне напоминала чем-то ту, в которой мы отыскали подземный ход, ведущий к замку Романьези (гореть ему в аду!). Кто знает, сколько тайн хранит это деревенское сокровище?! Мои отношения с Церковью с некоторых пор были совсем непростыми.

Привязав лошадей, мы вошли в храм. Познакомились со священником, на вид отцу Венченце было лет тридцать-тридцать пять, но ранняя седина уже покрывала виски и часть небольшой бороды, которую он носил.

Мы зажгли свечи и помолились за упокой матери Валентино и незабвенной Филоретты. Конечно, я промолчал о том, кем она являлась, думая, что Богу лучше нас всех это известно. Ведь кто бы ни была эта женщина, она сделала много добра простым людям, которым и заплатить-то ей особенно было нечем.

Амато, немного постояв за моей спиной, вскоре вышел.

— Ваш друг не желает присутствовать на панихиде?

— Я не принуждаю моих людей что-либо делать, если на то нет их доброй воли, — сухо ответил я.

— И правильно поступаете, барон. Просто на улице непогода… — он вздохнул, и я внимательнее к нему пригляделся. Что-то сильно настораживало меня в этом человеке.

Во время молебна Валентино с трудом сдерживал слёзы, стараясь быть настоящим мужчиной, но лучше бы он разрыдался, чем носить всё в себе!

Потрескивали свечи, напоминая о присутствии потусторонней силы. Появление Эделины (я уже заметил), тоже всегда сопровождалось характерным подрагиванием огня. Но в этот раз её здесь точно не было. Постепенно Церковь заполнялась людьми, пришедшими на вечернюю службу. Многие с интересом нас разглядывали, как какую-нибудь редкостную диковинку. Мой внешний вид отличался от здешних, Валентино же был частью такого же простого люда, как они. И всё же стоял рядом со своим господином. Вот все и гадали, кто же он мне, как попал в свиту? Шёпот за спиной то и дело доносился до слуха обрывками фраз, отвлекая от молитв. Кто-то даже предположил, что ребёнок мой бастард.

«Да нет, слишком молодой получается папаша, — отпарировал другой, — Да и своего одел бы побогаче…»

«Об одежде я подумаю в первую очередь, как бы не промёрз малец.»

Наверное, я должен был пригласить Патрицию с нами, но не хотел раскрывать истинной причины, почему и ради кого мы здесь. Имя Филоретты ей бы ни о чём не сказало, а вот Эделину она бы вспомнила точно, к тому же мы не говорили друг с другом со вчерашнего вечера.

Пытаясь настроиться на молитву, я всё равно не переставал думать, и мысли путались в голове.

«Женись обязательно. Если повезет, станешь самым счастливым человеком на свете, если нет — философом», — гласит изречение Сократа. Повезло ли мне? От чего я стал таким несчастным? Я ведь искренне люблю Патрицию, как никого и никогда. Но мрачное состояние её духа стало неподъёмным бременем для нас обоих. Как помочь, если она сама ничего не хочет? Как воскресить убитое в ней чувство покоя и чистоты, в котором раньше пребывала она? Мне казалось, что я сделал уже всё возможное и невозможное ради этого. Даже призвал душу Эделины и вступил с нею в сделку, за которую могу сам быть сожжён на костре… Силы кончаются. А где их взять, никто не объяснит.

Когда заупокойная служба закончилась, священник поинтересовался, желает ли кто-нибудь исповедоваться?

«Надорвёшься, если узнаешь о моих грехах», — подумал я и вежливо отказался.

Валентино же с радостью пошёл за отцом Венченце и появился после исповеди с лицом заплаканным, но просветлённым.

— Мальчик мне сказал, что супруга Ваша больна, я бы мог помолиться о её выздоровлении, — священник посмотрел на меня с тревогой.

Я достал монеты.

— Нет, Вы не так меня поняли, синьор, я делаю это бескорыстно, просто желаю помочь. Мне нужно знать её имя.

— Валентино не сказал? Её зовут Патриция, — я посмотрел на него с удивлением.

— Позволите ли Вы, барон Гриманни, навестить Вашу дону сегодня вечером и поговорить с нею. Возможно, я смогу быть полезен.

— Будем рады! — ответил я, а про себя подумал: «С чего бы такое великодушие?»

Он как будто считал мои мысли:

— Вы пожалели простого деревенского мальчика и облагодетельствовали его. Мне бы хотелось сделать что-то доброе для вас.

— Какое вам дело до ребёнка, он ведь не Ваш? — это было совсем невежливо с моей стороны, раздражала его неожиданная заботливость и то, что он совал нос не в свои дела.

— У Бога нет чужих детей.

— Поэтому вы сжигаете их на кострах?

— За время моего служения здесь не было ни одного сожжённого.

— Как же так? Лишаете народ зрелищ, или с ведьмами проблема?

— В Вас много боли, а у меня есть лекарство от неё, но я не могу заставить больного вылечиться, если он сам того не желает.

— Скажите лучше это моей жене при встрече! Возможно, она будет более сговорчивой.

— Не зря Вас Господь привёл сюда, господин Гриманни. Моё сердце подсказывает, что дороги заволокло снегом, ради того, чтобы мы сегодня встретились. Я не стану Вас торопить. Но помните, у меня есть средство, гораздо более сильное, чем то, что Вы носите у себя за поясом.

— Откуда вы знаете? — у меня округлились глаза. — Я никому не говорил…

— Свет истины доступен тем, кто его ищет. Не опускайте голову! Всё ещё можно исправить. Итак, до встречи! Дайте мне Вашу руку! — от его прикосновения по моему телу разлилось странное ощущение умиротворения и покоя.

«Кто он? Кто этот человек?»

— Потом Вы сами всё поймёте, он улыбнулся.

«Какие потрясающие глаза, где я мог их видеть? Я уже многое испытал на своём веку, но чтобы так: провидец в сутане?!»

Он попрощался и ушёл к прихожанам, многие из них целовали ему руку, словно епископу или самому Папе Римскому.

«Странный, какой же странный всё-таки человек, где же я мог раньше встречаться с ним?» — до меня не доходило очевидное…