Трусость

Тру́сость (трус — «тот, кто трясётся») — свойство характера, неспособность преодолеть страх перед личной опасностью. Трусость неразрывно связана с действием и понятием долга: если человек не должен предпринимать опасных для него действий, то уклонение от угрозы является не трусостью, а здравым смыслом; трус из страха не делает то, что должен.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Храбрость, или, точнее, лежащее в основе её мужество (ибо храбрость есть только мужество на войне), заслуживает того, чтоб её подвергнуть более подробному рассмотрению. Древние причисляли храбрость к добродетелям, а трусость – к порокам. Это не соответствует духу христианства, направленному к благоволению и терпению и возбраняющему всякую враждебность, собственно даже всякое сопротивление, почему и воззрение это не имеет более места. Тем не менее мы должны сознаться, что трусость кажется нам несовместимою с благородным характером уже вследствие той чрезмерной заботливости о собственной особе, которая скрывается за этим качеством. Мужество допускает такое объяснение, что человек добровольно идёт навстречу беде, грозящей ему в текущую минуту, дабы тем предотвратить ещё большие, коренящиеся в грядущем, беды, между тем как трусость поступает наоборот. Стало быть, первое имеет оттенок терпения, которое именно состоит в ясном сознании, что кроме приближающейся беды существуют ещё горшие беды и что, усердно избегая и отвращая первую, можно навлечь последние. Вследствие такого толкования, мужество представляет из себя род терпения; и так как именно это свойство делает нас способными к самоодолению и всякого рода лишениям, то посредством него и мужество является по крайней мере родственным добродетели качеством.

Артур Шопенгауэр, Parerga und Paralipomena

Справедливость требует признать, что все эти осуждения не относятся ими к внутреннему самозаставлению, которое упрощенно характеризуется как «насилие духа над плотью» и допускается в порядке нравственного делания. Однако пределами «своего тела» допустимость заставления и ограничивается: «чужая плоть» имеет «своего хозяина» и поэтому «насилие», направленное на другого, «не нужно», а отрицать «свободу» и «человека» недопустимо; ведь невозможно доказать, что «другой» неспособен к верному самоуправлению изнутри. И поэтому всякое выхождение за пределы своего существа признается не обоснованным пользою, не вызванным необходимостью, вторгающимся в Божие дело, святотатственно замещающим волю Божию как якобы недостаточную и обнаруживающим в душе «насильника» прямое отрицание Бога. Надо предоставить других самим себе и совсем прекратить внешнюю борьбу со злом как неестественную и неплодотворную. Надо перестать «устраивать жизнь других людей» и понять, что, кто бы ни сделал насилие и для чего бы оно ни было сделано, все равно оно будет злом, без всяких исключений. И все те, кто этого не хочет понять и продолжает насильничать – разбойники на больших дорогах, революционеры, палачи, шпионы, сенаторы, министры, монархи, партийные лидеры и все вообще политические деятели – суть «заблудшие» и «большею частью подкупленные» люди, предающиеся своим «привычным, излюбленным порокам: мести, корысти, зависти, честолюбию, властолюбию, гордости, трусости, злости…».

Иван Ильин, О сопротивлении злу силой, 1925

Зато Аристотель ясно показал другое – и этим мы и закончим главу. Храбрость нуждается в чувстве меры. Это не значит, что можно быть слишком храбрым или что экстремальная опасность вызывает экстремальную храбрость. Это значит, что следует соотносить риск и преследуемую цель. Можно рисковать жизнью во имя благородной цели, но глупо делать то же ради пустяков или просто упиваясь опасностью. Этим храбрец отличается от сорвиголовы. Благодаря этому храбрость – как и любая другая добродетель, по Аристотелю, занимает золотую середину между двумя крайностями, двумя безднами – трусостью и безрассудством. Трус слишком подвержен страху, а безрассудный человек слишком мало ценит жизнь и недооценивает опасность. Поэтому ни тот ни другой не могут быть истинно (то есть добродетельно) храбрыми. Любая отвага становится добродетелью только при условии, что ее ведет благоразумие – с помощью страха и под контролем разума. «Душевная сила или добродетель свободного человека одинаково усматривается как в избежании опасностей, так и в преодолении их. Человек свободный выбирает бегство с тем же мужеством или присутствием духа, как и сражение» («Этика», IV,69).

Андре Конт-Спонвиль, Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни, 2001

Абсолютно естественным образом все живые существа стремятся действовать так, чтобы им было максимально хорошо. Все живые существа стремятся получать только удовольствия, избегая страданий. Иногда живые существа идут на страдания, но делают они это, предполагая, что такое поведение приведет к последующему выигрышу в удовольствиях. Например, человек может ходить на нелюбимую работу, чтобы иметь средства для существования и реализации своих желаний. Человек может совершить героический поступок, например, выдержать пытки врагов, но не выдать своих соратников. Так человек избегает мучительных страданий от осознания своей трусливости и подлости в случае предательства своих друзей. Мучения от физических пыток героический человек считает более слабыми, чем мучения от угрызений совести и от осознания своей слабости и трусости.

Владимир Филоверум, Верум. Единственно возможная панацея от всех бед, 2017

В языке, добавляет М. Эпштейн, нет слов и понятий, чтобы точно центрировать добродетель, но есть дополнительные пары понятий, между которыми остается большой промежуток для свободных действий, – нравственный континуум доброго: между щедростью и бережливостью, между жизнелюбием и воздержанием и т.д.80. Стереоэтика – это попытка совместить разные моральные проекции одного поступка: так, если он приближен к благоразумию, он опасно граничит с трусостью, а если отвечает требованиям мужества, то близок безрассудству. В этой двойной системе координат невозможно найти «золотую середину», раз и навсегда установленный оптимум, но и нельзя не искать.

Г. В. Иванченко, Забота о себе. История и современность, 2009

Но есть и те, кто не будет задавать подобного вопроса, опасаясь подозрений в моральной трусости, но при этом не сможет самостоятельно сформулировать то, что имею в виду я, или точно определить важнейшую моральную проблему, о которой я говорю. Для них у меня подготовлен более развернутый ответ.

Рэнд Айн, Добродетель эгоизма, 1964

Виктор Франкл однажды заметил, что таким же ужасным, как Аушвиц, была только гиперболизация повседневности[24]. Франкл имел право на такое сравнение; я – нет. Но мне думается, что я понимаю смысл его слов, который заключается в том, что страшная повседневная душевная мука превышала возможность ее осознания. А вот лучшая его фраза: те, кто делился своей едой и отказывался так же жестоко относиться к другим, как те относились к ним, не выжили. Поэтому фотография Илси воплощает в себе историю каждого из нас, даже тех, кто прожил жизнь в безопасности. Никто из нас не может сказать, как бы он поступил в тех обстоятельствах, в которые она попала волей судьбы. У каждого из нас есть свои воспоминания о случаях безнравственной трусости, и никто из нас не имеет право ненавидеть Илси за ее страстное желание выжить. И все мы понимаем, почему эта современная странница еще бродит в поисках Избранных с фотографией своей вины у себя на шее, желая быть если не прощенной, то хотя бы услышанной.

Холлис Джеймс, Душевные омуты. Возвращение к жизни после тяжелых потрясений, 1996

Считается, что японским самураям страх неведом, причина этого в том, что они очень серьезно относятся к методикам, позволяющим контролировать это чувство. Для самурая проявить трусость означает потерять честь. Японских воинов с детства готовят осознавать и правильно понимать смерть.

Куропаткина М. В., Уличный бой без правил. Эффективные приемы защиты и нападения. Применение подручных средств для самообороны, 2006

В этой тренировке отчетливо проявляются интересы, изобретательность, степень активности, самооценка ребенка, его цели, мужество и уверенность в себе либо трусость и нерешительность. В этой первой борьбе ребенка за самоутверждение уже проявляется сила или слабость его стремления преодолеть трудности. На его позицию значительное влияние оказывают воспитание и самая ранняя подготовка.

Адлер Альфред, Очерки по индивидуальной психологии, -1

Русский дарвинист В. А. Мошков восхищался хищностью и хищниками, бестиальным человеком [120]. Он выделил два человеческих типа. Первый, низший – похож на травоядных животных: коров, овец. Его представителей отличают слабость чувства, неподвижность ума, непредусмотрительность, трусость и стадное чувство. Они не способны вести активную борьбу. Их единственная защита – стадо. Второй, высший тип напоминает плотоядных хищников. Для него характерны высокий уровень ума, силы, ловкости, подвижности, грациозности, чувств и воли. Люди этого типа являются свободолюбивыми индивидуалистами.

Курек Н. С., Бестиальная, религиозная и рациональная личность, 2016

Мы вроде бы знаем, что люди скорее иррациональны, чем рациональны. И не решаемся сделать очевидный логический вывод: миром управляют трусость, глупость и жадность. А вовсе не коварные расчеты и изощренные планы.

Соловей В. Д., Абсолютное оружие. Основы психологической войны и медиаманипулирования, 2015

Самым мужественным государством бывает то, в котором лучше всего награждается доблесть и сильнее всего наказывается трусость.

Власть над людьми и люди у власти, 2012

Рядом, однако, с этой жестокостью и кровожадностью у параноиков возможно бывает подметить большую хитрость, осторожность, коварство и даже трусость, что, однако, не мешает им готовить планы мести и вести каверзы и злодеяния.

Ковалевский П. И., Иоанн Грозный, -1