Реализм (философия)

Реали́зм, в философии — распространённый европейский философский термин, не имеющий постоянного или общего значения. Использовался для обозначения направлений европейской философии, постулирующих то или иное отношение понятий к реальности. В разные эпохи относился к совершенно различным (и даже — противоположным) направлениям:

1. реализм в схоластике (европейской средневековой философии): постулирует реальное существование общих понятий (таких как человек, клён, …), отдельное от отдельных представителей, включаемых в это понятие (проблема универсалий). Противоположное направление — номинализм. Существовала смягченная версия реализма — концептуализм (умеренный реализм);
2. реализм служит для обозначения философского направления нового времени, противостоящего мистицизму и шире — идеализму. Выразителем этого вида реализма был Гербарт со своими последователями;
3. реализм в Английской философии Оксбриджа начала XX в. Это реалисты считали, что истинные понятия — непосредственно соответствуют реальности. Всё остальное (вся метафизика) считалось ложным и излишним, называлось «идеализмом». Данное направление видело свою миссию в противостоянии «идеализму». К этому направлению принадлежит Бертран Рассел;

реализм в философии второй половины XX в.: утверждает реальное соответствие теоретических объектов, вводимых научными теориями — объектам существующим в природе. В том числе — ненаблюдаемых теоретических объектов. Противоположное направление — антиреализм.Во втором значении, реализм используется также

1. как оценочный термин, причём не только для философских концепций, но и для любых теоретических позиций или практики. Реализм обычно значит «хорошо», но оценка может колебаться в зависимости от собственной позиции оценивающего.
2. для описания (и оценки) неевропейских философских концепций — с европейской точки зрения.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Второй раскол в социологии проходит по линии «реализм – номинализм». Возник он не постепенно, по мере накопления знаний и перехода от одних задач к другим, а ab ovo – изначально, в силу преемственной связи с философией. Неслучайно еще Г. Спенсер говорил о «переносе спора между номинализмом и реализмом в другую – социальную – область»[127]. Действительно, острый средневековый диспут об онтологическом статусе универсалий, в центре которого была категория материи как субстанции, с зарождением социологии сместился в плоскость категоризации термина «общество» и выяснения единства «индивид – общество». «Что такое общество?» – так назвал первую главу «Оснований социологии» Спенсер; «Как возможно общество?» – вопрошал Г. Зиммель. Нет сомнения, что это центральные вопросы теоретической социологии, и каждый социолог ищет на них свой ответ или солидаризируется с предшественниками. Социологический реализм признает самостоятельное существование общества, номинализм понимает его как продукт взаимодействия индивидов. Типичный аргумент номиналистов сводится к утверждению, что если бы не было людей, то не было бы и общества. Реалисты парируют тем, что человек есть общественное существо per se (само по себе), а значит, не будь общества, не было бы и людей, ибо «феральные люди» (от лат. fere – как бы, наподобие), по классификации Линнея (дети-Маугли), не могут ни гоминизироваться, ни социализироваться. Как отмечалось выше, гносеологический источник разногласий связан с решением вопроса о соотношении общего и единичного.

С. А. Шавель, Общественная миссия социологии, 2010

Лингвоцентризм аналитической философии вызывал критику у некоторых крупных философов. Например, Бертран Рассел считал, что аналитическая философия уходит от смысла вещей в игру в слова. Критикуя позднего Л. Витгенштейна, выдвинувшего в 1920-30-е гг. концепцию языка как комплекса языковых игр, а задачу философии видевшего в том, чтобы понять и описать правила той или иной языковой игры, Б. Рассел писал, что не может поверить, что «теория с подобными меланхолическими последствиями может быть верной», и утверждал, что цель слов «заключается в занятии тем, что отлично от слов»[36]. Логика лингвоцентризма была экстраполирована в сферу эстетики и теории литературы, в значительной степени обусловив постструктуралистскую концепцию литературы, отрицающую референциальность литературы. Для Р. Барта «литература – это способ освоения имени»[37]. Она не соотносится с реальностью, не отражает и не познает ее. Претензии реализма на правдивое отражение действительности – всего лишь «референциальная иллюзия».

Коллектив авторов, Россия в литературе Запада, 2017

Каждый вид деятельности характеризуется специфическими целями и средствами, а также способами оценки результатов. Одна из основных идей книги – тезис о том, что наука как деятельность имеет единственную цель: получение истинного знания. Это специфическое отличие науки от всего остального, чем занимается человек. Научное знание может использоваться разным образом, в частности для производства новых технологий. Но если не учитывать цель научного познания, то нельзя понять ни смысловую структуру научных теорий, ни их развитие, ни возможность их использования в прикладных контекстах, ни даже взаимоотношения между учеными (поэтому многие представители так называемой «социологии научного познания», игнорирующие эту важнейшую характеристику науки, превратно описывают эти взаимоотношения). Э. Агацци разделяет понимание истины как соответствие смысла утверждений реальному положению дел (понимание, восходящее к Аристотелю и развитое Тарским). Вместе с тем он критикует так называемый «эпистемологический дуализм», согласно которому познание непосредственно имеет дело не с самой действительностью, а только с ее репрезентациями – лишь последние согласно этой точке зрения специфическим образом соотносятся с реальностью. В число концепций, разделяющих позицию «эпистемологического дуализма» и попадающих под огонь критики автора, он включает и «теорию отражения». Э. Агацци критикует последнюю, таким образом, не за ее эпистемологический реализм, а за сохранение в ней эпистемологического дуализма – представления о том, что познание имеет дело не непосредственно с самой реальностью, а с особыми ментальными образованиями – образами, которые являются своеобразными посредниками между реальным миром и познающим субъектом, как бы отгораживающими сознание от самого мира (мне приходилось в свое время критически писать о «теории отражения» сходным образом).

Эвандро Агацци, Научная объективность и ее контексты, 2014

Таким образом, мы пришли к следующему выводу: все сферы бытия и познания, рассматриваемые в контексте воззрений реалистов, составляют ту область, в которой власть прасангики абсолютна и легитимна. Это говорит о совершенной правомочности и необходимости того критического анализа, который осуществил Нагарджуна по отношению к разного рода реалистическим воззрениям. Можно сказать, что мадхьямака Нагарджуны есть первичное осознание и преодоление наивного реализма буддизма раннего периода. Тем самым Нагарджуна расчистил и подготовил базу для возникновения учений более высокого уровня. Но что касается мадхьямака-прасангики Чандракирти, то с ней ситуация совершенно другая. Этот мыслитель и его последователи (Цонкапа и др.) сочли возможным распространить правомочность методов прасангики практически на все сферы бытия и познания: всё, что хоть в какой-то степени позитивно утверждается (проявляется), тем самым автоматически попадает под действие негативной диалектики прасангики. А так как в таких высших учениях как тантра, махамудра и дзогчен допускается позитивное описание абсолютной реальности,[7] и, более того, полагается, что для просветленных существ не только пустота, но и проявления могут иметь неконцептуальную (недвойственную) природу и в силу этого обладать неноминальным существованием, то тем самым весьма насущным становится вопрос: правомочно ли применение методов прасангики по отношению к этим сферам бытия и познания? Чтобы ответить на него, предварительно следует выяснить, в чем же заключается сущностное отличие понимания абсолютного реалистами и последователями высших учений.

Третий Кармапа Ранджунг Дордже, О различении сознания и изначального осознавания. О сущности Татхагаты

С именем Равессона связан другой, отличный от эклектизма, вариант спиритуализма, также восходящий к идеям Мен де Бирана. Эта ветвь спиритуализма, представителями которой во Франции, помимо Равессона, стали Жюль Лашелье и Эмиль Бутру, сыграла важную роль в развитии французской философии, сориентировав ее в направлении, приведшем впоследствии к концепции Бергсона[46]. Данное течение французского спиритуализма находилось в сложных отношениях с позитивизмом: во многом противостоя ему и не приемля его механистических выводов, оно, однако, восприняло от него идеал позитивного знания, строго сообразующегося с опытом. Из такого стремления к опытному обоснованию философского знания исходил Равессон, назвавший свое учение «позитивным спиритуализмом» (Бергсон позже пойдет подобным путем, разрабатывая «позитивную метафизику»). Основные идеи философии Равессона сформировались под влиянием Аристотеля, Плотина, Лейбница, Мен де Бирана и Шеллинга, чей курс лекций, посвященный отношениям природы и духа, он прослушал в Мюнхене[47]. Однако, хотя философия Шеллинга и сыграла свою роль в интеллектуальном развитии Равессона, подсказав ему идею «спиритуалистического реализма», создание сложных метафизических систем в духе Шеллинга не входило в его задачу. Здесь куда ближе ему была традиция исследования внутреннего опыта, фактов сознания, восходящая во французской философии к Декарту и представшая в особой форме в концепции Мен де Бирана. Подобно последнему, Равессон видел главный метод познания в интроспекции, открывающей факты внутреннего опыта, а индивидуальный опыт рассматривал как основу постижения всей реальности. Он в особенности подчеркивал ту мысль Бирана, что душа открывает в себе не только феномены, но само свое существо, свою собственную причинность – в виде чувства усилия, и углубил волюнтаристический аспект концепции Бирана, придав свободной воле статус наиболее существенного, творческого элемента действительности.

И. И. Блауберг, Анри Бергсон

Положение (статус) универсального характера философских понятий показывает источник всех философских проблем, их решений и суждений о них. Вся история философии – это примеры нахождения и утверждения тех или иных видов всеобщих явлений, их первоначального значения, доказательств и опровержений достоверности принятия чего-либо за первоначальное и всеобщее. Характерным примером служит противоположность идеализма (греч. idea, eidos – идеальная форма, вид) «линии Платона» и гилеморфизма (греч. hyle – материал, материя и morphe – форма) «линии Аристотеля». В средневековой философии эта противоположность нашла развитие в другой противоположности – между реализмом и номинализмом, а в философии Нового времени – между рационализмом и эмпиризмом. Если Платон открыл, установил первичность сверхчувственных, чистых форм, идей, то Аристотель – единство форм вещей и их материала. То, что это противостояние не было чудачеством или лишь словесной перебранкой мужей-философов, доказывается его существованием, претендующим уже на статус «вечного», в современной мысли. К примеру, вопрос, существуют ли числа сами по себе, чистые формы, лишенные конкретного содержания (100, а чего?), имеет в современной математике, царице наук, утвердительное решение.

С. Д. Лобанов, О природе философии, -1

Итак, Субири не принимает ни «реализма», ни «идеализма»: по той простой причине, что речь идет о двух противоположных объяснениях одной и той же проблемы. Именно в этом пункте феноменология Гуссерля предлагает путь к решению: встать на другой, более радикальный философский уровень – на уровень «описания», предшествующий всем возможным «объяснениям» (реалистическим или идеалистическим).

Хавьер Субири, Чувствующий интеллект. Часть I: Интеллект и реальность, 2006

Теоретико-методологической базой, на которой Э. Дюркгейм строил систему своих социологических взглядов, стал так называемый «социологизм», который считают одной из разновидностей социологического реализма. Основная особенность этого направления заключалась в противопоставлении себя номинализму. Социологический реализм провозглашает в качестве своей парадигмы необходимость и требование признавать в качестве особой реальности (наряду с реальностью природной среды и реальностью внутреннего психического мира человека) человеческое общество.

М. Ю. Горбунова, Общая социология, -1

Вслед за отечественным исследователем аналитической философии А.М. Грязновым мы будем называть реализм, выдвигаемый в рамках данного направления, аналитическим[8]. «Многоликость» аналитического реализма, безусловно, не может не поражать. Страницы философских журналов и монографий пестрят названиями разнообразных реалистических концепций («научный реализм», «непосредственный реализм», «эпистемологический реализм», «модальный реализм», «этический реализм», «внутренний реализм» и т. п.). Более того, ни одна другая тема не поляризует современную философию в такой мере, как это делает реализм, который для одних выступает как худшее проявление «логоцентризма», а для других служит гарантом объективности знания. Хотя наша цель состоит в том, чтобы попытаться разобраться, что представляет собой аналитический реализм, мы вовсе не ставим перед собой задачи дать более или менее полную панораму реалистических концепций, предложенных в рамках аналитической философии, ибо, на наш взгляд, такая задача практически невыполнима. Мы подойдем к проблеме аналитического реализма с другой стороны.

Л. Б. Макеева, Язык, онтология и реализм, 2011

Как и модернизм, постмодернизм опирается на особые постулаты и основания. К важнейшим из них относятся идеализм и отрицание эпистемологического и философского реализма, отрицание фиксированной, объективной и абсолютной истины. По этой причине постмодернизм не признает существования какого-либо тотального принципа или единого критерия и отрицает общезначимость какой-либо идеи или доктрины. Как отмечал Лиотар[15], нельзя больше говорить об универсальной идее или об абстрактной рациональности, поскольку общий и универсальный разум никогда и нигде не существовал. Мыслители постмодернистского направления ведут речь о множественных разумах и множественных идейных сферах. Таким образом, в мире постмодерна отсутствует вера в объективный мир, универсальные теоретические конструкции и аргументы, а всякого рода метанарративы, касающиеся легитимности, берутся под подозрение (Рахнамайи, 1384: 199–201). Здесь неизбежно возникает эпистемологический релятивизм (Раббани Гольпайгани, 1378: 36), который является источником религиозного, культурного, социального и этического плюрализма (Джавади Амоли, 1380: 207). Релятивизм приводит также к скепсису в отношении традиционных убеждений и ценностей, присущих различным сферам культуры, экономики, этики, педагогики и т. д. (Акбар Ахмад, 1380: 37).

Коллектив авторов, Ислам и модерн, 2017

Постмодернистская эпистемология – такой же оксюморон, как постмодернистская теология. Она снимает с себя задачу анализа эпистем и переключается на исследование условий, при которых нечто считается эпистемой. Знание несет на себе неустранимый отпечаток «субъективности», но последняя рассматривается исключительно в ее функциональной роли – как зависимость знания и его оценок от того, кто, когда, при каких обстоятельствах и зачем это знание формирует и оценивает. При этом релятивизируется и «объективность»: под нею понимается не независимость содержания знания от субъективных черт, не соответствие «самому объекту» (такое представление об объективности называют наивным или метафизическим реализмом и открещиваются от него как от архаического заблуждения), а только следствие согласия между участниками познавательных процессов, если им удается преодолеть значимые сомнения и успешно пользоваться знанием при решении определенного круга задач. Иногда это называют интерсубъективностью, хотя этот термин имеет разные смыслы в различных философских концепциях – от позитивизма до феноменологии. Но суть не в названиях. В постмодернистских вариациях происходит такая переделка эпистемологических понятий, после которой последними можно только играть; они обесцениваются в том смысле, что ценность их становится условной, наподобие того, как очки, набранные в карточной игре, не имеют никакого значения, когда игра заканчивается или начинается сызнова.

Коллектив авторов, Научные и богословские эпистемологические парадигмы. Историческая динамика и универсальные основания, 2009

Диалектика средневековья существует и развивается в лоне теологии, и в первую очередь как логика достоверного размышления – например, во время диспута на заданную тему. Искусство дискуссии требовало дальнейшего развития аристотелевской логики, совершенствования способов обоснования знания, анализа противоположных тезисов, обсуждения аргументов и контраргументов и т. д. Все это инициировало умение мыслить диалектически, способствовало обнаружению реальной диалектики понятий и вещей. Так, знаменитый спор о природе универсалий (общих понятий) между номинализмом и реализмом во многом выявил сущность взаимосвязи между единичным и общим. Определенный вклад был внесен средневековой философией в диалектику бытия и небытия, сущности и существования, символа и смысла и др. В целом можно сделать вывод о том, что в эпоху средневековья диалектика продолжала свое развитие – в основном в форме диалектики понятий, становясь все более теоретичной.

Я. С. Яскевич, Философия и методология науки. Вопросы и ответы. Полный курс подготовки к кандидатскому экзамену, 2007

Очень скоро изображение наличествующего бытия, получив «подкрепление» в виде позитивистской философии, становится основой реализма XIX в., а затем и натурализма. Но общая тенденция литературного движения проявляется в том, что миметическое или репрезентативное искусство все больше воспринимается как ограниченное, недостаточное, и это побуждает выйти за пределы «чистого» мимесиса в сферу искусства, ищущего под покровом внешнего, видимого или осязаемого мира некую подлинную реальность, духовную, идеальную и выразимую на метафизическом уровне. Установка на постижение глубинной сути жизни, ее метафизической «тайны» оказывается к концу века более отвечающей духу времени, чем позитивистская эстетика.

Т. В. Соколова, Многоликая проза романтического века во Франции, 2013

Хотя это может показаться странным любому здравомыслящему человеку, но сегодня существование эмпирической реальности необходимо снова доказывать. С появлением в 2011 г. в Италии «нового реализма» (Феррарис, 2014) научные дискуссии о существовании действительности обрели новые рамки, ограничительный концептуальный каркас. Он определяет необходимость различения онтологии и гносеологии: действительность, существующую независимо от наших представлений о ней, и теоретические модели, включающие способы ее познания и понимания. М. Феррарис иллюстрирует такое различие на примере изучающих природу простых школьников и судей, которые при вынесении приговора опираются на модельные представления – прецеденты, установления, законы (Феррарис, 2014).

В. В. Знаков, Психология понимания мира человека, 2016

3. Принцип аналитизма. Данный принцип подчеркивает исследовательское отношение писателя-реалиста к предмету изображения – к современной ему действительности. Бальзак определил этот принцип как стремление «ухватить скрытый смысл» реальной жизни, «изучить [ее] начала и причины». Напомним, что романтики, если и обращались к реальности, то часто трактовали ее как мистически враждебную человеку и неподвластную его пониманию (например, в творчестве Т. А. Гофмана). Подобная позиция в эстетике реализма сменяется сознательным намерением выявить тот «объективный закон» (выражение Гюстава Флобера), которому подчиняется и жизнь всего общества, и частная жизнь отдельного человека. Поэтому особым объектом аналитического изображения в литературе реализма становится психология героя, особенности которой трактуются либо как следствие подчинения человека «объективному закону», либо как следствие сопротивления его принуждающей власти.

О. Н. Турышева, История зарубежной литературы XIX века: Реализм, 2014

Важно видеть как это делается, чтобы знать, иметь выбор, что принять, а чему противостоять. Наконец, предложить некий modus vivendi между реализмом и модернизмом, отражающими наш природный, предметный макромир, и постмодернизмом как, по сути, идеологией иных, информационно-виртуаль-ных микро- и мега-миров. Проблемы экологии, еще недавно относимые к природе, стали актуальными для культуры и человека, вообще – Бытия.

В. А. Кутырёв, Философия постмодернизма, 2014

Анкерсмит предложил новую методологию философии истории назвать «историческим письмом», где нарратив задается художественным языком и личным опытом автора. Если «старая» философия акцентировала внимание на связи между авторской интенцией и текстом, то «новая» – на связи между текстом и его чтением. То есть в центр исторической работы поставлен текст, но не как объект изучения и интерпретации историка, а как то, на что смотрит читатель. Это понимание текста как цельности, неразложимой «на отдельные утверждения об исторических событиях», диктует необходимость особого «текстуального» механизма, обращающего внимание на ирревалентные детали и маргинальные нюансы. В «текстуальный» механизм входят основные понятия и приемы неофрейдизма, современного литературного и философского постструктурализма, деконструктивизма, лингвистики и философии языка. Предметом исследования «новой философии истории» становится исторический текст в целом, а не его отдельные утверждения. Для Анкерсмита не философия и наука являются основой историописания, а наоборот, история становится основой философии. Большая роль здесь отводится литературе и искусству (например, реализму поп-арта), откуда вытекает эстетическая природа историописания. Спецификой постмодернистского взгляда на историописание объявляется «деконструкция модернистского различия между языком и миром» [Анкерсмит, 2003а. С. 30, 32–36].

И. Б. Орлов, «Человек исторический» в системе гуманитарного знания, 2012

Та же позиция Ф[лоренского] – и в теории знания. Иллюзионизму, субъективизму и психологизму он противополагает реализм как убеждение в транссубъективной реальности бытия: бытие непосредственно открывается знанию. Восприятия не субъективны, а субъектны, т. е. принадлежат субъекту, хотя и лежат вне его. Иначе говоря, в знании сказывается подлинная расширенность субъекта и подлинное соединение его энергии (в смысле терминологии XIV в.) с энергией познаваемой реальности. Но с другой стороны, в противоположность общепринимаемой или общежелаемой единой, замкнутой в себе системе знания (французский и особенно германский стиль мысли) Ф[лоренский], примыкая к стилю мысли англо-американскому и в особенности – восточному, считает всякую систему связною не логически, а лишь телеологически и видит в этой логической обрывочности (фрагментарности) и противоречивости неизбежное следствие самого процесса познавания, как создающего на низших планах модели и схемы, а на высших – символы. Языки символики есть одна из существенных проблем теории знания.

П. А. Флоренский, Автореферат. Троице-Сергиева Лавра и Россия. Иконостас. Имена. Метафизика имен в историческом освещении. Имя и личность. Предполагаемое государственное устройство в будущем, -1

Собственно говоря, в этой претензии на сверхчувственное кроется лишь другое название двух совершенно противоположных элементов, не подводимых под понятие подражания реальному; эти элементы – идеализация, вышедшая из моды со времен торжества реализма и натурализма, и формальные элементы, свойственные всякому искусству: например, линии, ритмы или звуковые отношения с их специфическими законами. Из почтения к священным нравам чувства, которое – по крайней мере, в своих благородных формах – кажется двигателем двух других элементов, не решаются назвать их этими грубыми именами; но более положительный анализ укажет нам именно на них как на главное содержание всех этих метафизических притязаний; таковы технические элементы, не сводимые ни к чему другому, но не сводимые только в том смысле, что они всегда остаются техническими; однако в них нет ничего сверхчувственного, нет даже – принципиально – ничего недоступного науке. Конечно, «выражение непознаваемого через чувственное» является более значимым ярлыком. Но это лишь слова; их притягательная сила кроется в непрестанных метафорах или, вернее, в двусмысленности, которой нельзя поставить в заслугу даже убедительности, потому что один из членов метафоры по самому определению своему не подлежит наглядному представлению: только что как будто представишь нечто – и уже выпадаешь в заблуждение: понятие непознаваемого подменяется другим.

Шарль Лало, Введение в эстетику, 1912

Здесь опять мы вспоминаем о Достоевском, у которого Флоренский берет различение общечеловеческого и всечеловеческого. Это различие имеет в своей основе опыт, явленный Откровением, опыт жизни во Христе, богочеловеческой тайны. Кстати, выше мы противопоставили Флоренскому как объективисту-платонику Бердяева как экзистенциалиста и субъективиста. Однако и он точно так же, как о. Павел, использует различение всечеловеческого как универсального и общечеловеческого как общего, принимая первое и решительно отвергая второе как источник рабства личности: «нужно радикально различать, – пишет Бердяев, – общее и универсальное»[145]. Общее, представленное как объективная реальность отвлеченных понятий, закабаляет личность. В рамках истолкованной таким образом реальности невозможна свобода личности и, значит, и она сама. Однако реализм общих понятий-идей на самом деле – квазиреализм, ибо глубинная, последняя и высшая, реальность экзистенциальна и не есть объективированная данность. Таким образом, локального схождения в принятии обоими мыслителями указанного различения, идущего от Достоевского, оказывается недостаточно для того, чтобы избежать существенного расхождения между ними в философских ориентациях.

В. П. Визгин, Лица и сюжеты русской мысли, 2016

Часто лингвисты говорят об эксперименте там, где имеет место наблюдение, прежде всего наблюдение над текстами (письменными и устными). Такая трактовка эксперимента была принята, например, в американской школе дескриптивизма, а позднее – в трансформационной грамматике и математическом языкознании. Надо сказать, что даже в естественных науках поныне нечетко разделяются понятия эксперимента и наблюдения. Как правило, наблюдение мыслится как составная часть эксперимента, ответственная за восприятие информации на приборах и т. п. Существенно, что именно в XX в. стала важной инстанция «наблюдателя» и «экспериментатора» (часто они отождествляются). Возникла так называемая концепция автопоэтического наблюдателя. В этой концепции наблюдатель (человек) – это сложная развивающаяся система, которая имеет способность не только к самопроизводству и воспроизводству, но и самореферентности, работая с собственными описаниями как с независимыми сущностями. Такое новое, синергетически-когнитивное, понимание концепта «наблюдателя» («экспериментатора») знаменует собой переосмысление сути научного эксперимента, равно как и формирует новый образ субъективности в процессе обретения знаний. В современной лингвистике этому новому вызову отвечают исследования таких авторов, как У. Матурана, В. Налимов, Д. Деннетт и др. Когнитивная наука в этой связи разрабатывает новый подход под названием «экспериенциализм», или «опытный реализм» (Дж. Лакофф).

В. В. Фещенко, Лаборатория логоса. Языковой эксперимент в авангардном творчестве, 2009

Данная модель становится доминирующей в третий период творчества мыслителя (начиная с 1940-х годов). Элементы метафизики и феноменологии в «идеал-реалистической» правовой концепции Гурвича дополняются микро– и макросоциологическим анализом соответствующих феноменов. Эмиграция в США и временная интеграция в научное сообщество этой страны, где господствовали прагматизм, эмпиризм и реализм, несомненно, способствовали развитию соответствующих тенденций в формировании мировоззрения ученого. Двумя новыми доминирующими категориями становятся «форма социабельности» и «тип глобального общества», в исследовании которых постепенно вырабатывается новая методологическая позиция мыслителя. Гурвич отказывается от поиска «всеобщего» и «неизменного» в социальных явлениях – как посредством метафизических конструкций, так и через феноменологическую редукцию – и сосредоточивает свои исследования на конкретных социальных формах и состояниях, их типологизации. Этот подход получает название «гиперэмпирический реализм». В подобной реконструкции или конструировании общества через типологизацию его форм еще проявляются черты феноменологической методологии, но они уже не являются преобладающими. Данная методология характеризуется мыслителем как «диалектическая», интегрирующая принципы взаимодополняющих теорий[11].

М. В. Антонов, Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича, 2013

Во-вторых, в диалоге России и Запада Пушкин становится, по определению Ю.М. Лотмана, первым русским писателем мирового значения, создавая традицию великой русской литературы, встречающейся с Западом в новой исторической целостности универсалистского проекта европейской модернизации национальных культур. Пушкин прочитывается в контексте истории эстетических и социально-политических идей эпохи модерна и вписывается в общий ход развития европейской культуры. Его произведения могут быть проанализированы с точки зрения нормативной эстетики романтизма и реализма, ее социального и творческого пафоса, но этим не исчерпываются. Правильнее было бы говорить о глубоко авторской версии русско-европейского синтеза, на личностно-творческом уровне интегрируемой целостностью экзистенциального опыта, в основе которого – идеал творческой свободы как Божественного дара, преображающего жизнь, на что справедливо указывал С.Л. Франк. В своей известной статье «Религиозность Пушкина», он настаивал на присутствии религиозного содержания в творчестве русского гения: «…поэтический дух Пушкина всецело стоит под знаком религиозного начала преображения и притом в типично русской его форме, сочетающее религиозное просвещение с простотой, трезвостью, смиренным и любовным благоволением ко всему живому, как творению и образу Божию» [460, с. 381].

О. А. Жукова, Избранные работы по философии культуры, 2014

В эпоху средневековья философы, которые разделяли точку зрения Платона, назывались реалистами, потому что считали универсалии реально существовавшими. Их позиция была названа реализмом. Универсалиями считались невидимые и вечные идеи, существующие до вещей, обозначающие общие понятия, наиболее широкие, которые могут обозначать большой класс предметов. Противоположная точка зрения называлась номинализмом. Его главными представителями считаются Уильям Ок-кам (конец XIII–XIV вв.), Иоганн Буридан (конец XIII–XIV вв.), Николай из Отрекура (XIV в.) и др.

Н. В. Анохина, История психологии. Шпаргалка, -1

Вот зачем философ апеллирует к не отягченному умозрительными дискуссиями уму, который «естественно верил бы, что материя существует такой, какой воспринимается, а поскольку он воспринимает ее как образ, считал бы ее, саму по себе, образом»[382]. Вот зачем Бергсон рассматривает «материю до того разделения между существованием и явлением, которое было проделано и идеализмом, и реализмом»[383]. «Собственно говоря, – комментирует исследователь, – сам термин „образ“ в данном случае уже содержит в себе то, что автор хочет доказать: предпосылку об изначальной связи материи и сознания»[384]. Действительно, вот постулат Бергсона: «Я называю материей совокупность образов, а восприятием материи те же самые образы в их отношении к возможному действию одного определенного образа, моего тела»[385].

Е. В. Ровенко, Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон, 2015

Известно, что не для всех правовых учений характерна интерпретация права как системы норм. Так, например, для сторонников крайнего реализма, объявивших юридическую норму мифом, иллюзией, фикцией,[153] «узким» будет тип правопонимания, в рамках которого право интерпретируется как судебное решение по конкретному делу, или даже само социальное отношение (Д. Фрэнк). Добавление же к понятию «живого права» такого признака, как нормативность, по сути, будет являться «расширением» этого понятия.

П. А. Оль, Правопонимание: от плюрализма к двуединству, 2005

Вот одно из таких крайне редких и сжатых, но достаточно открытых по мысли мест из булгаковской «Философии имени» (этот фрагмент написан примерно в то же время, что и ивановский завуалированный «спор» с имяславием – в начале 20-х годов): «Итак, мы дошли до точки: слова суть символы. Природа слова символична, и философия слова тем самым вводится в состав символического мировоззрения. Символизм есть больше, чем философское учение, он есть целое жизнеощущение, опыт. Символ часто понимается уничижительно, как знак, внешний, произвольный, субъективный: «математический символ», «словесный символ». Это уничижительное понимание имеет для себя и объективное основание в природе символа, ибо материя его – то, в чем символизируется, действительно запечатлена человеческим субъективизмом, «психологизмом», как теперь выражаются; в искусстве это есть символизм «ознаменовательный» (В. Иванов). Но символы делает символами не это произвольное и обманчивое их употребление, но их реализм, то, что символы живы и действенны…» (ФиБ, 26).

Людмила Гоготишвили, Непрямое говорение, 2006

Эпоха Возрождения принесла с собой принципиальные изменения в мировоззрение людей и вместе с ними новые взгляды на общество, его устроение и перспективы развития. Одним из мыслителей, чье творчество знаменовало разрыв со средневековой религиозной традицией, был Никколо Макиавелли (1469–1527) – один из наиболее крупных и оригинальных социально-политических мыслителей эпохи Возрождения. Без него трудно понять и оценить специфику и характер духовной атмосферы Ренессанса. С Макиавелли начинается новая эпоха политического мышления. В его лице политическая мысль начала отделяться от других областей знания, быть автономной, превращаться в самостоятельную науку. Макиавелли главной концепцией своего учения выдвигает концепцию добродетели государя и жесткого реализма в политике.

О. А. Романов, Социальная философия, 2013

Поскольку термин «архетип» появляется уже у Филона Александрийского, допустима мысль о его влиянии на Плотина. Филон как «эллинизирующий иудей» становится проводников обоюдного влияния греческой и иудейской традиций[173]. В этом ключе в перспективе дальнейшего рассмотрения темы, представляется уместным выделить и рассмотреть влияние именно иудейского компонента экзегезы на язык и жанровое своеобразие трактата Григория Нисского «Об устроении человека» как произведения символического реализма. Этот подход позволит в общих контурах сравнить «свободноархаизирующий» стиль Плотина и стиль Григория Нисского, что представляется уместным в соответствии с тем, что христианство – религия Слова, а также и с тем, что усвоенная каппадокийцами идея Аристотеля тождества формы и сущности в исторической перпективе окажется весьма плодотворной для формирования символического реализма и литургического символа.

Р. В. Щипина, Григорий Нисский. Создание канона, 2013

Автора мы всегда чувствуем в художественном произведении, но никогда до конца воспроизвести его для себя через его художественное произведение не можем. Реальны лишь различные виды и формы его понимания через усвоение знаковой системы языка автора, ибо автор всегда использует один из возможных, а не «безусловный язык», единственно возможный. В связи с анализом условного и безусловного в языке искусства Бахтин приходит к проблеме реализма в искусстве, который понимается им как «приближение средств изображения к предмету изображения» в отличие от натурализма.

С. Т. Махлина, Лекции по семиотике культуры и лингвистике, 2010

И. П. Смирнов формулирует рабочую гипотезу об обратном соответствии филогенеза онтогенезу. Историческая последовательность эпох и психотипов (филогенез культуры) находится в обратном отношении к онтогенезу отдельной личности. Развитие культуры проходит те же фазы развития, что и человек, только в обратном порядке. Так, согласно теории психосексуального развития З. Фрейда, 1) первичный нарциссизм соединяется впоследствии с шизоидностью, затем наступает 2) садомазохистский период, который характеризуется первоначальным самоотрицанием и впоследствии нигилистическим отвержением всего мира. Наконец, последовательно сменяют друг друга 3) истерико-обсессивная, 4) эдипальная и 5) кастрационная фазы. В истории литературы этим фазам психического развития человека соответствуют следующие друг за другом, с конца к началу, художественные направления: 1) постмодернизм, 2) авангард, 3) символизм, 4) реализм и 5) романтизм. Таким образом, литературный процесс предстаёт как отражение истории психизма:

Д. Л. Шукуров, Русский литературный авангард и психоанализ в контексте интеллектуальной культуры Серебряного века, 2014

2-я лекция «Основные философские проблемы эпохи средневековья» освещает формирование предпосылок средневековой философии. Неоплатонизм. Плотин. Европа V-XV вв. Теоцентризм. Проблемы добра и зла. Радикальное изменение системы ценностей. Ориентация религиозного сознания на духовные идеалы. Учение Августина. Природа и человек как творения Бога. Первенство Бога над миром, воли над интеллектом, веры над разумом. Учение о свободе воли. Идея «Града Божьего». Мотивы неоплатонизма в философии средних веков. Средневековый иррационализм и рационализм. Мистика и схоластика. Особый характер учености, тем дискуссий. Проблема реальности единичного и общего. Спор о природе общих понятий (универсалий). Реализм и номинализм. «Сумма теологии» Фомы Аквинского – свод религиозно-философских идей средневековья. Обоснование идеи Бога. Средневековая картина мира. Соотношение науки, философии, религии. Аскетизм и духовность как нравственный идеал. Особенности развития философии в Византии, ее влияние на философскую мысль Европы. Средневековая философия мусульманского Востока.

Ю. В. Ворожко, Философия. Учебно-методический комплекс, 2009

Избранный подход оправдан рядом признаков, указывающих на стадиальный изоморфизм классического модернизма в России и Австрии. К числу таких общих признаков относится острота апокалиптического сознания, обусловленного сходством исторических судеб Российской и Австро-Венгерской империй; критика «западного» рационализма и тяга к онтологическому реализму, коренящаяся у русских в традициях восточного христианства, у австрийцев – в традициях католического барокко; программный универсализм, взгляд на современную литературу как на «резонантное пространство»[3] всей предшествующей культуры.

А. И. Жеребин, Абсолютная реальность: «Молодая Вена» и русская литература, 2009

Тенденцией к непредвзятости и объективности в осмыслении идей Шпенглера отличаются и работы последователей Коктанека. Наполненная трагическими событиями временная дистанция, прошедшая после первой волны критических рефлексий о Шпенглере, дала возможность осмыслить идеи философа уже как частично сбывшиеся прогнозы. Сквозь призму «Заката Европы» оценивается состояние современной культуры в работах Г. Мурьяна «Романтика и реализм в доктрине Освальда Шпенглера» (1968) [15], Дж. Ф. Феннелли «Сумерки вечерних стран: Освальд Шпенглер полвека спустя» (1972) [16], К. Фишера «История и пророчество: Освальд Шпенглер и «Закат Европы» (1977) [17] и др.

А. А. Степанова, «Закат Европы» Освальда Шпенглера и литературный процесс 1920–1930-х гг. Поэтология фаустовской культуры, 2015

Один из представителей реализма – Ансельм Кентерберийский (1033–1109). По утверждению реалистов, универсалии существуют реально, образуя мир сущностей, первичных по отношению к единичным предметам. Общее, таким образом, существует до конкретной вещи, служит ее порождающей причиной (например, идея человека как такового обусловливает бытие отдельных индивидов).

В. Н. Калмыков, Философия, 2017

Отсюда и возврат к реализму недавних фундаторов и подвижников «постиндустриализма». Умолчание о нем характерно для последних работ Д. Белла. Интересно, что в совместной книге Д. Белла и В. Иноземцева «Эпоха разобщенности» [М., 2007], построенной в форме диалога, известный российский эксперт «в качестве основной темы предложил «вопросы технологического развития и эволюции постиндустриального общества», но «Белл ответил, что считает эту проблематику пройденным этапом» (с. 12). Это редкостный парадокс: еще в 1999 г. Д. Белл в предисловии к русскому изданию книги с обязывающим названием «Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования», писал об этом, по крайней мере в заголовках, в futurum, а буквально через несколько лет уже назвал свою концепцию «пройденным этапом» (!).

И. Я. Левяш, Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 1, 2012

А. Н. Веселовский – не только основатель теории исторической поэтики, но и один из выдающихся мыслителей второй половины XIX в. Общая культурологическая концепция Веселовского опирается на мысль об историческом характере культуры и многосоставности содержания культурных феноменов. В поиске культурной самобытности надежным подспорьем выступает разработанный им сравнительно-исторический метод. Веселовский, соединив принципы историзма и «реализма» со сравнительным подходом, принимает метод, по которому требуется объяснить жизненное явление прежде всего из его времени и из той среды, в которой оно проявляется. Используя этот метод, Веселовский внес огромный вклад в изучение архаического фольклора, в выявление типологически сходных культурных феноменов. Фольклористические труды А. Н. Веселовского опубликованы в томах: «Избранное: Традиционная духовная культура» и «Избранное: Эпические и обрядовые традиции»[13]. В эти тома вошли работы о народной поэтической духовной культуре, фундаментальное исследование Веселовского «Южнорусские былины» (1881; 1884), «Гетеризм, побратимство и кумовство в купальской обрядности» (Хронологические гипотезы) (1894). Наблюдения ученого в области межнациональных сопоставлений и соотнесений фольклорных фактов с литературными не утратили своей актуальности и значимости, привлекают к себе внимание богатым сравнительным материалом, стилем изложения, возможностью насладиться творческой лабораторией гениального ученого. Как отмечает составитель этих томов Т. В. Говенько, «наблюдая над развитием духовной мысли народа, Веселовский пытается разобраться в физиологии мифотворчества и проследить его движение от языческих основ до современной литературы»[14]. Анализируя «подтексты» эпических памятников, обрядов, заговоров, А. Н. Веселовский искал в них глубинную семантику, отголоски мифологического сознания, утраченных исторических реалий. Так, изучая связь языческих верований и христианских, А. Н. Веселовский приходил к интересным наблюдениям о мифотворчестве вообще и утверждал, что «мы и сейчас творим мифы»[15].

Коллектив авторов, Гуманитарное знание и вызовы времени, 2014

Но, может быть, модернизм характеризует углубление методов какой бы то ни было школы: метод, углубляясь, оказывается вовсе не тем, чем казался. Это преображение метода встречает нас, например, у Чехова. Чехов отправляется от наивного реализма, но, углубляя реализм, начинает соприкасаться то с Метерлинком, то с Гамсуном. И вовсе отходит от приемов письма не только, например, Писемского, Слепцова, но и Толстого. Но назовем ли мы Чехова модернистом? Брюсов, наоборот, от явной романтики символизма переходит к все более реальным образам, наконец, в «Огненном Ангеле» он рисует быт старинного Кельна[5]. А публика и критика упорно причисляют Брюсова к модернистам. Нет, не в совмещении приемов письма, ни даже в углублении метода работы – истинная сущность модернизма.

Андрей Белый, Символизм и современное русское искусство, 1905

В 1808 г. Гербарт получает приглашение занять место ординарного профессора философии в Кенигсберге, став, таким образом, преемником Канта на этой должности. Это приглашение не является случайным. Несмотря на критическое отношение к Канту, неприятие Гербартом идеалистической спекулятивной философии и элемент реализма сближали его именно с последним. Кроме того, по самой стилистике своих работ, отличающихся взвешенностью и рассудительностью, Гербарт, несомненно, стоит ближе к Канту, чем «романтические чрезмерности Шеллинга, моральный пафос Фихте или спекулятивная претензия на всезнание Гегеля»[12]. Кенигсбергский период Гербарта продолжался до 1833 г. и отмечен активной учебной, литературной и общественной деятельностью. С 1810 г. он возглавляет педагогический семинар и возникшую на его основе школу по подготовке учителей. В это же время формулируется основополагающая для современной педагогики Гербартова концепция «воспитующего обучения» (erziehender Unterricht), в котором воспитательные цели реализуются посредством образования, причем достижение (нравственных) целей воспитания возможно лишь на основе выработки у воспитанников «многосторонности интереса». Кроме того, Гербарт как член и консультант разного рода комиссий является активным участником реорганизации прусской школьной системы после окончания наполеоновских войн. В 1911 г. он женится на Мери Джейн Дрейк, дочери английского коммерсанта.

Иоганн Фридрих Гербарт, Психология, -1

Второй ответ диктуется опять-таки реализмом позиций Огарева и Герцена: их знание о становлении капитализма в сельском хозяйстве Запада побуждало их скорее к негативным, чем к позитивным, его (этого становления) оценкам. Избежать несчастий и бедствий первых этапов капиталистического развития, не допустить в России становления нового, может быть, не меньшего, чем самодержавие, как они полагали, буржуазного зла, было их патриотической целью.

С. А. Никольский, Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов ХIХ столетия, -1

С мировоззренческих позиций ноосферного реализма накопления знаний поколений Энгельс прав: «Философия мстит за себя задним числом естествознанию за то, что последнее покинуло ее».[15] Мировоззренчески неразумное «вмешательство» космополитичного глобального общества в законы дома собственной жизни – биосферы планеты – обернулось «местью» эколого-демографического перехода, а в России – катастрофической депопуляцией.

Коллектив авторов, Ноосферное образование в евразийском пространстве. Том 2. Книга 1, 2010