Неточные совпадения
— Теперь дело ставится так: истинная и вечная мудрость дана проклятыми вопросами Ивана Карамазова. Иванов-Разумник утверждает, что решение этих вопросов не может
быть сведено к нормам логическим или этическим и, значит, к счастью, невозможно. Заметь: к счастью! «
Проблемы идеализма» — читал? Там Булгаков спрашивает: чем отличается человечество от человека? И отвечает: если жизнь личности — бессмысленна, то так же бессмысленны и судьбы человечества, — здорово?
Но
есть другая сторона в моральной и психологической
проблеме жестокости.
Проблема Востока и Запада в сущности всегда
была основной темой всемирной истории, ее осью.
Эта
проблема совершенно неразрешимая на почве материализма, она могла бы
быть разрешима лишь на почве религиозного социализма.
Трудно
было бы даже сказать, что означает отвлеченная справедливость в применении к турецкой
проблеме.
Подход к
проблеме войны всегда
был отвлеченно-моралистический, отвлеченно-социологический или отвлеченно-религиозный.
В формуле К. Леонтьева
есть некоторое эстетическое преувеличение, но
есть в ней и несомненная истина, в ней ставится очень интересная
проблема русской народной психологии.
Настоящая
проблема свободы должна
быть поставлена вне награды и наказания, вне спасения или гибели, вне споров Блаженного Августина с Пелагием, Лютера с Эразмом, вне споров по поводу предопределения, которое нужно отрицать в самой изначальной постановке вопроса, отрицать самое слово и понятие.
Проблема, стоящая перед человеком, еще сложнее: с механизированной природой не может
быть взаимообщения.
Проблема отношений свободы и социализма очень остро мной переживалась, и в молодости у меня
были минуты, когда я испытывал смертельную тоску перед лицом этой
проблемы.
Проблема теодицеи
была для меня прежде всего
проблемой свободы, основной в моей философской мысли.
Деятели русской революции вдохновлялись идеями уже устаревшего русского нигилизма и материализма и
были совершенно равнодушны к
проблемам творческой мысли своего времени.
Он исключительно
был сосредоточен на
проблеме времени как источнике зла.
Ведь и уровень
проблем, которыми
был занят собор,
был невысокий и совсем не соответствовал катастрофическому характеру эпохи.
Требование, предъявленное мне, чтобы я оправдал ссылкой на тексты Священного Писания свою идею о религиозном смысле творчества человека,
было непониманием
проблемы.
В центре моей мысли всегда стояли
проблемы свободы, личности, творчества,
проблемы зла и теодицеи, то
есть, в сущности, одна
проблема —
проблема человека, его назначения, оправдания его творчества.
Когда я ближе познакомился с современной католической и протестантской мыслью, то я
был поражен, до чего моя
проблема творчества им чужда, чужда и вообще проблематика русской мысли.
Проблема творчества
была для меня связана с
проблемой свободы.
Многие сторонники и выразители культурного ренессанса оставались левыми, сочувствовали революции, но
было охлаждение к социальным вопросам,
была поглощенность новыми
проблемами философского, эстетического, религиозного, мистического характера, которые оставались чуждыми людям, активно участвовавшим в социальном движении.
Когда на одной из декад в Pontigny
была поставлена
проблема одиночества, то рассматривалось одиночество у Петрарки, у Руссо, у Ницше.
У нас совсем не
было индивидуализма, характерного для европейской истории и европейского гуманизма, хотя для нас же характерна острая постановка
проблемы столкновения личности с мировой гармонией (Белинский, Достоевский).
На соборе не
было поднято ни одной
проблемы, поставленной русской религиозной мыслью.
Известно, что
проблема искренности для Жида основная, он хочет
быть почти маниаком искренности, его point d’honneur [Дело чести (фр.).] говорить о себе все самое плохое, некрасивое, отталкивающее.
Такого рода монистические течения мне чужды, потому что
проблема личности и личной судьбы для меня всегда
была центральна.
Западные культурные люди рассматривают каждую
проблему прежде всего в ее отражениях в культуре и истории, то
есть уже во вторичном.
Марсель Пруст, посвятивший все свое творчество
проблеме времени, говорит в завершительной своей книге Le temps retrouvé: «J’avais trop expérimenté l’impossibilité d’atteindre dans la réalité ce qui était au fond moi-même» [«Я никогда не достигал в реальности того, что
было в глубине меня» (фр.).].
Это
была не только
проблема моей философии, но и
проблема моей жизни.
Значение Вольной академии духовной культуры
было в том, что в эти тяжелые годы она
была, кажется, единственным местом, в котором мысль протекала свободно и ставились
проблемы, стоявшие на высоте качественной культуры.
Когда отрицают существование Бога на том основании, что мировая и человеческая жизнь полна зла и страдания (
проблема теодицеи), то в этом нет никакого интеллектуально-познавательного аргумента против существования Бога, а
есть лишь выражение страстного эмоционального состояния, заслуживающего, впрочем, большого сочувствия.
Это
было, вероятно, единственное место во Франции, где обсуждались
проблемы феноменологии и экзистенциальной философии.
В его системе
было что-то верное, но в целом
было упрощение и преувеличение части, многие
проблемы совершенно ускользнули из его сознания.
Я
был очень сосредоточен на
проблемах философии истории и думал, что время очень благоприятствовало историософической мысли.
Обратной стороной одиночества
была для меня всегда
проблема общения.
Проблема общения всегда
была для меня мучительна.
И потому
проблема индивидуальной судьбы в вечности
была для меня первее всех
проблем.
Проблема вечной судьбы стоит перед всяким человеком, всяким живущим, и всякая объективация ее
есть ложь.
Это
была борьба за личность, и это очень русская
проблема, которая с такой остротой
была выражена в письме Белинского к Боткину, о чем речь
будет в следующей главе.
Русские мыслили о всех
проблемах по существу, как бы стоя перед тайной бытия, западные же люди, отягченные своим прошлым, мыслили о всех
проблемах слишком в культурных отражениях, т. е. в русской мысли
было больше свежести и непосредственности.
Социальная
проблема была ему подчинена.
Козлов и Лопатин свидетельствуют о том, что в России
была самостоятельная философская мысль, но они не представляют оригинальной русской философии, всегда тоталитарной по постановке
проблем, всегда соединяющей теоретический и практический разум, всегда окрашенной религиозно.
Русские революционеры, которые
будут вдохновляться идеями Чернышевского, ставят интересную психологическую
проблему: лучшие из русских революционеров соглашались в этой земной жизни на преследования, нужду, тюрьму, ссылку, каторгу, казнь, не имея никаких надежд на иную, потустороннюю жизнь.
Проблема личности
была ему чужда.
И, наконец, Чаадаев высказывает мысль, которая
будет основной для всех наших течений XIX в.: «У меня
есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть
проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество».
Европейский гуманизм
был серединным царством, в нем не раскрывалось предельное, конечное, он не знал
проблемы эсхатологической и не мучился ею.
Все обратились к
проблемам духовной культуры, которая в предшествующих поколениях левой интеллигенции
была задавлена.
Белинский не понимал религиозной
проблемы Гоголя, это
было вне пределов его сознания.
Всю жизнь он продолжал
быть духовным писателем, и через инерцию традиционного православия у него прорывалась новизна, он ставил
проблемы, которых не ставила официальная православная мысль.
Обычно силен
был дуалистический элемент, мучила трудность разрешить
проблему зла.
В оригенизме, старом и новом, в отрицании ада и утверждении всеобщего спасения
есть, расслабляющий филантропизм и сказывается гностическое бессилие решить
проблему зла.
В учении о разуме гносеология соединяется с онтологией, как то
было у Гегеля и Шеллинга, и отделение гносеологической
проблемы от учения о разуме опять возвращает нас к философии неорганической, рассеченной.