Неточные совпадения
— Вещи я, конечно, люблю, а потом я хотела
тебе сказать, — сердись
ты на меня или не сердись, но изволь непременно
на нынешнее лето в Петергофе дачу нанять, или за границу уедем… Я этих московских дач видеть не могу.
— Нет,
ты стоишь, в этом я теперь убеждена, — отвечала Домна Осиповна и, встав, подошла к Бегушеву, обняла его и начала целовать. —
Ты паинька у меня — вот кто
ты! — проговорила она ласковым голосом, а потом тут же, сейчас, взглянув
на часы, присовокупила: — Однако, друг мой,
тебе пора домой!
— Как итальянка Майкова: «Гордилась ли она любви своей позором» [Как итальянка Майкова: «Гордилась ли она любви своей позором». — Имеется в виду строка из стихотворения А.Майкова «Скажи мне,
ты любил
на родине своей?» (1844) из цикла «Очерки Рима».]…
— Да-с, насчет этого мы можем похвастать!.. — воскликнул Бегушев. — Я сейчас
тебе портрет ее покажу, — присовокупил он и позвонил. К нему, однако, никто не шел. Бегушев позвонил другой раз — опять никого. Наконец он так дернул за сонетку, что звонок уже раздался
на весь дом; послышались затем довольно медленные шаги, и в дверях показался камердинер Бегушева, очень немолодой, с измятою, мрачною физиономией и с какими-то глупо подвитыми
на самых только концах волосами.
— Эк куда хватил! Наталий Сергеевен разве много
на свете! — воскликнул Бегушев, и глаза его при этом неведомо для него самого мгновенно наполнились слезами. —
Ты вспомни одно — семью, в которой Натали родилась и воспитывалась: это были образованнейшие люди с Петра Великого; интеллигенция в ихнем роде в плоть и в кровь въелась. Где ж нынче такие?
— Смеяться, конечно, можно всему, — продолжал он, — но я приведу
тебе примеры: в той же Англии существуют уже смешанные суды,
на которых разрешаются все споры между работниками и хозяевами, и я убежден, что с течением времени они совершенно мирным путем столкуются и сторгуются между собой.
На эти слова Янсутского собеседники его ничего не возразили, и только у обоих
на лицах как бы написано было; «Мошенник
ты, мошенник этакой, еще о честности и добросовестности говоришь; мало барышей попадает в твою ненасытную лапу, вот
ты и отворачиваешь рыло от этих дел!»
— Из-за
тебя! Каждый раз, как
ты у меня погостишь, несколько этаких каналий толстосумов являются ко мне для изъявления почтения и уважения. Хоть и либеральничают
на словах, а хамы в душе, трепещут и благоговеют перед государственными сановниками!
— Постой, постой! — останавливала между тем Мерова приятельницу, не давая ей садиться и осматривая ее с головы до ног. — Но знаешь, ma chere [моя дорогая (франц.).], платье это тяжело
на тебе сидит.
— Нет, он все глупости говорит: засматривался там
на хорошеньких мастериц! — перебила с досадой Мерова и снова обратилась к главному предмету, ее занимающему: —
Ты спрашиваешь, отчего тяжело, но зачем такие широкие складки? — сказала она, показывая
на одну из складок
на платье Домны Осиповны.
— Погоди, — остановила ее Домна Осиповна, — а этот капот, который
на тебе, разве не так же сделан?
— Однако я так проголодался, что попрошу у
тебя позволения выпить рюмку водки и съесть что-нибудь, — проговорил он Янсутскому и, встав, прямо отправился в залу к разнообразнейшей закуске, приготовленной там
на особом довольно большом столе.
—
Ты сердит
на меня за что-то, я вижу, — сказала она.
— Ну хоть в таком виде люби меня.
Ты не сердишься больше
на меня? Скажи! — говорила она, вставая и подходя к Бегушеву.
Воспользовавшись тем, что у нее начали перекрашивать в девичьей пол, она написала Бегушеву такое письмо: «Мой дорогой друг, позволь мне переехать к
тебе на несколько дней; у меня выкрашена девичья, и я умираю от масляного запаху!»
На это она получила от Бегушева восторженный ответ: «Приезжайте, сокровище мое, и оживите, как светозарное светило, мою келью!» И вечером в тот же день Домна Осиповна была уже в доме Бегушева.
— Что ж,
на этом поприще
ты можешь отлично поправить твои дела, — произнес не без ядовитости Бегушев.
— Не можешь ли
ты дать мне взаймы тысячи три
на весьма короткое время? — хватил Хвостиков, желая сразу ошеломить Бегушева.
— Это, конечно, очень великодушно с твоей стороны, но все-таки согласись, что принять таким образом… хоть мы и товарищи старые… Обстоятельства мои, конечно, ужасны; я теперь
тебе прямо скажу, что я нищий, ездящий в карете потому, что каретник мне верит еще, но в мелочных лавочках не дают ни
на грош!
— Ах, Александр, как
тебе не совестно сердиться
на такие пустяки! — произнесла Домна Осиповна, действительно не понимавшая, что такое тут могло вывести Бегушева из себя. — Но зачем же, собственно, он приезжал к
тебе?
— Саша, умоляю
тебя не беспокоиться и плюнуть
на все это!.. — упрашивала его Домна Осиповна.
Бегушев
на это молчал. В воображении его опять носилась сцена из прошлой жизни. Он припомнил старика-генерала, мужа Натальи Сергеевны, и его свирепое лицо, когда тот подходил к барьеру во время дуэли; припомнил его крик, который вырвался у него, когда он падал окровавленный: «Сожалею об одном, что я не убил
тебя, злодея!»
— Послушай,
ты сердит
на меня,
ты взбешен? — спросила она задыхающимся голосом.
В этой же комнате, прислонясь головой к косяку дверей, идущих в спальню Бегушева, стоял и Прокофий, с которым решительно случилась невероятная перемена: с самой болезни Бегушева он сделался ему вдруг очень услужлив, не спал почти все ночи и все прислушивался, что делается в спальне больного;
на жену свою он беспрестанно кричал: «Ну
ты, копытами-то своими завозилась!» и сам все ходил
на цыпочках.
—
Ты не сердишься теперь больше
на меня? — говорила она нежным голосом и, поймав руку Бегушева, начала ее целовать. — Ах, как я люблю
тебя! — шептала она.
— Любезный друг! Я болен и это письмо пишу к
тебе рукою Домны Осиповны. Приезжай ко мне
на святках погостить; мне нужно поговорить и посоветоваться с
тобою об очень серьезном для меня деле. — «О каком это серьезном деле?» — подумала Домна Осиповна, заканчивая письмо.
— Я такой же стареющийся человек и такой же холостяк, как и
ты, однако не чувствую этого, — возразил ему Тюменев, полагая, что Бегушев намекал
на свою холостую, бездетную жизнь.
— Отлично сделаешь! — одобрил его Тюменев. — А
ты еще считаешь себя несчастным человеком и за что-то чувствуешь презрение к себе!.. Сравни мое положение с твоим… Меня ни одна молоденькая, хорошенькая женщина не любила искренно, каждый день я должен бывать
на службе…
— Домна Осиповна сегодня прелестна! Гораздо лучше, чем была
на обеде у Янсутского, где она, в чем
тебе я признаюсь теперь, была не того…
— Ничего я не вообразил, — сказал тот с досадой, — а хочу, если я в жизни не сделал ничего путного, так, по крайней мере, после смерти еще чего-нибудь не наглупить, и
тебя, как великого юриста, прошу написать мне духовную
на строгих законных основаниях.
— Оставь меня совершенно
на свободе и слушайся только, что я
тебе буду советовать.
У Бегушева
на языке вертелось сказать ей: «А сама
ты разве не такая, как окружающее
тебя общество?»
— Но как же
тебе не грех было не ответить мне
на мое весьма важное для меня письмо, да и потом ни строчки!
— Он умоляет
тебя простить его за то, что им не был принят
на службу граф Хвостиков, хоть
ты и ходатайствовал за него, — говорил Бегушев с полуулыбкой.
—
Ты не предполагаешь жениться
на Меровой?.. Она вдова! — сказал он.
— Нет, отобедаемте здесь,
на чистом воздухе; у нас есть превосходная зелень, свежее молоко, грибы, вообще
ты встретишь, благодаря хозяйству Елизаветы Николаевны, обед недурной, — проговорил он.
Совершенно уверен был в том!..» А между тем, скрывая от всех, он ходил в Казанский собор, когда там никого не было народу, становился
на колени перед образом Казанской божьей матери и горячо молился: «Богородица, богородица, я в
тебя не верил прежде, а теперь верую и исповедаю тя! — говорил он, колотя себя в грудь и сворачивая несколько в «славянский тон».
— Это такие, я
тебе скажу, мошенники, — говорил он, ходя с азартом по комнате, в то время как Бегушев полулежал
на диване и с любопытством слушал его, — такие, что… особенно Янсутский. (
На последнего граф очень злился за дочь.) Все знают, что он вместе обделывал разные штуки с Хмуриным, а выходит чист, как новорожденный младенец… Следователь, надобно отдать ему честь, умел читать душу у всех нас; но Янсутский и тому отводил глаза:
на все у него нашлось или расписочка от Хмурина, или приказ Хмурина!
— Виновница тому, — начал Тюменев, — что мы у
тебя так нечаянно обедаем, Елизавета Николаевна, которая, выходя из суда, объявила, что
на даче у нас ничего не готовлено, что сама она поедет к своей модистке и только к вечеру вернется в Петергоф; зачем ей угодно было предпринять подобное распоряжение, я не ведаю! — заключил он и сделал злую гримасу. Видимо, что эта выходка Меровой ему очень была неприятна.
—
Ты один
на даче? — спросил он.
— Может быть, и полюбила кого-нибудь!.. — сказал Бегушев. — У
тебя кто часто бывал
на даче?
— Мильшинский?.. — переспросил Тюменев, и мозг его как бы осветился уразумением. — Он тут часто торчал у решетки, но
на дачу я его не принимал. К чему, однако,
ты сделал этот вопрос?
— Уехал отыскивать ее в Петербург!.. Любопытно, где он ее найдет? В доме терпимости, может быть, каком-нибудь!.. Скоро, вероятно, вернется и разрешит наши сомнения! — проговорил Тюменев и потом вдруг переменил разговор: —
Ты знаешь, я уезжаю за границу —
на воды!
— Он бывал
на сеансах… — повторила за мужем Татьяна Васильевна. — Расскажи, что
ты там видел?
— Ну что, здоров ли
ты? — говорила старушка, ласково-ласково смотря
на него.
— Конечно,
на моей, — подхватила Аделаида Ивановна, — куда ж их, дурочек, сюда пускать, хоть я уверена, что когда
ты их увидишь, особенно Партушку,
ты полюбишь ее… она всеобщая любимица… я ее потому Парту и прозвала… comprenes vous? [вы понимаете? (франц.).] Всюду и везде…
— О, нет, это не такие люди!.. В них point d'honnetir [чувство чести (франц.).] очень силен; кроме того,
тебя побоятся… Они очень
тебя уважают и все рассказывали мне, что часто встречали
тебя за границей и что
на водах, где они видели
тебя,
ты будто бы постоянно гулял с какой-то прехорошенькой дамой!
Я, в Петербурге живя, каждый день почти виделся с ним и, замечая, что он страдает и мучится, стал, наконец, усовещевать его: «Как
тебе, говорю, не грех роптать
на бога:
ты у всех в почете…
ты богат, и если с
тобой бывали неприятные случаи в жизни, то они постигают всех и каждого!» — «И каждый, — говорит он, — принимает эти случаи различно:
на одних они нисколько не действуют, а у других почеркивают сразу всю их жизнь!» Согласитесь вы, сказать такую мысль может только человек с байроновски глубокой душой.
— А вексель
на князя Мамелюкова я
тебе принесла!.. С него
ты взыщи!.. — проговорила она, подавая ему вексель и думая хоть тем извинить в его глазах свою слабость в отношении сенаторши Кругловой.
—
Ты истинно христианское дело сделаешь! — подхватил Хвостиков: у него снова закрадывалась надежда помирить Бегушева с Домной Осиповной и даже женить его
на ней.
В лице Бегушева явно отражалось недоверие, которое как бы говорило: «Врешь, мой милый, дорогое для
тебя совсем не то, а
тебе кушать надобно
на что-нибудь, и
ты на газете хочешь поправить свои делишки».