Неточные совпадения
Его намерение было
ехать к сенатору, чтобы на
том сорвать вспыхнувшую в нем досаду, доходящую почти до озлобления, и вместе с
тем, под влиянием своих масонских воззрений, он мысленно говорил себе: «Нетерпелив я и строптив, очень строптив!»
На другой день Крапчик, как только заблаговестили к вечерне,
ехал уже в карете шестериком с форейтором и с саженным почти гайдуком на запятках в загородный Крестовоздвиженский монастырь, где имел свое пребывание местный архиерей Евгений, аки бы слушать ефимоны; но, увидав, что самого архиерея не было в церкви, он, не достояв службы, послал своего гайдука в покой ко владыке спросить у
того, может ли он его принять, и получил ответ, что владыко очень рад его видеть.
За сосунцовским полем сейчас же начинался густой лес с очень узкою через него дорогою, и чем дальше наши путники
ехали по этому лесу,
тем все выше показывались сосны по сторонам, которые своими растопыренными ветвями, покрытыми снегом, как бы напоминали собой привидения в саванах.
Сусанна на первых порах была удивлена и смущена таким предложением: конечно, ей бесконечно хотелось увидать поскорее мать, но в
то же время
ехать с Егором Егорычем, хоть и не молодым, но все-таки мужчиной, ей казалось несколько страшно.
— Не думаю, чтоб очень сильно! — протянул Крапчик, кажется, начавший уже догадываться, зачем Егор Егорыч скачет в Москву, а не прямо
едет в Петербург, и решивший за
то преподнесть ему нечто не совсем приятное. — Тут много по поводу их отъезда рассказывают…
— Ах, непременно зайдите со мною! — сказала
та, чувствуя если не страх,
то нечто вроде этого при мысли, что она без позволения от адмиральши
поехала к ней в Москву; но Егор Егорыч, конечно, лучше ее растолкует Юлии Матвеевне, почему это и как случилось.
Дело в
том, что Егор Егорыч дорогой, когда она
ехала с ним в Москву, очень много рассуждал о разных евангелических догматах, и по преимуществу о незлобии, терпении, смиренномудрии и любви ко всем, даже врагам своим; Сусанна хоть и молча, но внимала ему всей душой.
— Да я и не
поеду, — сказала
та с своей стороны.
Вместе с господином своим
ехал также и Антип Ильич, помещавшийся рядом с кучером на козлах. Эта мода, чтобы лакеи не тряслись на запятках, а сидели с кучером, только еще начинала входить, и Егор Егорыч один из первых ею воспользовался, купив себе для
того новый экипаж с широчайшими козлами.
Сусанна
тем временем,
ехав с Егором Егорычем, несмотря на свою застенчивость, спросила его, неужели он, в самом деле, сегодня уезжает, в Петербург.
Нового Палкинского трактира вовсе не существовало, и вообще около Песков и Лиговки был полупустырь; о железноконной дороге и помину не было, да не было еще и омнибусов; словом, огулом, скопом, демократического передвижения не происходило по всему Петербургу, а на Невском и
тем паче;
ехали больше в каретах; вместо пролеток тогда были дрожки, на которые мужчины садились верхом.
Послание это привело Егора Егорыча еще в больший экстаз, так что, захватив оба письма Сусанны, он
поехал к Михаилу Михайлычу Сперанскому, которому объявил с первых же слов, что привез ему для прочтения два письма одной юной девицы, с
тем, чтобы спросить у него мнения, как следует руководить сию ищущую наставлений особу.
Вечером
того же дня Егор Егорыч
поехал к Сперанскому, где у него дело обошлось тоже не без спора, и на одно замечание, которое сделал Михаил Михайлыч по поводу высылки Татариновой, о чем тогда только и толковало все высшее общество Петербурга, Егор Егорыч воскликнул...
— Если ты этого опасаешься, так и ты поезжай с нами, — решила gnadige Frau, — а
то я полагаю, что если мы не
поедем или не возьмем с собой Юлии Матвеевны, так это ее очень огорчит, что, по-моему, для нее гораздо вреднее всяких дорог!
— Я говорила, что Андреюшка будет! (
то есть примет, хотела она сказать). Я у него уж раз десять
ехала (
то есть бывала).
Губернатор все это, как и говорил,
поехал сам отправить на почту, взяв с собою в карету управляющего, причем невольно обратил внимание на
то, что сей последний, усевшись рядом с ним в экипаже, держал себя хоть и вежливо в высшей степени, но нисколько не конфузливо.
Бывали также Ченцовы несколько раз в маскарадах Дворянского собрания, причем Катрин ходила неразлучно с мужем под руку, так что Валерьян Николаич окончательно увидал, что он продал себя и теперь находится хоть и в золотой, но плотно замкнутой клетке; а потому, едва только наступил великий пост, он возопиял к жене, чтобы
ехать опять в деревню, где все-таки ему было попривольнее и посвободнее, а сверх
того и соблазнов меньше было.
— Все-таки я вижу, что малый может погибнуть! — произнес он. — Согласен, что писать к нему Егору Егорычу неловко,
ехать самому
тем паче, но не выкинуть ли такую штуку: не съездить ли мне к Валерьяну Николаичу и по душе поговорить с ним?
Катрин, будучи взволнована и расстроена,
поехала не по
той дороге, по которой приехала, и очутилась невдалеке овинов, где увидала, что в затворенную дверь одного из них тыкалась рылом легавая собака Валерьяна Николаича.
На другой день ранним утром Катрин уехала в губернский город; Тулузов тоже
поехал вместе с нею в качестве оборонителя на
тот случай, ежели Ченцов вздумает преследовать ее; едучи в одном экипаже с госпожою своей, Тулузов всю дорогу
то заботливо поднимал окно у кареты, если из
того чувствовался хотя малейший ветерок,
то поправлял подушки под раненым плечом Катрин, причем она ласково взглядывала на него и произносила: «merci, Тулузов, merci!».
— Это уж мое дело!.. Он ближайший друг Егора Егорыча!.. Но я спрашиваю о
том, как я должен
ехать?.. Не отпуска же мне испрашивать?.. И черт его знает, когда он еще придет ко мне!..
После этого каждого скачущего улана может осенить дух святой!» — подумал он; но тут, как нарочно, пришел ему на память апостол Павел, который тоже
ехал на коне, когда услышал глас с небеси: «Савле, Савле, что мя гониши?» — «Удивительно и непонятно», — повторял мысленно Аггей Никитич, а вместе с
тем ему ужасно хотелось спросить, что неужели и Мартын Степаныч участвовал в этом кружке; но, по деликатности своей, он не сделал
того и погрузился в грустные размышления о своих скудных знаниях и о своем малопонимании.
— Пока нет; я
еду в Петербург теперь, но так как в моем разрешении возвратиться в столицу ничего не сказано, чтобы я не жил в Москве,
то, вероятно, впоследствии я там и поселюсь, ибо, сами согласитесь, Егор Егорыч, в мои годы одно только счастье и остается человеку, чтобы жить около старых друзей.
— Как же не понять, помилуйте! Не олухи же они царя небесного! — горячился Иван Петрович. — И теперь вопрос, как в этом случае действовать в вашу пользу?.. Когда по начальству это шло, я взял да и написал, а тут как и что я могу сделать?.. Конечно, я сегодня
поеду в клуб и буду говорить
тому, другому, пятому, десятому; а кто их знает, послушают ли они меня; будут, пожалуй, только хлопать ушами… Я даже не знаю, когда и баллотировка наступит?..
— Да, вероятно, из господ дворян ко мне никто и не
поедет; словом, все это сводится к
тому, что если вы меня искренно любите,
то должны осчастливить вашим супружеством со мной, — тогда я сразу делаюсь иным человеком: я уже не проходимец, не выскочка, я муж ваш и зять покойного Петра Григорьича…
Венчание происходило в городском соборе, потому что Катерина Петровна считала низким для себя венчаться в своей сельской церкви, а потом все духовенство, все чиновники, в
том числе и я,
поехали к молодым в усадьбу, которая, вы знаете, верстах в пяти от города.
Перед
тем, как мне
ехать на ревизию, Миропе Дмитриевне угодно было (при этом Аггей Никитич потер у себя под глоткой, как бы затем, чтобы утишить схвативший его горло спазм)… угодно было, — повторил он, — поручить всем ямщикам, всем почтальонам, чтобы они в каждой почтовой конторе говорили, что это
еду я, мое высокоблагородие, начальник их, и чтобы господа почтмейстеры чувствовали это и понимали, так как я желаю с них хапнуть!..
— Вас обвиняют в
том, что перед
тем, как ваш муж
поехал ревизовать почтмейстеров, вы через почтальонов всем им объявили, что это
едет их начальник, к которому они должны являться с приношениями!.. Что это такое?.. Назовите мне ваш поступок и научите меня, как мне именовать его? — кричал Егор Егорыч.
Положив в карман этот документ и
поехав домой, Сверстов с восторгом помышлял, как он через короткое время докажет, что Тулузов не Тулузов, а некто другой, и как
того посадят за это в тюрьму, где успеют уличить его, что он убийца бедного мальчика. Несмотря на свои седые волосы, доктор, видно, мало еще знал свою страну и существующие в ней порядки.
—
Еду из светлого рая в многогрешный театр, — отвечал
тем же тоном Углаков и уехал.
Василий Иваныч, впрочем, в самом деле был занят; он в
ту же ночь собрал всех своих поумней и поплутоватей целовальников и велел им со всей их накопленной выручкой
ехать в разные местности России, где, по его расчету, был хлеб недорог, и закупить его весь, целиком, под задатки и контракты.
Билет им в бельэтаж еще заранее достал Углаков; сверх
того, по уговору, он в день представления должен был заехать к Музе Николаевне, у которой хотела быть Сусанна Николаевна, и обеих дам сопровождать в театр; но вот в сказанный день седьмой час был на исходе, а Углаков не являлся, так что дамы решились
ехать одни.
— И я, если это нужно,
поеду, — произнесла
та.
— У меня!.. Так что я должен был
ехать в полицию и вызвать
ту, чтобы убрали от меня эту падаль.
И Углаков подал сказанную записку Лябьевой, которая была в восторге от подобного разрешения. Сам же m-r Пьер рассчитывал, кажется,
поехать назад в одном экипаже с Сусанной Николаевной, но
та, вероятно, заранее это предчувствовавшая, немедля же, как только они вышли от Лябьева, сказала...
— Да я к вам же
еду! — возразил было
тот.
Агапия, подумав, что бедная старушка собиралась
ехать куда-то и, испугавшись такого намерения Юлии Матвеевны, побежала сказать о
том gnadige Frau.
— Ах, нет, — вскричала Муза, — пусть сестра
едет!.. Я плачу о
том, что сама не могу
ехать с ней.
Спор такого рода, конечно, кончился бы
тем, что Егор Егорыч, по своей любви к Сусанне Николаевне, уступил ей и сам даже
поехал бы с ней; но вдруг, совершенно неожиданно для всех, явился прискакавший в Москву на курьерских Сверстов. Во всей его фигуре виднелось утомление, а в глазах досада; между
тем он старался казаться спокойным и даже беспечным.
Разговор у них происходил с глазу на глаз,
тем больше, что, когда я получил обо всем этом письмо от Аггея Никитича и
поехал к нему,
то из Москвы прислана была новая бумага в суд с требованием передать все дело Тулузова в тамошнюю Управу благочиния для дальнейшего производства по оному, так как господин Тулузов проживает в Москве постоянно, где поэтому должны производиться все дела, касающиеся его…
— Я, к сожалению, с нынешним генерал-губернатором никогда не сближался, по
той причине, что он искони француз и энциклопедист; я же — масон, а потому мне
ехать теперь к нему и говорить об деле, совершенно меня не касающемся, странно. Но я вместе с вами
поеду к моему другу Углакову, который очень хорош с князем.
— Optime! — воскликнул Сверстов, и на другой день оба друга
поехали к Углакову; но, к великой досаде их, застали
того почти в отчаянном состоянии.
M-me Углакова уехала уже к сыну, чтобы быть при нем сиделкой; но,
тем не менее, когда Егор Егорыч и Сверстов рассказали Углакову дело Тулузова, он объявил им, что сейчас же
поедет к генерал-губернатору, причем уверял, что князь все сделает, чего требует справедливость.
Не отставая от них,
поехали также Аграфена Васильевна и несколько мужчин разных художественных профессий: музыканты, живописцы, актеры и сверх
того некоторые дамы из бомонда.
— Быть таким бессмысленно-добрым так же глупо, как и быть безумно-строгим! — продолжал петушиться Егор Егорыч. — Это их узкая французская гуманитэ, при которой выходит, что она изливается только на приближенных негодяев, а все честные люди чувствуют северитэ [Северитэ — франц. severite — строгость, суровость.]… Прощайте!..
Поедем! — затараторил Егор Егорыч, обращаясь в одно и
то же время к Углакову и к жене.
На лице Сусанны Николаевны на мгновение промелькнула радость; потом выражение этого чувства мгновенно же перешло в страх; сколь ни внимательно смотрели на нее в эти минуты Егор Егорыч и Сверстов, но решительно не поняли и не догадались, какая борьба началась в душе Сусанны Николаевны: мысль
ехать в Петербург и увидеть там Углакова наполнила ее душу восторгом, а вместе с
тем явилось и обычное: но.
Егор Егорыч, прочитав это известие, проникся таким чувством благодарности, что, не откладывая ни минуты и захватив с собою Сверстова,
поехал с ним в Казанский собор отслужить благодарственный молебен за государя, за московского генерал-губернатора, за Сергея Степаныча, и сам при этом рыдал на всю церковь, до
того нервы старика были уже разбиты.
Ничего этого, конечно, не подозревая, Егор Егорыч в
тот же вечер
поехал к Углакову. Пьер, хотя уже и одетый, лежал еще в постели. Услыхав, что приехал Марфин, он почти во все горло закричал сидевшей с ним матери...
— А я вас не прощаю и не извиняю, — ответила
та ему, — и скажу прямо: если вам не угодно будет дать сегодня же бумагу, которую я требую от вас,
то я
еду к генерал-губернатору и расскажу ему всю мою жизнь с вами, — как вы развращали первого моего мужа и подставляли ему любовниц, как потом женились на мне и прибрали к себе в руки весь капитал покойного отца, и, наконец, передам ему
те подозрения, которые имеет на вас Марфин и по которым подан на вас донос.
Отправка Лябьева назначена была весьма скоро после
того, и им даже дозволено было
ехать в своем экипаже вслед за конвоем. Об их прощании с родственниками и друзьями говорить, конечно, нечего. Ради характеристики этого прощания, можно сказать только, что оно было короткое и совершенно молчаливое; одна только Аграфена Васильевна разревелась и все кричала своему обожаемому Аркаше...