Неточные совпадения
«Исполняя взятую на себя обязанность быть вашей памятью, — было написано на листе серой толстой бумаги с неровными краями острым, но разгонистым почерком, — напоминаю вам, что вы нынче, 28-го апреля, должны быть в суде присяжных и потому не можете никак
ехать с нами и Колосовым смотреть картины, как вы, с свойственным вам легкомыслием, вчера обещали; à moins que vous ne soyez disposé à payer à la cour d’assises les 300 roubles d’amende, que vous vous refusez pour votre cheval, [если, впрочем, вы не предполагаете уплатить в окружной суд штраф в 300 рублей, которые вы жалеете истратить на покупку лошади.] зa
то, что не явились во-время.
Они провожали товарища, много пили и играли до 2 часов, а потом
поехали к женщинам в
тот самый дом, в котором шесть месяцев
тому назад еще была Маслова, так что именно дело об отравлении он не успел прочесть и теперь хотел пробежать его.
Дороги до церкви не было ни на колесах ни на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как дома у тетушек, велел оседлать себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо
того чтобы лечь спать, оделся в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и
поехал на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать старом жеребце, в темноте, по лужам и снегу, к церкви.
Слушая
то Софью Васильевну,
то Колосова, Нехлюдов видел, во-первых, что ни Софье Васильевне ни Колосову нет никакого дела ни до драмы ни друг до друга, а что если они говорят,
то только для удовлетворения физиологической потребности после
еды пошевелить мускулами языка и горла; во-вторых,
то, что Колосов, выпив водки, вина, ликера, был немного пьян, не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из вина привычку.
— Вы не
то думаете, Аграфена Петровна. Я за границу не
поеду; если
поеду,
то совсем в другое место.
Учительница эта обратилась к Нехлюдову с просьбой дать ей денег, для
того чтобы
ехать на курсы.
С этим чувством сознания своего долга он выехал из дома и
поехал к Масленникову — просить его разрешить ему посещения в остроге, кроме Масловой, еще и
той старушки Меньшовой с сыном, о которой Маслова просила его. Кроме
того, он хотел просить о свидании с Богодуховской, которая могла быть полезна Масловой.
На другой день Нехлюдов
поехал к адвокату и сообщил ему дело Меньшовых, прося взять на себя защиту. Адвокат выслушал и сказал, что посмотрит дело, и если всё так, как говорит Нехлюдов, что весьма вероятно,
то он без всякого вознаграждения возьмется за защиту. Нехлюдов между прочим рассказал адвокату о содержимых 130 человеках по недоразумению и спросил, от кого это зависит, кто виноват. Адвокат помолчал, очевидно желая ответить точно.
Из Кузминского Нехлюдов
поехал в доставшееся ему по наследству от тетушек имение —
то самое, в котором он узнал Катюшу.
— Захотелось нашу мужицкую
еду посмотреть? Дотошный ты, барин, посмотрю я на тебя. Всё ему знать надо. Сказывала — хлеб с квасом, а еще щи, снытки бабы вчера принесли; вот и щи, апосля
того — картошки.
Он сказал ей
то же, что сказал доктору, — что
едет в Петербург, и передал ей конверт с фотографией, которую он привез из Панова.
— Ну, хорошо, я попытаюсь сделать, — сказала она и легко вошла в мягко капитонированную коляску, блестящую на солнце лаком своих крыльев, и раскрыла зонтик. Лакей сел на козлы и дал знак кучеру
ехать. Коляска двинулась, но в
ту же минуту она дотронулась зонтиком до спины кучера, и тонкокожие красавицы, энглизированные кобылы, поджимая затянутые мундштуками красивые головы, остановились, перебирая тонкими ногами.
«Не успеешь оглянуться, как втянешься опять в эту жизнь», — подумал он, испытывая
ту раздвоенность и сомнения, которые в нем вызывала необходимость заискивания в людях, которых он не уважал. Сообразив, куда прежде, куда после
ехать, чтоб не возвращаться, Нехлюдов прежде всего направился в Сенат. Его проводили в канцелярию, где он в великолепнейшем помещении увидал огромное количество чрезвычайно учтивых и чистых чиновников.
Тут, во время службы в Сенате, его родные выхлопотали ему назначение камер-юнкером, и он должен был
ехать в шитом мундире, в белом полотняном фартуке, в карете, благодарить разных людей за
то, что его произвели в должность лакея.
Карете своей адвокат велел
ехать за собой и начал рассказывать Нехлюдову историю
того директора департамента, про которого говорили сенаторы о
том, как его уличили и как вместо каторги, которая по закону предстояла ему, его назначают губернатором в Сибирь.
Но всё-таки теперь, будучи в Петербурге, он считал своим долгом исполнить всё
то, что намеревался сделать, и решил завтра же, побывав у Богатырева, исполнить его совет и
поехать к
тому лицу, от которого зависело дело сектантов.
Вспоминая о Масловой, о решении Сената и о
том, что он всё-таки решил
ехать за нею, о своем отказе от права на землю, ему вдруг, как ответ на эти вопросы, представилось лицо Mariette, ее вздох и взгляд, когда она сказала: «когда я вас увижу опять?», и ее улыбка, — с такого ясностью, что он как будто видел ее, и сам улыбнулся.
— Загипнотизировываешься? — повторил Богатырев и громко захохотал. — Не хочешь, ну как хочешь. — Он вытер салфеткой усы. — Так
поедешь? А? Если он не сделает,
то давай мне, я завтра же отдам, — прокричал он и, встав из-за стола, перекрестился широким крестом, очевидно так же бессознательно, как он отер рот, и стал застегивать саблю. — А теперь прощай, мне надо
ехать.
Хотя он и не ожидал ничего хорошего от своей поездки, Нехлюдов всё-таки, по совету Богатырева,
поехал к Топорову, к
тому лицу, от которого зависело дело о сектантах.
Нехлюдов уехал бы в
тот же день вечером, но он обещал Mariette быть у нее в театре, и хотя он знал, что этого не надо было делать, он всё-таки, кривя перед самим собой душой,
поехал, считая себя обязанным данным словом.
Приехав в Москву, Нехлюдов первым делом
поехал в острожную больницу объявить Масловой печальное известие, о
том, что Сенат утвердил решение суда и что надо готовиться к отъезду в Сибирь.
—
Ехать в Сибирь с
той партией арестантов, в которой находится женщина, перед которой я считаю себя виноватым, — выговорил Нехлюдов.
«Милая Наташа, не могу уехать под тяжелым впечатлением вчерашнего разговора с Игнатьем Никифоровичем…» начал он. «Что же дальше? Просить простить за
то, чтò я вчера сказал? Но я сказал
то, что думал. И он подумает, что я отрекаюсь. И потом это его вмешательство в мои дела… Нет, не могу», и, почувствовав поднявшуюся опять в нем ненависть к этому чуждому, самоуверенному, непонимающему его человеку, Нехлюдов положил неконченное письмо в карман и, расплатившись, вышел на улицу и
поехал догонять партию.
Нехлюдов посидел несколько времени с стариком, который рассказал ему про себя, что он печник, 53 года работает и склал на своем веку печей что и счету нет, а теперь собирается отдохнуть, да всё некогда. Был вот в городе, поставил ребят на дело, а теперь
едет в деревню домашних проведать. Выслушав рассказ старика, Нехлюдов встал и пошел на
то место, которое берег для него Тарас.
Обер-кондуктор с блестящими галунами и сапогами отворил дверь вагона и в знак почтительности держал ее, в
то время как Филипп и артельщик в белом фартуке осторожно выносили длиннолицую княгиню на ее складном кресле; сестры поздоровались, послышались французские фразы о
том, в карете или коляске
поедет княгиня, и шествие, замыкающееся горничной с кудряшками, зонтиками и футляром, двинулось к двери станции.
Облегчало ее положение в этом отношении близость ее с Федосьей и Тарасом, который, узнав о
тех нападениях, которым подвергалась его жена, пожелал арестоваться, чтобы защищать ее, и с Нижнего
ехал как арестант, вместе с заключенными.
Освободившись, он тотчас же
поехал в другую губернию, в другое село и, устроившись там учителем, делал
то же самое.
О здоровье Крыльцова он тоже отказался дать какие-либо сведения, сказав, что он не может сказать даже
того, есть ли такой арестант. Так, ничего не добившись, Нехлюдов сел на своего извозчика и
поехал в гостиницу.
Несмотря на неудачу в тюрьме, Нехлюдов всё в
том же бодром, возбужденно-деятельном настроении
поехал в канцелярию губернатора узнать, не получена ли там бумага о помиловании Масловой. Бумаги не было, и потому Нехлюдов, вернувшись в гостиницу, поспешил тотчас же, не откладывая, написать об этом Селенину и адвокату. Окончив письма, он взглянул на часы; было уже время
ехать на обед к генералу.
Несколько раз похвалив детей и
тем хотя отчасти удовлетворив мать, жадно впитывающую в себя эти похвалы, он вышел за ней в гостиную, где англичанин уже дожидался его, чтобы вместе, как они уговорились,
ехать в тюрьму. Простившись со старыми и молодыми хозяевами, Нехлюдов вышел вместе с англичанином на крыльцо генеральского дома.