Неточные совпадения
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять,
что она была женщина и умная, и добрая, и с твердым характером; для этой цели она всегда говорила
только о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать;
не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку с разными умными людьми и, наконец, самым публичным образом творила добрые дела.
—
Не смею входить в ваши расчеты, — начала она с расстановкою и ударением, — но, с своей стороны, могу сказать
только одно,
что дружба, по-моему,
не должна выражаться на одних словах, а доказываться и на деле: если вы действительно
не в состоянии будете поддерживать вашего сына в гвардии, то я буду его содержать, —
не роскошно, конечно, но прилично!.. Умру я, сыну моему будет поставлено это в первом пункте моего завещания.
— Велел, — отвечал Павел с досадою. Он обыкновенно всеми вещами отца распоряжался совершенно полновластно. Полковник
только прикидывался строгим отцом; но в сущности никогда ни в
чем не мог отказать своему птенчику.
—
Только что, — продолжала та,
не обращая даже внимания на слова барина и как бы более всего предаваясь собственному горю, — у мосту-то к Раменью повернула за кустик, гляжу, а она и лежит тут. Весь бочок распорот, должно быть, гоны двои она тащила его на себе — земля-то взрыта!
Но вряд ли все эти стоны и рыдания ее
не были устроены нарочно,
только для одного барина; потому
что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: «Ты скажи же мне, как егерь-то придет!» — «Слушаю, батюшка, слушаю», — отвечала она ему совершенно покойно.
Телега сейчас же была готова. Павел, сам правя, полетел на ней в поле, так
что к нему едва успели вскочить Кирьян и Сафоныч. Подъехали к месту поражения. Около куста распростерта была растерзанная корова, а невдалеке от нее, в луже крови, лежал и медведь: он очень скромно повернул голову набок и как бы
не околел, а заснул
только.
Маремьяна Архиповна знала, за
что ее бьют, — знала, как она безвинно в этом случае терпит; но ни одним звуком, ни одной слезой никому
не пожаловалась, чтобы
только не повредить службе мужа.
Лицо Захаревского уже явно исказилось. Александра Григорьевна несколько лет вела процесс, и
не для выгоды какой-нибудь, а с целью
только показать,
что она юристка и может писать деловые бумаги. Ардальон Васильевич в этом случае был больше всех ее жертвой: она читала ему все сочиняемые ею бумаги, которые в смысле деловом представляли совершенную чушь; требовала совета у него на них, ожидала от него похвалы им и наконец давала ему тысячу вздорнейших поручений.
Еспер Иваныч
только и делал,
что умолял Аннушку
не проговориться как-нибудь, —
не выдать их любви каким-нибудь неосторожным взглядом, движением.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши,
что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и один
только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала,
что не могла же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча,
что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (
что бы там на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было
не от
чего…
Про Еспера Иваныча и говорить нечего: княгиня для него была святыней, ангелом чистым, пред которым он и подумать ничего грешного
не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно, бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы
только узнал,
что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось на разговорах, и то весьма отдаленных, о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
Имплев
не знал, куда себя и девать:
только твердое убеждение,
что княгиня говорит все это и предлагает по истинному доброжелательству к нему, удержало его от ссоры с нею навеки.
— Очень вам благодарен, я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико,
что он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через два
только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини,
не назвав даже при этом дочь, а объяснив
только,
что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе девочку на воспитание.
Читатель, вероятно, и
не подозревает,
что Симонов был отличнейший и превосходнейший малый: смолоду красивый из себя, умный и расторопный, наконец в высшей степени честный я совершенно
не пьяница, он, однако, прошел свой век незаметно, и даже в полку, посреди других солдат, дураков и воришек, слыл так себе
только за сносно хорошего солдата.
Открытие всех этих тайн
не только не уменьшило для нашего юноши очарования, но, кажется, еще усилило его; и пока он осматривал все это с трепетом в сердце —
что вот-вот его выведут, — вдруг раздался сзади его знакомый голос...
—
Чего тут
не уметь-то! — возразил Ванька, дерзко усмехаясь, и ушел в свою конуру. «Русскую историю», впрочем, он захватил с собою, развернул ее перед свечкой и начал читать, то есть из букв делать бог знает какие склады, а из них сочетать какие
только приходили ему в голову слова, и воображал совершенно уверенно,
что он это читает!
Другие действующие лица тоже
не замедлили явиться, за исключением Разумова, за которым Плавин принужден был наконец послать Ивана на извозчике, и тогда
только этот юный кривляка явился; но и тут шел как-то нехотя, переваливаясь, и увидя в коридоре жену Симонова, вдруг стал с нею так нецеремонно шутить,
что та сказала ему довольно сурово: «Пойдите, барин, от меня,
что вы!»
Публика начала сбираться почти
не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать
только одно,
что он целый день пил и никогда
не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
— Очень мне нужно верить ему или
не верить, — отвечал Плавин, — досадно
только,
что он напился как скотина! Мне перед Симоновым даже совестно! — прибавил он и повернулся к стене; но
не за то ему было досадно на Николая Силыча!
В учителя он себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни
только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать, как бог на разум послал, небольшие пьески; и таким образом к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял,
что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он
не слыхивал.
Все эти толкованья сильно запали в молодую душу моего героя, и одно
только врожденное чувство приличия останавливало его,
что он
не делал с начальством сцен и ограничивался в отношении его глухою и затаенною ненавистью.
— А на какую же указывать ему? На турецкую разве? Так той он подробно
не знает. Тем более,
что он
не только мысли, но даже обороты в сочинении своем заимствовал у знаменитых писателей, коих, однако, за то
не наказывали и
не судили.
Мари ничего на это
не сказала и
только улыбнулась, но Павел, к удовольствию своему, заметил,
что взгляд ее выражал одобрение. «Черт знает, как она умна!» — восхищался он ею мысленно.
Михайло Поликарпыч совершенно уверен был,
что Павел это делает
не для поправления своих сведений, а так, чтобы
только позамилостивить учителя.
Героем моим, между тем, овладел страх,
что вдруг, когда он станет причащаться, его опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он подошел к чаше и повторил за священником: «Да будет мне сие
не в суд и
не в осуждение», — у него задрожали руки, ноги, задрожали даже голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда
только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и стал горячо-горячо молиться,
что бог допустил его принять крови и плоти господней!
Ванька
не только из грамоты ничему
не выучился, но даже,
что и знал прежде, забыл; зато — сидеть на лавочке за воротами и играть на балалайке какие угодно песни, когда горничные выбегут в сумерки из домов, — это он умел!
— А про то,
что все один с дяденькой удумал; на, вот, перед самым отъездом,
только что не с вороной на хвосте прислал оказать отцу,
что едешь в Москву!
— Нет,
не то, врешь,
не то!.. — возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и
не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. — Я жизни, а
не то
что денег,
не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно,
что сын как будто бы совсем
не понимает его горячей любви. —
Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год,
только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
— Отчего же — некогда? — вмешался опять в разговор Сергей Абреев. —
Только чтобы глупостям разным
не учили, вот как у нас — статистика какая-то… черт знает
что такое!
Я им говорил
не свое, а мысли великих мыслителей, — и они
не только не поняли того,
что я им объяснял, но даже — того,
что я им говорил
не совершеннейшую чепуху!
— Ну-с, прощайте! — сказал Дрозденко, вставая и целуясь с ним. Он заметил, кажется,
что Павел далеко
не симпатизировал его мыслям, потому
что сейчас же переменил с ним тон. — Кланяйтесь вашему Кремлю, — заключил он, — и помните,
что каждый камушек его поспел и положен по милости татарской, а украинцы так
только бились с ними и проливали кровь свою…
— По-моему, имеете и нет;
не имеете права, потому
что муж ваш
не желает вам оставить этот вексель, а имеете его, потому
что он заел весь ваш век; следовательно, должен поплатиться с вами
не только деньгами, но даже жизнию, если бы вы потребовали того!..
— Сама Мари, разумеется… Она в этом случае, я
не знаю, какая-то нерешительная,
что ли, стыдливая: какого труда, я думаю, ей стоило самой себе признаться в этом чувстве!.. А по-моему, если полюбила человека —
не только уж жениха, а и так называемою преступною любовью —
что ж, тут скрываться нечего:
не скроешь!..
Полковник, начавший последнее время почти притрухивать сына, на это покачал
только головой и вздохнул; и когда потом проводил, наконец, далеко еще
не оправившегося Павла в Москву, то горести его пределов
не было: ему казалось,
что у него нет уже больше сына,
что тот умер и ненавидит его!.. Искаженное лицо солдата беспрестанно мелькало перед глазами старика.
Огурцов, в тех же опорках и
только надев мятую-измятую поддевку, побежал и очень скоро, хоть
не совсем исправно, принес все,
что ему было приказано: хлеб он залил расплескавшейся ухой, огурец дорогой уронил, потом поднял его и с, песком опять положил на тарелку. Макар Григорьев заметил это и стал его бранить.
—
Не знаю, — отвечал Макар Григорьев, как бы нехотя. — Конечно,
что нам судить господ
не приходится,
только то,
что у меня с самых первых пор, как мы под власть его попали, все что-то неладно с ним пошло, да и до сей поры, пожалуй, так идет.
Мысль,
что она
не вышла еще замуж и
что все эти слухи были одни
только пустяки, вдруг промелькнула в голове Павла, так
что он в комнату дяди вошел с сильным замиранием в сердце — вот-вот он ее увидит, — но, увы, увидел одного
только Еспера Иваныча, сидящего хоть и с опустившейся рукой, но чрезвычайно гладко выбритого, щеголевато одетого в шелковый халат и кругом обложенного книгами.
—
Что любит ее или нет господин Постен — этого я
не знаю; это можно говорить
только гадательно; но
что господин Фатеев погубил ее жизнь и заел весь ее век — это всем известно.
Безумец! Он
не подозревал,
что только эта Мари и придавала прелесть всему этому мирку; но ангел, оживлявший его, отлетел из него, и все в нем стало пустынно!
Оставшись один, Павел непременно думал заснуть, потому
что он перед тем
только две ночи совершенно
не спал; но, увы, диван — от положенной на нем аккуратно Ванькой простыни —
не сделался ни шире, ни покойнее.
— И сам еще
не знаю! — отвечал Павел, но таким тоном, которым явно хотел показать,
что он —
не то
что сам
не знает, а
не хочет
только говорить ей об этом.
— Из Шекспира много ведь есть переводов, — полуспросил, полупросто сказал он, сознаваясь внутренне, к стыду своему,
что он ни одного из них
не знал и даже имя Шекспира встречал
только в юмористических статейках Сенковского [Сенковский Осип Иванович (1800—1858) — востоковед, профессор Петербургского университета, журналист, беллетрист, редактор и соиздатель журнала «Библиотека для чтения», начавшего выходить в 1834 году. Писал под псевдонимом Барон Брамбеус.], в «Библиотеке для чтения».
Герой мой вышел от профессора сильно опешенный. «В самом деле мне, может быть, рано еще писать!» — подумал он сам с собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже
не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал,
что тот тоже
не похвалит его творения, но как
только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
— Выкинуть-с! — повторил Салов резким тоном, — потому
что Конт прямо говорит: «Мы знаем одни
только явления, но и в них
не знаем — каким способом они возникли, а можем
только изучать их постоянные отношения к другим явлениям, и эти отношения и называются законами, но сущность же каждого предмета и первичная его причина всегда были и будут для нашего разума — terra incognita». [неизвестная земля, область (лат.).]
— Потому
что, — продолжал Неведомов тем же спокойным тоном, — может быть, я, в этом случае, и
не прав, — но мне всякий позитивный, реальный, материальный, как хотите назовите, философ уже
не по душе, и мне кажется,
что все они чрезвычайно односторонни: они думают,
что у человека одна
только познавательная способность и есть — это разум.
— Я
не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю
только,
что все эти люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в
чем дело: вы были так милостивы ко мне,
что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли,
что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день,
не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Ужасно как трудно нам, духовенству, с ним разговаривать, — начал он, — во многих случаях доносить бы на него следовало!.. Теперь-то еще несколько поунялся, а прежде, бывало, сядет на маленькую лошаденку, а мужикам и бабам велит платки под ноги этой лошаденке кидать; сначала и
не понимали,
что такое это он чудит; после уж
только раскусили,
что это он патриарха,
что ли, из себя представляет.
— Конечно,
что уж
не в полном рассудке, — подтвердил священник. — А во всем прочем — предобрый! — продолжал он. — Три теперь усадьбы у него прехлебороднейшие, а ни в одной из них ни зерна хлеба нет,
только на семена велит оставить, а остальное все бедным раздает!
— Я сначала написала к нему… Я года полтора жила уже у матери и оттуда написала ему,
что — если он желает, то я к нему приеду. Он отвечал мне, чтобы я приезжала, но
только с тем, чтобы вперед ничего подобного
не повторялось. В письмах, разумеется, я ничего
не говорила против этого, но когда приехала к нему, то сказала,
что с моей стороны, конечно, никогда и ничего
не повторится, если
только с его стороны
не повторится.
— Были у нас в городе вольтижеры, — говорила она ему, —
только у них маленький этот мальчик, который прыгает сквозь обручи и сквозь бочку, как-то в середину-то бочки
не попал, а в край ее головой ударился, да так как-то пришлось,
что прямо теменным швом: череп-то весь и раскололся, мозг-то и вывалился!..