Неточные совпадения
— Для чего, на кой черт? Неужели ты думаешь, что если бы она смела написать,
так не написала бы? К самому царю бы накатала,
чтобы только говорили, что вот к кому она пишет; а то видно с ее письмом
не только что до графа, и до дворника его
не дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за этого дела я пять тысяч казенной недоимки с нее
не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий, и под суд!
— И поэтому знаешь, что
такое треугольник и многоугольник… И теперь всякая земля, — которою владею я, твой отец, словом все мы, — есть
не что иное, как неправильный многоугольник, и,
чтобы вымерять его, надобно вымерять углы его… Теперь, поди же сюда!
От полковника получено было, наконец, письмо, извещающее, что Александра Григорьевна с величайшим удовольствием разрешает детям взять залу для
такой умной их забавы. С своей же стороны Михаил Поликарпович прибавлял сыну: «
Чтобы девушка гуляла, но дельца
не забывала!» Полковник терпеть
не мог театра.
Бритую хохлацкую голову и чуб он устроил: чуб — из конских волос, а бритую голову — из бычачьего пузыря, который без всякой церемонии натягивал на голову Павла и смазывал белилами с кармином, под цвет человечьей кожи,
так что пузырь этот от лица
не было никакой возможности отличить; усы,
чтобы они были как можно длиннее, он тоже сделал из конских волос.
Надобно было подговорить некоего Разумова, бывшего гимназиста и теперь уже служившего в казенной палате, мальчишку очень бойкого, неглупого, но в корень развращенного,
так что и женщин-то играть он брался
не по любви к театру, а скорей из какого-то нахальства,
чтобы иметь, возможность побесстыдничать и сделать несколько неблагопристойных движений.
У Николая Силыча в каждом почти классе было по одному
такому, как он называл, толмачу его; они обыкновенно могли говорить с ним, что им было угодно, — признаваться ему прямо, чего они
не знали, разговаривать, есть в классе, уходить без спросу; тогда как козлищи, стоявшие по углам и на коленях, пошевелиться
не смели,
чтобы не стяжать нового и еще более строгого наказания: он очень уж уважал ум и ненавидел глупость и леность, коими, по его выражению, преизбыточествует народ российский.
— Нет, надо полагать,
чтобы не так тяжел запах был; запаху масляного его супруга, госпожа директорша, очень
не любит, — отвечал Николай Силыч и
так лукаво подмигнул, что истинный смысл его слов нетрудно было угадать.
Мари была далеко
не красавица, но необыкновенно миловидна: ум и нравственная прелесть Еспера Иваныча ясно проглядывали в выражении ее молодого лица, одушевленного еще сверх того и образованием, которое,
чтобы угодить своему другу,
так старалась ей дать княгиня; m-me Фатеева, сидевшая, по обыкновению, тут же, глубоко-глубоко спрятавшись в кресло, часто и подолгу смотрела на Павла, как он вертелся и финтил перед совершенно спокойно державшею себя Мари.
Михайло Поликарпыч совершенно уверен был, что Павел это делает
не для поправления своих сведений, а
так,
чтобы только позамилостивить учителя.
Жена богатого и старинного подрядчика-обручника, постоянно проживавшего в Москве, она,
чтобы ей самой было от господ хорошо и
чтобы не требовали ее ни на какую барскую работу, давным-давно убедила мужа платить почти тройной оброк; советовала ему то поправить иконостас в храме божием, то сделать серебряные главы на церковь,
чтобы таким образом, как жене украшателя храма божия, пользоваться почетом в приходе.
«Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать
не хотел,
чтобы тот хоть что-нибудь сшил!» — пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув головой, а потом всю дорогу ни слова
не сказал с сыном и только, уж как стали подъезжать к усадьбе Александры Григорьевны, разразился
такого рода тирадой: «Да, вона какое Воздвиженское стало!..
— Отчего же — некогда? — вмешался опять в разговор Сергей Абреев. — Только
чтобы глупостям разным
не учили, вот как у нас — статистика какая-то… черт знает что
такое!
— Я
не замечала,
чтобы ты
так был религиозен…
— Напротив! — отвечал ему совершенно серьезно Марьеновский. — Наши уголовные законы весьма недурны, но что
такое закон?.. Это есть формула, под которую
не могут же подойти все случаи жизни: жизнь слишком разнообразна и извилиста; кроме того, один и тот же факт может иметь тысячу оттенков и тысячу разных причин; поэтому-то и нужно,
чтобы всякий случай обсудила общественная совесть или выборные из общества, то есть присяжные.
Любовь к Мари в герое моем
не то
чтобы прошла совершенно, но она как-то замерла и осталась в то же время какою-то неудовлетворенною, затаенною и оскорбленною,
так что ему вспоминать об Мари было больно, грустно и досадно; он лучше хотел думать, что она умерла, и на эту тему, размечтавшись в сумерки, писал даже стихи...
— У тебя некоторые наливки
не подварены. Мы
не знаем, какие еще Павлу Михайловичу понравятся и какие он будет кушать,
так подвари все,
чтобы все были подслащены.
— Я
не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были
так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю,
чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день,
не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай, я взял деньги,
чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь
так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый,
не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
Александр Иванович зачитал: в дикции его было много декламации, но
такой умной, благородной, исполненной
такого искреннего неподдельного огня, что — дай бог,
чтобы она всегда оставалась на сцене!.. Произносимые стихи показались Павлу верхом благозвучия; слова Федры дышали
такою неудержимою страстью, а Ипполит — как он был в каждом слове своем, в каждом движении, благороден, целомудрен!
Такой высокой сценической игры герой мой никогда еще
не видывал.
— Какие же это могут быть дамы? — спросил Павел с волнением в голосе и,
не утерпев долее дожидаться, вышел на крыльцо,
чтобы поскорее увидеть, кто
такие приехали.
Все повернули назад. В перелеске m-lle Прыхина опять с каким-то радостным визгом бросилась в сторону: ей, изволите видеть, надо было сорвать росший где-то вдали цветок, и она убежала за ним
так далеко, что совсем скрылась из виду. M-me Фатеева и Павел, остановившись как бы затем,
чтобы подождать ее, несколько времени молча стояли друг против друга; потом, вдруг Павел зачем-то, и сам уже
не отдавая себе в том отчета, протянул руку и проговорил...
— Сделай милость,
не догадался! — произнесла Фатеева, покачав головой. — Ни один мужчина, — прибавила она с ударением, — никогда
не показал бы женщине
такого большого участия без того,
чтобы она хоть на капельку, хоть немножко да
не нравилась ему.
Чтобы исправить почерк и правописание, Вихров принялся ей диктовать басни Крылова, и m-me Фатеева старалась как можно разборчивее и правильнее писать; но все-таки ошибалась: у нее даже буква «г»
не очень строго отличалась от «х», и она писала пехать, вместо бегать.
—
Не слепой быть, а, по крайней мере,
не выдумывать, как делает это в наше время одна прелестнейшая из женщин, но
не в этом дело: этот Гомер написал сказание о знаменитых и достославных мужах Греции, описал также и богов ихних, которые беспрестанно у него сходят с неба и принимают участие в деяниях человеческих, — словом, боги у него низводятся до людей, но зато и люди, герои его, возводятся до богов; и это до
такой степени, с одной стороны, простое, а с другой — возвышенное создание, что даже полагали невозможным,
чтобы это сочинил один человек, а думали, что это песни целого народа, сложившиеся в продолжение веков, и что Гомер только собрал их.
— Ужасный, — повторила Фатеева. — Когда мы с ним переехали в Петербург, он стал требовать,
чтобы я вексель этот представила на мужа — и на эти деньги стала бы, разумеется, содержать себя; но я никак
не хотела этого сделать, потому что вышла бы
такая огласка… Тогда он перестал меня кормить, комнаты моей
не топил.
— Что за вздор
такой! Это он сделал вовсе
не затем,
чтобы тебя, а
чтобы Плавина пошокировать.
— А я за вами петушком, петушком! — сказал Петин,
чтобы посмешить ее, но Клеопатра Петровна
не смеялась, и
таким образом обе пары разъехались в разные стороны: Вихров с Анною Ивановною на Тверскую, а Клеопатра Петровна с Заминым на Петровку. Неведомов побрел домой один, потупив голову.
На роль Лоренцо, значит, недоставало теперь актера; для няньки Вихров тоже никого
не мог найти. Кого он из знакомых дам ни приглашал, но как они услышат, что этот театр
не то,
чтобы в доме где-нибудь устраивался, а затевают его просто студенты, —
так и откажутся. Павел, делать нечего, с глубоким душевным прискорбием отказался от мысли о театре.
Ехать к матери
не было никакой возможности,
так как та сама чуть
не умирала с голоду; воротиться другой раз к мужу — она совершенно
не надеялась,
чтобы он принял ее.
«Стоило затевать всю эту историю,
так волноваться и страдать,
чтобы все это подобным образом кончилось!» — думал он. Надобно оказать, что вышедший около этого времени роман Лермонтова «Герой нашего времени» и вообще все стихотворения этого поэта сильно увлекали университетскую молодежь. Павел тоже чрезвычайно искренне сочувствовал многим его лирическим мотивам и, по преимуществу, — мотиву разочарования. В настоящем случае он
не утерпел и продекламировал известное стихотворение Лермонтова...
— Да ничего
не делать, веста, как и при папеньке было!.. Что еще тут делать? — перебил Макар Григорьев почти строго Павла, а сам в это время подмигивал ему
так,
чтобы Кирьян
не заметил этого.
— Ехать-то мне, — начал Павел, — вот ты хоть и
не хочешь быть мне отцом, но я все-таки тебе откроюсь: та госпожа, которая жила здесь со мной, теперь — там, ухаживает за больным, умирающим мужем. Приеду я туда, и мы никак
не утерпим,
чтобы не свидеться.
— А вот этот господин, — продолжал Салов, показывая на проходящего молодого человека в перчатках и во фраке, но
не совсем складного станом, — он вон и выбрит, и подчищен, а
такой же скотина, как и батька; это вот он из Замоскворечья сюда в собрание приехал и танцует, пожалуй, а как перевалился за Москву-реку, опять все свое пошло в погребок, — давай ему мадеры,
чтобы зубы ломило, — и если тут в погребе сидит поп или дьякон: — «Ну, ты, говорит, батюшка, прочти Апостола, как Мочалов, одним голосам!»
Молодой человек — старый знакомый героини, но она, боясь ревности мужа, почти
не говорит с ним и назначает ему тайное свидание,
чтобы так только побеседовать с ним о прошлом…
«Ах, там, друг сердечный, благодетель великий, заставь за себя вечно богу молить, — возьмем подряд вместе!» А подряд ему расхвалит, расскажет ему турусы на колесах и ладит
так,
чтобы выбрать какого-нибудь человека со слабостью,
чтобы хмелем пошибче зашибался; ну, а ведь из нас, подрядчиков, как в силу-то мы войдем, редкий, который бы
не запойный пьяница был, и сидит это он в трактире, ломается, куражится перед своим младшим пайщиком…
— А третий сорт: трудом, потом и кровью христианской выходим мы, мужики, в люди. Я теперича вон в сапогах каких сижу, — продолжал Макар Григорьев, поднимая и показывая свою в щеголеватый сапог обутую ногу, — в грязи вот их
не мачивал, потому все на извозчиках езжу; а было
так, что приду домой, подошвы-то от сапог отвалятся, да и ноги все в крови от ходьбы: бегал это все я по Москве и работы искал; а в работниках жить
не мог, потому — я горд,
не могу,
чтобы чья-нибудь власть надо мной была.
Официант в это время повестил гостей и хозяина, что ужин готов. Вихров настоял,
чтобы Макар Григорьев сел непременно и ужинать с ними. Этим старик очень уж сконфузился, однако сел. Ваньку
так это обидело, что он
не пошел даже и к столу.
Дело, впрочем,
не совсем было
так, как рассказывала Клеопатра Петровна: Фатеев никогда ничего
не говорил Прыхиной и
не просил ее,
чтобы жена к нему приехала, — это Прыхина все выдумала,
чтобы спасти состояние для своей подруги, и поставила ту в
такое положение, что, будь на месте Клеопатры Петровны другая женщина, она, может быть, и
не вывернулась бы из него.
Чтобы объяснить эти слова Клеопатры Петровны, я должен сказать, что она имела довольно странный взгляд на писателей; ей как-то казалось, что они непременно должны были быть или люди знатные, в больших чинах, близко стоящие к государю, или, по крайней мере, очень ученые, а тут Вихров, очень милый и дорогой для нее человек, но все-таки весьма обыкновенный, хочет сделаться писателем и пишет; это ей решительно казалось заблуждением с его стороны, которое только может сделать его смешным, а она
не хотела видеть его нигде и ни в чем смешным, а потому, по поводу этому, предполагала даже поговорить с ним серьезно.
Если комнаты описывать, то, по ее мнению, лучше всего было — богатые, убранные штофом и золотом; если же природу, то какую-нибудь непременно восточную, —
чтобы и фонтаны шумели, и пальмы росли, и виноград спускался кистями; если охоту представлять,
так интереснее всего — за тиграми или слонами, — но в произведении Вихрова ничего этого
не было, а потому оно
не столько
не понравилось ей, сколько
не заинтересовало ее.
Но голова опять повторил: «Пожалуйте!» — и
так настойчиво, что, видно, он никогда
не отстанет, пока
не выпьют. Вихров исполнил его желание. Почтенный голова был замечателен способностью своей напоить каждого: ни один губернатор, приезжавший в уездный городишко на ревизию,
не уезжал без того,
чтобы голова
не уложил его в лежку. У Вихрова очень уж зашумело в голове.
— А то, — отвечала Фатеева, потупляя свои глаза, — что я умру от
такого положения, и если вы хоть сколько-нибудь любите меня, то сжальтесь надо мной; я вас прошу и умоляю теперь,
чтобы вы женились на мне и дали мне возможность по крайней мере в храм божий съездить без того,
чтобы не смеялись надо мной добрые люди.
В Зенковском лесу дорога пошла боковиком,
так что Вихров принужден был держаться за одну сторону саней,
чтобы не вывалиться из них; а Ванька
так беспрестанно и вываливался.
— Все известны-с, — отвечал священник, — и прямо
так говорили многие, что к одному из них, весьма почтенному лицу, приезжал ксендз и увещевал свою паству,
чтобы она камня на камне в сем граде
не оставила!
— Нет-с, — возразил священник, — это
не то,
чтобы мысль или мнение одного человека была, а
так как-то в душе каждый как бы подумал, что поляки это делают!
— Я писал уже к Марьеновскому,
чтобы тот меня уведомил об нем,
так как он на два мои последние письма
не отвечал, — тот и пишет мне: «Увы! Неведомова нашего нет на свете!» Анна Ивановна, помнишь, что я рассказывал?
«Мадам, ваш родственник, — и он при этом почему-то лукаво посмотрел на меня, — ваш родственник написал
такую превосходную вещь, что до сих пор мы и наши друзья в восторге от нее; завтрашний день она выйдет в нашей книжке, но другая его вещь встречает некоторое затруднение, а потому напишите вашему родственнику,
чтобы он сам скорее приезжал в Петербург; мы тут лично ничего
не можем сделать!» Из этих слов ты поймешь, что сейчас же делать тебе надо: садись в экипаж и скачи в Петербург.
— Теперь принята
такая система, что умам этим сильным и замечательным писать воспрещают, но,
чтобы не пропадали они для государства, их определяют на службу и,
таким образом, их способности обращают на более полезную деятельность!
— Ну, где ж, — произнес Виссарион Захаревский, — и негодяев наказывают… Конечно, это странно, что человека за то, что он написал что-то
такое, ссылают! Ну, обяжи его подпиской,
чтобы он вперед
не писал ничего подобного.
Выбор
такой большой пьесы, как «Гамлет», произвел удивление и смех в публике; но m-me Пиколова хотела непременно,
чтобы пьесу эту играли, — хотел того, значит, и грозный начальник губернии и в этом случае нисколько
не церемонился: роль короля, например, он прислал с жандармом к председателю казенной палаты, весьма красивому и гордому из себя мужчине, и непременно требовал,
чтобы тот через неделю выучил эту роль.