В действующей армии

Мухи, мухи, мириады мух!

Они чёрною скатертью застилают все столы, чёрной простынёй походные кровати, от них черны стены, и их движущаяся тёмная сетка висит в воздухе.

Они лезут в нос, рот, уши и кусают, ожесточённо кусают.

Среди них и москиты, укус которых производит страшную опухоль.

В фанзах — этих отвратительных китайских жилищах — всевозможные насекомые, говоря словами старого стихотворения,

Клопы, блохи, тарантулы… Всё это каких-то особо громадных размеров.

Один местный остроумец-офицер уверяет, что одного клопа из фанзы два китайца выводят под руки.

Жара прямо невозможная! 50° по Цельсию на солнце, вечером 30°, ночью немножко меньше, духота и пыль едкая, засоряющая все поры тела, глаза, нос, уши и постоянно оставляющая в пересохшем рту впечатление горсти песку.

Вонь черемшой, бобовым маслом, китайским потом и тому подобными пахучими прелестями.

Положительно изнемогаешь от духоты и жары, пот льётся буквально ручьями, нельзя дышать, мозги отказываются работать, рука писать.

Такова внешняя обстановка жизни в Маньчжурии — этой стране египетских казней par excellence [фр. par excellence – по преимуществу, в истинном значении слова.].

Отсутствие всяких точных сведений, полная скудость материала.

Официально — всё тайна.

Неофициально — трудно отличить ложь от правды.

Возьмём для примера хотя бы вчерашний день.

Утром нам передано известие, что восточный отряд начал наступление и весьма успешно.

Граф Келлер с 40.000 войска далеко оттеснил японцев.

Не проходит и часу после этого известия, принесённого одним офицером, является другой:

— Скверно!

— Что скверно?

— В восточном отряде…

— Как, помилуйте, успешное наступление, японцы отступили, большие потери, но всё же победа…

— Кто это вам наврал, ничего подобного, мы отступили и едва удержали свои позиции, с огромными потерями.

И каждый являющийся в редакцию «Вестника Маньчжурской Армии» сообщает совершенно противоположные известия.

Бросаешься в разведочное отделение, в полевой штаб, бежишь, скачешь, по жаре, на огромные расстояния, чтобы услыхать от официальных лиц:

— Ничего ещё неизвестно!

— Сообщить ничего не можем…

— Говорят и так и эдак…

Подите и разберитесь во всём этом.

Наконец только позднею ночью на вокзале от офицера, заведующего передвижением санитарных поездов, мы получили более верные сведения, на основании полученной им телеграммы.

Оказалось, по счастью, что первый «вестник радости» был прав.

Граф Келлер с 38 батальонами, после ожесточённого боя, где наших было ранено около 1.000 человек, заставил японцев отступить, занял Ланшенгуань — третий этап по Ляоянской дороге и взял у них восемь орудий.

Но это только случайно добытое точное сведение из совершенно косвенных источников.

Счастливый редкий случай!

Их бывает мало.

Официальные сведения можно изредка получить в редакции «Вестника Маньчжурской Армии» из присылаемой главной квартирой туда хроники войны.

Мне иногда удаётся получать их ещё в рукописи до набора, или в самом Дашичао, но они так туманны, так непонятны для непосвящённых людей, что положительно становишься в тупик.

Я сообщал и буду, при случае, сообщать их — быть может в них в Петербурге разберутся специалисты военного дела и разъяснят большой публике.

Я же с своей стороны только ручаюсь, что они «с подлинными верны».

Быть может, мне скажут, что надо ездить на передовые позиции, в отряды…

Ездишь, но что же из этого выходит…

Я был в отряде генерала Мищенко, генерала Келлера, но и там те же полуфантастические рассказы.

В Ляояне стекаются по крайней мере все известия, приезжают офицеры из частей, и из их разнообразных рассказов можно вывести хоть что-нибудь достоверное, иначе действительно мы здесь, слыша свист пуль и грохот орудий, находясь, так сказать, в «креслах оркестра» театра войны — это выражение одного генерала — знаем менее, чем в Петербурге и Москве.

Для нас всё тайна.

Грустно и главное дело тяжело, тяжело, что чувствуешь себя бессильным сообщить что-нибудь новое, интересное, а составлять из этих «крох», перепадающих на нашу долю известий, при описанной мною обстановке — труд каторжный, да пожалуй и… бесполезный.

Кое-что ещё можно воссоздать в смысле картины боя от раненых солдатиков, но легкораненых быстро эвакуируют в Мукден и Харбин, а здесь, в Ляояне, оставляют лишь тяжелораненых, которых затруднять вопросами жаль.

Замечу, кстати, что есть большая разница в изложении сибирского и русского солдата.

Рассказ последнего всегда точнее и обстоятельнее.

Большинство этих рассказов могут, увы, пригодиться только для истории войны.

Итак бьёшься с утра до вечера в пыли, в жару, в погоне за новостями, а душной ночью пишешь, чувствуя, что у тебя нет для этого ни малейшей почвы.

Тёмная, жаркая, душная ночь глядится в открытую дверь фанзы.

Воздух пропитан каким-то неуловимым, но нестерпимо отвратительным чисто китайским запахом.

Звуки этой ночи тоже отталкивающе неприятны.

Трещат цикады, квакают лягушки и этот негармонический концерт аккомпанируется заунывным звоном гонгов, не то призывающих китайцев к молитве, не то быть может собирающих их на таинственную беседу, и лаем голодных собак.

Говорят, что в кумирнях, под видом молитв, они собираются по ночам для обсуждения вопросов, касающихся не одной религии, но и политики.

Кумирня, в которой живём мы, посвящённая Богу войны, запущена и оставлена и, конечно, ввиду соседства нас, европейцев, не служит местом таких собраний.

Зато она набита китайцами, больными, прокажёнными, которых близость не особенно приятна.

Они собираются в неё со своими «одрами» и покоятся сладким сном у подножие своих идолов.

Иногда сон этот лихорадочен — слышится бред.

А в других кумирнях, быть может, в настоящее время обсуждается отношение к японцам до сих пор мнящих себя победителями.

Недаром они уплачивают корейцам и китайцам за купленный провиант квитанциями будущей русской контрибуции.

Уже ими определена и сумма этой контрибуции.

Пятьсот миллионов иен!

Не понимаю, отчего так мало?..

Определены и условия, которые Япония предложит России, когда та будет просить у неё мира.

Границей России, по мнению японских дипломатов, собственно говоря, должен быть Байкал…

Но Япония снисходительна, она согласится на прирезку России клочка Монголии… пустыни Гоби или Шамо.

Вот с каким великодушным врагом мы имеем дело.

Остаётся только благодарить.

В Маньчжурии же они заведут свои собственные порядки.

Недаром Ояма уже возведён в сан маньчжурского вице-короля.

Кстати об Ояме — он, оказывается, жив и здоров, несмотря на то, что о его погибели телеграфировали во все газеты, а в «Вестнике Маньчжурской Армии» так картинно было описано его самоубийство на гибнущем транспорте, во избежание русского плена.

Остаётся пользоваться слухами, а от этого и происходят сообщения вроде гибели 30.000 японцев во время штурма Порт-Артура.

Оказалось теперь, что 30.000 японцев действительно погибло, за всё время осады крепости.

Кто бросит в нас камень за то, что мы сообщили известие, которое переходило в Ляояне у всех из уст в уста и которое так обрадовало наболевшее истинно русское сердце.

Переходя к текущим военным событиям, могу сообщить, что на юге идут лишь мелкие перестрелки и, как слышно, произойдут некоторые чисто служебные перемены.

Поехал было в Дашичао, но очутился снова в Ляояне и пишу в своей грязной фанзе.

Объясняется это очень просто.

Я вернулся с половины дороги, так как мне на встречу попался поезд командующего армией, который со всем своим штабом ехал в Ляоян.

В Дашичао мне делать было нечего.

Сегодня мне передавали душу потрясающий рассказ.

Источник самый достоверный.

После первого боя под Хаяном в восточном отряде, некоторые раненые русские и японцы, упавшие в кустах, не были усмотрены, а найдены лишь спустя несколько дней, живыми, но с уже загнившими ранами, в которых копошились черви.

Они конечно отправлены были в военный госпиталь.

— Пролежать несколько дней без помощи, голодными… Это ужасно! — воскликнул я.

— Конечно! — согласился со мной присутствовавший при разговоре врач. — Но это безболезненно и неопасно…

— Как не опасно!

— Конечно, рану сейчас же обмоют, дезинфицируют, и опасность зависит только от качества раны… Если же человек остался жив в течении нескольких дней без помощи, то значит рана не особенно опасная…

В этом замечании высказалось высшее хладнокровие врача.

Я не мог рассуждать так и всё-таки повторял, как повторяю теперь:

— Это ужасно!..

По словам того же врача, японцы оказываются очень выносливы и живучи.

В здешнем 13 военном госпитале находится пленный японец, получивший пять ран и одну из них в живот.

Он теперь уже ходит, кланяется, улыбаясь, и благодарит за уход.

Наши солдатики, по отзывам всех врачей, ведут себя героями.

Они прямо-таки, после перевязки даже довольно серьёзных ран, ни за что не соглашаются оставаться в госпиталях и лазаретах.

— Мне уже дозвольте, ваше благородие, к товарищам… — говорят они.

И никакие убеждения на них не действуют.

— Нет, уж дозвольте…

И солдаты, так сказать, дезертируют на поле брани.

«С такими солдатами нельзя не быть победителями!»

Таково общее мнение на театре войны.

Здесь продолжают глядеть на ход событий оптимистически.

Считают первую, теперь окончившуюся, часть компании крайне удачной.

Мы с меньшими силами сумели задержать японцев, которые, не будь боёв при Тюренчене и Вафангоу, давно бы могли быть у Харбина.

Между тем теперь они не дошли до Дашичао, и мы спокойно сидим в Ляояне.

Момент ими упущен, а за это время всё собираются и собираются наши силы, которых уже японцам не одолеть.

В этом видят мудрое решение трудной стратегической задачи со стороны командующего маньчжурской армией генерал-адъютанта А. Н. Куропаткина.