Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

Сергей Ильин

В настоящую книгу включены 137 контрапунктных баллад. Это абсолютно новый жанр. Контрапунктная баллада состоит из строго чередующихся стихов и преимущественно эссеистской прозы. Иногда стихи – это просто стихи, а иногда и гораздо чаще – баллада в чистом виде. Но в любом случае стихи и проза, дополняя друг друга, как раз и создают стилистически новаторское, балладное звучание… Почему, собственно, баллада? Да потому что все в мире, по убеждению автора, если брать только сердцевину, есть баллада. Сотворение мира – баллада. И вечное бытие тоже баллада. Рождение и гибель цивилизаций – баллада. И уж конечно, любая человеческая жизнь, если выразить ее предельно кратко и динамично, будет тоже балладой… Отсюда прямо следует, что баллада зиждется на самом существенном событии: будь то внешнем или внутреннем. А не такое ли именно событие лежит в основе как нашей жизни, так и искусства? Ведь должен быть сюжет, а как он рассказывается – от начала к концу, от конца к началу или от середины к началу и концу, не столь важно. Так что балладный рассказ о психических коллизиях и даже метафизических проблемах, от века волнующих ум и сердце человеческое, есть прямое жанровое дополнение к так называемой «классической балладе», образцам которой автор тоже не забыл уделить должное внимание.

VIII. Баллада о Старшей Сестре

1

Вспомнить пора мне о старшей сестре:

это случилось почти на заре.

Ночь задержалась на миг у окна:

в спаленке детской разверзлась стена.

Гномов оттуда бесшумный отряд

вышел за рядом причудливый ряд.

И — перед тумбочкой в дальнем углу

расположились они на полу.

Тут же сестру я мою разбудил —

страх от нас долго еще отходил.

Щурясь от лунного в стену луча,

что-то угрюмо под нос бормоча,

в грубых ботфортах и рваных плащах,

с лицами взрослыми в детских прыщах,

трогая шпаги на толстых ремнях,

или мушкеты держа в пятернях,

гномы враждебно смотрели на нас, —

и было трудно поверить в тот час,

что их явленье в ночной тишине

нам не привиделось в утреннем сне.

Сказки любили с сестрой мы всегда,

это как раз и спасло нас тогда:

не как пустых сновидений плоды

встретили гномов мы злобных ряды —

даже последнему призраку льстит,

если при виде его заблестит

глаз человеческий верой живой,

что он в собрата глядит пред собой, —

значит, нам кто-то посланье несет

все об одном — что нас вера спасет.

Только вступили мы в новую роль,

выступил с речью их юный король:

к нашей кровати почти подступив,

руку на шпагу свою опустив,

(шпага была в драгоценных камнях,

спальня тотчас засияла в огнях)

он, нам отвесив изящный поклон,

светел и грозен, как бог Аполлон,

просто заметил в ночной тишине —

прежде всего обращаясь ко мне —

что на родителях наших вина:

есть между ними обида одна, —

эту обиду нельзя ни простить,

ни в обиходный пустяк обратить, —

будет она, как смертельный недуг,

жизни точить их дальнейший досуг, —

и для того, чтоб тот долг погасить,

нужно меня иль сестру обратить

в гнома, что чужд как добру, так и злу:

много их было внизу на полу.

А в заключенье король дал понять,

что, для того чтоб проклятие снять,

павшее тяжко на нашу семью,

кандидатуру скорее мою

он предлагает, не в силах решать:

нашу судьбу нам самим выбирать!..

Только спустя много лет я узнал,

что не случайно он так нам сказал:

матери нашей отец изменил,

и как бы душу любви погубил, —

полом мужским продолженье отца,

должен тот путь я пройти до конца.

Каждое слово, как град на цветы,

падало в сердце нам, руша мечты:

так мы и взрослыми стали людьми,

быть перестав в те минуты детьми.

«Что ж вы решили? скорее, друзья, —

ждет пополнения гномов семья!», —

шпага блеснула из ножн и ремня:

ею вот-вот он коснется меня.

В этот момент и сказала сестра

(помню, как будто все было вчера):

«Брата оставь, о, великий король!

участь его разделить мне позволь!

вам никогда он не будет родной,

я же могу тебе стать и женой,

для вашей жизни он слишком непрост,

мне же не страшен ваш маленький рост, —

да и к тому же, я часто больна:

жизнь моя детской печалью полна,

силы волшебные скрыты в тебе:

может, моей ты поможешь судьбе».

Ей улыбнулся красивый король:

«Пусть будет так — ни болезни, ни боль

ты не узнаешь отныне, мой друг,

рад я принять тебя в пестрый наш круг, —

славный народец, хоть дерзок и груб,

вот только мне он до странности люб,

также и ты к ним любовь сохрани:

детского счастья не знали они,

мне же ты с первого взгляда мила, —

рад, что судьба наконец нас свела».

Это последние были слова,

слабо в окне шевелилась листва,

страшной бывает подчас тишина,

если к большим переменам она.

Руку со шпагой король протянул,

в этот момент я вдруг крепко заснул.

Утром проснулся я в спальне один —

им остаюсь до глубоких седин:

жаль, что сестра моя даже во сне

с тех давних пор не наведалась мне…

....................

Впрочем, еще одна версия есть:

жизни простой она делает честь

(выдумка тем, в основном, хороша,

что развлекается ею душа), —

будто бы то скарлатина была

что в первый месяц сестру увела.

Так и ушла не простившись она,

в память осталась могилка одна.

Ну, а спустя всего несколько лет,

я в той семье появился на свет.

2

Когда я, давая волю воображению, говорю, что у меня была старшая сестра, которая больше всего на свете любила сказки, и не только любила, но и свято верила в них, говорю, что однажды в излюбленном ею томике Гауфа появилась откуда ни возьмись иллюстрация к несуществующей в книге сказке, изображавшая пестро разодетых гномов посреди нашей детской комнаты! мало того, там был нарисован и я сам, бросающий книгой в переднего и на редкость противного гнома (приплюснутая громадная голова под загнутой на старинный голландский манер широкополой шляпой, коротенькие толстые ножки обуты в сапожки с ботфортами, из-под холщового плаща торчат шпага и пороховой пистолет, лицо обросло черной щетиной, а маленькие глазки так и стреляют мстительным торжеством), говорю, далее, что поразительным образом в следующую ночь в нашей детской комнате разыгралась воочию сцена, изображенная на иллюстрации: я в гневе за наглое вмешательство в нашу жизнь запустил книгой в гнома-вожака, и тот, потирая ушибленную голову и ковыляя к спасительной дыре в углу комнаты, злобно погрозил мне напоследок кулаком, пообещав отомстить, говорю, что действительно в той памятной сестринской книге очень скоро обнаружилась следующая невиданная картинка, изображавшая на этот раз суд надо мной гномов, где председательствовал сам их молодой красивый король в горностаевой мантии с очень внимательным и насмешливым взглядом, в руке у него была тонкая хрустальная трость, и он за обиду своего подданного приговорил меня к превращению в гнома, говорю, что в следующую ночь все случилось точь-в-точь как на картинке, и юный король готов был уже привести приговор в исполнение, коснувшись меня своей волшебной тростью, как вдруг вмешалась моя сестра, она упала перед ним на колени и стала просить его о том, чтобы гномы забрали в свое царство ее вместо меня, тем более что она по натуре своей всегда предпочитала сказочную действительность повседневной, говорю в заключение, что король уважил ее просьбу, и моя старшая сестра раз и навсегда исчезла из моей жизни, — итак, когда я говорю обо всем этом, я хочу, наверное, выразить при помощи фантастических образов нечто невыразимое, хотя и бесконечно более простое, а именно: моя сестра умерла в возрасте двух месяцев от скарлатины, когда я еще не родился на свет, но потом, в позднем возрасте и после рассказов моей матери о моей старшей и не прожившей жизнь сестре, мне часто стали сниться какие-то непонятные сказочные существа, похожие на гномов и, как это часто бывает во сне, я имел не раз твердую уверенность, что один из этих страшных гномов — моя сестра.