Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

Сергей Ильин

В настоящую книгу включены 137 контрапунктных баллад. Это абсолютно новый жанр. Контрапунктная баллада состоит из строго чередующихся стихов и преимущественно эссеистской прозы. Иногда стихи – это просто стихи, а иногда и гораздо чаще – баллада в чистом виде. Но в любом случае стихи и проза, дополняя друг друга, как раз и создают стилистически новаторское, балладное звучание… Почему, собственно, баллада? Да потому что все в мире, по убеждению автора, если брать только сердцевину, есть баллада. Сотворение мира – баллада. И вечное бытие тоже баллада. Рождение и гибель цивилизаций – баллада. И уж конечно, любая человеческая жизнь, если выразить ее предельно кратко и динамично, будет тоже балладой… Отсюда прямо следует, что баллада зиждется на самом существенном событии: будь то внешнем или внутреннем. А не такое ли именно событие лежит в основе как нашей жизни, так и искусства? Ведь должен быть сюжет, а как он рассказывается – от начала к концу, от конца к началу или от середины к началу и концу, не столь важно. Так что балладный рассказ о психических коллизиях и даже метафизических проблемах, от века волнующих ум и сердце человеческое, есть прямое жанровое дополнение к так называемой «классической балладе», образцам которой автор тоже не забыл уделить должное внимание.

XIII. Баллада о Турецкой Забегаловке

1

В турецкой забегаловке однажды,

в одной руке держа большой кебаб,

в другой — салфетку (губы вытирая),

я в зеркало почти уперся лбом:

в нем улица бесшумно отражалась,

а звуки проникали через дверь,

эффект кино немного создавая,

когда топорно сделан в нем дубляж,

плюс эти заунывные мотивы,

что из прибора пыльного лились

в скрещении стены и потолка.

плюс солидарные в жеванье лица,

несущие тепло и радость бытия,

плюс тело заполняющая сытость,

ради которой все здесь собрались, —

да мало ли еще чего там было…

......................

Одна и та же в жизни полнота,

возьмем ли мы трагедии Шекспира,

или закусывающих людей:

просто одни нас чем-то интригуют,

другие же нам кажутся скучны,

вопрос стоит об умном развлеченье

и ровным счетом ни о чем ином:

субстанция одна у океана,

явленья ж разные — то штиль, то шторм…

..........................

Меня привлек к себе субъект напротив:

он так нескромно на меня смотрел

из глубины зеркального пространства!

и многое я мог бы рассказать

о нем — такого, что иные уши

завяли бы мгновенно, как цветы,

политые невыносимым ядом,

когда бы не приличия закон, —

но было в этом деле самым странным

что не заметил среди нас никто,

насколько тип тот в зеркале противен, —

хотя по лицевым его чертам —

буквально как по самой точной карте —

пожалуй, каждый мог бы прочитать

его натуры скрытые пороки,

однако так никто не прочитал…

......................

Закончив есть, все просто уходили,

так на него ни разу не взглянув,

и был я им за это благодарен,

а мой противный в зеркале субъект,

за сценой этой молча наблюдая,

запанибратски вдруг мне подмигнул:

и стало мне впервые в жизни стыдно,

за то, что строго я его судил,

тогда как прочие не замечали

его мне слишком видимых грехов…

.......................

И с искренним взглянул я состраданьем

в него, и слезы на его лице

сказали, как в любви моей нуждался

все это время он, а я узнал,

куда отныне нужно мне идти.

2

Посреди шумной европейской привокзальной улицы, в турецкой забегаловке, за стойкой, упершись взглядом в зеркало с виньетками и поедая кебаб, иной раз вдруг удивленно замираешь: ведь так много можно было бы рассказать о субъекте напротив! но удерживает элементарное чувство порядочности, — в сущности, это производит несколько комическое впечатление, хотя и является, быть может, тем последним, отчаянным и так и не вырвавшимся из глотки криком, который свидетельствует о полнейшей безысходности нашей ситуации.

С другой стороны, когда мы особенно внимательно рассматриваем себя в зеркале, нам подчас настолько неприятны иные черточки в себе и в то же время, в силу последнего интуитивного знания о себе, эти черточки кажутся нам настолько естественными и неотделимыми от себя, что мы ими почти против воли вынуждены любоваться, — отсюда проистекает то неизбежное приятное отупение, каким обычно сопровождается задержка на собственном отражении в зеркале, и оно же, увы! является основной музыкальной тональностью любой автобиографии.

Вот почему, зная о существовании законов физиогномики, четко определяющих зависимость характера от черт лица, зная, что опытный психолог, мельком взглянув на ваше лицо, как по карте определит вашу сущность, сколько бы вы ни старались мимикой скрыть ее, зная, далее, что и вам самим изменить ваш характер так же мало возможно, как поменять черты лица, — итак, зная все это, вы будете пожизненно обречены чувствовать некоторую благодарность от всякого случайного взгляда любого случайного человека, который внимательно посмотрит на вас и — не заметит почему-то того очевидного изъяна в вашем характере, который, как прыщ на носу, написан на физиогномической карте вашего лица: и более того, чем меньше окружающие склонны или способны проверять незыблемые законы физиогномики на вашем печальном примере, тем большей вы к ним проникаетесь симпатией, хотите вы того или не хотите, и тем скорее они становятся вашими близкими, друзьями и знакомыми, — этот странный закон напоминает темное солнце в сердцевине нашего мироздания, лучи которого столь же милосердны, сколь небожественны в своей сути.