Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

Сергей Ильин

В настоящую книгу включены 137 контрапунктных баллад. Это абсолютно новый жанр. Контрапунктная баллада состоит из строго чередующихся стихов и преимущественно эссеистской прозы. Иногда стихи – это просто стихи, а иногда и гораздо чаще – баллада в чистом виде. Но в любом случае стихи и проза, дополняя друг друга, как раз и создают стилистически новаторское, балладное звучание… Почему, собственно, баллада? Да потому что все в мире, по убеждению автора, если брать только сердцевину, есть баллада. Сотворение мира – баллада. И вечное бытие тоже баллада. Рождение и гибель цивилизаций – баллада. И уж конечно, любая человеческая жизнь, если выразить ее предельно кратко и динамично, будет тоже балладой… Отсюда прямо следует, что баллада зиждется на самом существенном событии: будь то внешнем или внутреннем. А не такое ли именно событие лежит в основе как нашей жизни, так и искусства? Ведь должен быть сюжет, а как он рассказывается – от начала к концу, от конца к началу или от середины к началу и концу, не столь важно. Так что балладный рассказ о психических коллизиях и даже метафизических проблемах, от века волнующих ум и сердце человеческое, есть прямое жанровое дополнение к так называемой «классической балладе», образцам которой автор тоже не забыл уделить должное внимание.

XXX. Баллада о Тайной Несовместимости

1. Лицо и маска

Как две параллели, согласно нашим физическим законам, никогда не сойдутся в видимых нам пределах, зато соединятся в каком-то непонятном, но молча признаваемом всеми измерении, так точно все решительно духовные реформаторы, все те, кто создали учения и даже религии, то есть выпестовали то единственное, что хотя бы может еще как-то претендовать на громкое звание «истины», — они, эти великие люди, все-таки вынуждены быть не только «носителями истины», но и параллельно выступать в роли «носителя истины», а вот это уже совсем другое дело, ибо роли по сути уравнивают всех людей, пусть не до конца.

Так в актерской игре есть главные и второстепенные роли, и так одни играют более талантливо, чем другие, зато в самом главном: перед лицом вечности, — и если, например, на минуту забыв об исполняемой роли, сравнить человека, прожившего обыкновенную жизнь и ничего в ней особенного не добившегося, с духовным реформатором человечества, то тут даже само сравнение как-то неуместно, — а если сопоставить их роли: одного — сыгравшего просто Человека, но плюс к тому еще Супруга и Отца детей, далее, Гражданина и, быть может, Защитника отечества, а также, как это обыкновенно бывает, Мастера того или иного скромного дела, и другого — Духовного Реформатора, но при этом, как правило, ни Супруга, ни Отца детей, ни Гражданина, ни Мастера, — то при таком сравнении уже нельзя утверждать, что между ними пролегает непроходимая бездна и сам нерукотворный Ход Вещей — последняя инстанция истины, ибо другой нам не дано — скорее подтверждает вышесказанное, чем опровергает его.

Во всяком случае, все мы в глубине души признаем подобное разделение ролей и живем в соответствии с ним, но если нас прямо спросят об этом, выскажемся несколько иначе и дипломатичней: быть может, здесь сквозит наше тайное восхищение перед самыми выдающимися ролями жизни, но может быть, и совсем наоборот: как никакой актер не в состоянии жить одними ролями, но должен иметь свою личную жизнь, так и мы, не довольствуясь нашими простенькими и житейскими ролями, думаем, что такая жизнь есть у Духовных Реформаторов и пытаемся им даже некоторое время подражать, как правило, безуспешно, — во всяком случае, если и может быть разрешено это противоречие, то за пределами нашего земного мира: там, где как будто бы сходятся параллельные прямые.

2. (М.В. Нестеров. Под благовест)

Во мгле, забрезжившей окрест,

безмолвно схимники шагают,

и под вечерний благовест

премудрость божью постигают.

Их двое, первый — впереди,

сухой вышагивая тростью,

из юной гонит прочь груди

природы ласковую гостью.

Второй — согбен, как монастырь,

от лет, молитвами сожженных,

еще внимает сквозь псалтирь

дымку березок обнаженных.

А мир, забыв и о себе,

и о блаженстве вечной сени,

капризной отдался судьбе

и своенравности весенней.

3. Притча об Учителе и Ученике

«Вы же прекрасно понимаете, молодой человек, что раз существуют вещи, причем такие сложные, как мы с вами, то должен существовать и Тот, кто их сделал», — сказал Учитель с той бесконечной теплотой во взгляде, которая, казалось, учла все возможные возражения и которая поэтому готова изливаться на Ученика без каких-либо ограничений, присно и вечно, подобно солнечной теплоте и свету. «Да, вы правы, дорогой учитель, Творец должен быть, но ведь все дело в том, что для творения разницы между бытием и небытием Творца никакой нет, потому что оно, творение, и по природе Творца, и по природе творческого акта, и по собственной природе так же мало может знать о своем создателе, как знала Анна Каренина о Льве Толстом», — для вида немного задумавшись ответил Ученик, — и во взгляде его появилась та ответная, притворная и не уступающая учительской теплота, которая лучше всех прочих факторов демонстрирует изначальное, затаенное и непреходящее соперничество между Учеником и Учителем, — и сколько бы ни продолжался подобный диалог, метафизический его финал — то есть вполне соответствующий внутренней логике — заранее известен: это знаменитый безмолвный поцелуй Учителем Ученика как триумф Парадокса, — только он один может положить конец этому всем давным-давно надоевшему, а больше всего самим его участникам, спектаклю, а до тех пор, пока это не произойдет, Учитель и Ученик, продолжая разыгрывать знакомую наизусть сцену, будут оставаться намертво друг к другу вечным сюжетом учительства привязанные, — точно каторжники к галерным веслам.

4. Баллада о поиске Истины

Истину свойственно людям искать,

чтоб ее ближним потом преподать.

Так возникает Учителя роль:

Мастер ведь выше, чем даже король.

Верно. Однако, с другой стороны,

если лишь роли играть мы должны,

то ведь не важно, кого нам сыграть,

важно — уменье в игре показать.

Лучше в простом эпизоде блеснуть,

чем, воплощая сюжетную суть,

ложный однажды позволить нюанс.

Тонкий возникший в игре диссонанс

скомпрометирует весь и сюжет.

Ибо один только в мире предмет

не в состоянии в принципе лгать:

музыкой стали его называть.

Также в искании истины есть —

если оно претендует на честь —

истине этой, как в школе, учить,

как бы тщеславия тонкая нить.

И потому только тот из людей

непревзойденность своих мне идей

сердцем докажет — отнюдь не умом —

память земная исчезла о ком.

Там же, где памяти суетной нет,

гаснет пустой честолюбия свет.

Есть и постскриптум к балладе моей —

с ним не забудет читатель о ней.

Небезопасен ученья рецепт:

свой и единственный может адепт

необратимо сюжет потерять.

Он ведь учителю вздумал отдать

самое ценное, что он имел.

И — как творец удалился от дел.

Мастера сделал своим он творцом.

А вот началом иль, может, концом

было решенье адепта сего,

мы не узнаем, скорее всего.

5. Прислушиваясь к мнению авторитета

Если одно из главных духовных — хотя и литературных тоже — завещаний Пушкина для каждого из нас состоит в том, чтобы в одной фразе постараться выпукло и зримо выразить суть проблемы, в нескольких предложениях попытаться обрисовать самый сложный феномен, а в умной разговорной беседе всерьез претендовать на исчерпывающее обсуждение главных вопросов жизни и смерти, то следует предположить, в том гипотетическом и крайне любопытном случае, если бы Пушкина спросили, скажем, насчет основного отличия между Иисусом и Буддой, наш первый поэт, судя по всему, подумав, заметил бы, что один — лицо драматическое и действовавшее на узком историческом пространстве, тогда как другой — фигура эпическая, задействованная на гораздо большем игровом пространстве, прибавив еще, пожалуй, что все это поистине вопрос жанра и ничего больше, — и он был бы тысячу раз прав.