Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

Сергей Ильин

В настоящую книгу включены 137 контрапунктных баллад. Это абсолютно новый жанр. Контрапунктная баллада состоит из строго чередующихся стихов и преимущественно эссеистской прозы. Иногда стихи – это просто стихи, а иногда и гораздо чаще – баллада в чистом виде. Но в любом случае стихи и проза, дополняя друг друга, как раз и создают стилистически новаторское, балладное звучание… Почему, собственно, баллада? Да потому что все в мире, по убеждению автора, если брать только сердцевину, есть баллада. Сотворение мира – баллада. И вечное бытие тоже баллада. Рождение и гибель цивилизаций – баллада. И уж конечно, любая человеческая жизнь, если выразить ее предельно кратко и динамично, будет тоже балладой… Отсюда прямо следует, что баллада зиждется на самом существенном событии: будь то внешнем или внутреннем. А не такое ли именно событие лежит в основе как нашей жизни, так и искусства? Ведь должен быть сюжет, а как он рассказывается – от начала к концу, от конца к началу или от середины к началу и концу, не столь важно. Так что балладный рассказ о психических коллизиях и даже метафизических проблемах, от века волнующих ум и сердце человеческое, есть прямое жанровое дополнение к так называемой «классической балладе», образцам которой автор тоже не забыл уделить должное внимание.

XXXIII. Баллада о Гносеологии Гномов

1

Я не однажды обращал внимание на то, что выражение лица у малорослых людей как правило угрюмое, но выразительное, они избегают наших взглядов, однако, если нам случится встретиться с ними, что называется, «лоб в лоб», они выдерживают наш взгляд и смотрят на нас до тех пор испытывающе и исподлобья, пока мы первые не отвернемся в некотором смущении, — нам трудно представить себе их внутренний мир, мы не можем вообразить их мыслей и чувств, нам практически невозможно догадаться, какая у них профессия или хобби, и чем они вообще занимаются в жизни, и есть ли у них семья, и каковы их отношения с родителями, собственными детьми и между собой: да, все это для нас «книга за семью печатями», нам, разумеется, и в голову не придет спросить у них, который час или как пройти туда-то, и они нас тоже никогда об этом не спросят, — мы живем с ними на одной земле, но как бы в параллельных мирах, точно с инопланетянами.

Итак, мы ничего о них не знаем, но если бы нас спросили об их мировоззрении в целом, мы, пожалуй бы, сказали, что эти люди скорее всего не думают о жизни в целом, но всегда о тех или иных ее частностях, и это, быть может, в первую очередь отличает их от нас, «простых смертных» и обыкновенных людей, когда же человек не думает о жизни в целом, трудно себе представить, чтобы он понимал, что такое смерть, ибо поистине смерть есть всего лишь оборотная сторона жизни в целом; а там, где нет ни жизни в целом, ни ее противоположности — смерти, нет и развития, нет жизненных фаз, нет тайны возраста, — нам и в самом деле невозможно вообразить таких людей как малыми детьми, так и глубокими старцами: они точно родились малорослыми крепышами с обильной растительностью на лице и угрюмым выражением физиономии, просто в детстве они были крошечными экземплярами описанной породы, а потом, с годами лишь увеличивались в размерах, не меняясь нисколечко по существу, словно маленькие матрешки исчезали постепенно в более крупных матрешках.

По этой же самой причине нам трудно себе представить их смерть, у нас такое ощущение, что они либо живут вечно, либо в один прекрасный момент таинственно и бесследно исчезают из этого мира: без смертельной болезни, без предсмертных страданий, без погребений и вообще без всего, что касается «последних вещей»; а ведь они сами должно быть тоже незаметно, но пристально наблюдают за нами и наверняка успели обратить внимание, как важны для нас эти «последние вещи» и как вся наша жизнь незримо вращается вокруг них, — и что же они должны думать на этот счет? завидуют ли они нам? или чувствуют, наоборот, внутреннее преимущество над нами? кто знает?

2

Средь нас были странные дети,

что в детстве хотели остаться, —

и вздумали помыслы эти,

как в сказке, от них отделяться.

Им грустно казалось смириться

с серьезностью будней житейских —

куда как приятней резвиться

в привольных полях Елисейских!

Там демоны, люди и боги

танцуют, играют на флейте,

а здесь мамы с папами строги,

как будто и не были дети.

Там нет ни рожденья, ни смерти,

там жители в юность одеты,

и даже заядлые черти

сияют там радостным светом.

И как под удобным предлогом

спектакль покидают в антракте,

покинули мир — но пред богом

предстали в решающем акте.

И что же: похожим на хохот

сквозь щель в преисподнюю дверцы,

а может на ангельский шепот,

идущий от самого сердца,

сказал им таинственный Голос:

«Я в лоно Мое не приемлю

до срока не вызревший колос:

вернитесь на грешную землю

и снова живите как дети,

хоть облик и будет ваш жуток,

не ангелам быть же в ответе

за ваш неразумный поступок!

Я сделаю смерть недоступной

для вашего малого роста —

но с жизнью, как страсть, неотступной,

бороться вам будет непросто!

Идите и сказку верните

душою черствеющим людям,

и жертву собой принесите:

за это мы вас и рассудим».

Изрек — и вот бывшие дети,

что мило под солнцем резвились,

в невиданных прежде на свете

волшебных существ превратились,

и — гномами разными стали,

и так же, как люди, старели,

и жить, вероятно, устали,

но смерти найти не умели.

Лишь ножкой стучали о ножку,

да глазками злобно косили,

когда мимо них по дорожке

людей на плечах проносили.

И глядя с враждой безыскусной

на бледную в лицах их краску,

все думали с завистью грустной,

что скрылись те в лучшую сказку.

3

Карлики и малые дети начинают внушать подлинный ужас, когда они способны совершить зло, во-первых, не имеющее видимой причины, а во-вторых, далеко превосходящее границы обычного человеческого воображения.

Карлики — это особый вопрос, но дети суть существа, по самому своему природному определению неспособные накопить жизненный опыт, достаточный для хладнокровного убийства, каузальность в детских злодеяниях полностью отсутствует, — и потому если оно все-таки имеет место, то кажется нам поистине сатанинским, феномен хоррора входит в мир, но любопытно, что последний характерен только для западной и преимущественно англосаксонской цивилизации, а наша русская культура — за исключением одного-единственного Гоголя — понятия о нем не имеет, тогда как дьявольский ребенок и даже кукла как ребенок в ребенке суть запатентованные герои западных хоррор-фильмов, причем на высочайшем художественном уровне, а удавшееся качество, как известно, всегда свидетельствует о несомненной, пусть и пока невидимой экзистенциальности изображенного феномена.

У нас же, русских, злое дите дальше хулигана и бандита не пошло, стало быть, подлинным хоррором в этом плане у нас и не пахнет, да и на практике я ни в западных, ни в российских детях подлинного хоррор-зерна никогда не примечал, есть ли они вообще на житейском уровне? может быть, и нет вовсе, — откуда же тогда возникли хоррор-ребенок и хоррор-кукла в западной литературе и кинематографии?

Я думаю, что они возникли из глубочайшей проблематичности существования души у западного человека: приглядитесь к лицам русского и западного человека — когда смотришь очень внимательно в глаза русскому человеку, то как бы он ни хитрил, как бы ни вилял и как бы ни отводил взгляд, остается твердое ощущение, что, идя по этому взгляду, как по извилистому пути, вовнутрь иглы, рано или поздно придешь к его душе, в чем бы она ни заключалась, — когда же смотришь в глаза западному человеку, то как бы искренне он ни смотрел на вас при этом, ощущение существования души, стоящей за его взглядом, не то что бы упраздняется за ненадобностью, но остается под громадным вопросом.

Конец ознакомительного фрагмента.