Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

Сергей Ильин

В настоящую книгу включены 137 контрапунктных баллад. Это абсолютно новый жанр. Контрапунктная баллада состоит из строго чередующихся стихов и преимущественно эссеистской прозы. Иногда стихи – это просто стихи, а иногда и гораздо чаще – баллада в чистом виде. Но в любом случае стихи и проза, дополняя друг друга, как раз и создают стилистически новаторское, балладное звучание… Почему, собственно, баллада? Да потому что все в мире, по убеждению автора, если брать только сердцевину, есть баллада. Сотворение мира – баллада. И вечное бытие тоже баллада. Рождение и гибель цивилизаций – баллада. И уж конечно, любая человеческая жизнь, если выразить ее предельно кратко и динамично, будет тоже балладой… Отсюда прямо следует, что баллада зиждется на самом существенном событии: будь то внешнем или внутреннем. А не такое ли именно событие лежит в основе как нашей жизни, так и искусства? Ведь должен быть сюжет, а как он рассказывается – от начала к концу, от конца к началу или от середины к началу и концу, не столь важно. Так что балладный рассказ о психических коллизиях и даже метафизических проблемах, от века волнующих ум и сердце человеческое, есть прямое жанровое дополнение к так называемой «классической балладе», образцам которой автор тоже не забыл уделить должное внимание.

XV. Баллада о Серой Мыши

1

Если вы, будучи эмигрантом и прожив две трети жизни, скажем, в Мюнхене, прогуливаясь однажды поздно вечером по городу в компании какого-нибудь вашего гостя из России, вспомнили вдруг вашу любимую отпускную страну — а ей может быть, конечно, только древняя Эллада или точнее, то, что от нее осталось — вспомнили дискретно-покровительственные улыбки гостей в отельной столовой при виде упрямо просовывающихся в плотно сжатые и тем не менее такие доступные ладони тамошних кельнеров, вспомнили жалобный вой побитой хозяином придорожной таверны собаки, вой, в котором не было ожидаемых упреков, а были только пронзительные сетования на причиненную ей несправедливость, вспомнили, как однажды выдался пасмурный день, около часа накрапывал мелкий теплый дождь, пляжи опустели, туристы разбрелись по городу и их скучающие праздные лица на каждом шагу, точно об стенку, упирались в приветливую непроницаемость лиц местных жителей, вспомнили, как ежедневно совершала свой путь вдоль моря с увесистыми корзинами пожилая статная гречанка, и в одной ее корзине были фрукты, а в другой сладкие лепешки, и женщина невозмутимо выкрикивала свой товар, не расхваливая его и не радуясь, когда находились покупатели, лишь время от времени ставя ношу на песок, посреди бледных намасленных туристов, занявших, кажется, каждый квадратный сантиметр узкой прибрежной полоски, отирая платком вспотевшее лицо, поднимая бремя свое и идя дальше.

Итак, если вы вспомнили все это и готовитесь дальше вспоминать в том же духе, да кто-то неподалеку как назло зажег сигарету, дожидаясь, пока его собака, вдоволь нанюхавшись, возвратится из-за кустов, в то время как из побочной темноты грянет на вас колокольный перезвон, возвещающий полночь, и будет в этом перезвоне насильственная, непрошеная весть из потустороннего мира, но будет и акустическая мера, весть эту на лету ослабляющая и приспосабливающая к нашему мирскому уровню, — да, если в качестве маленького чуда состоятся все эти непростые и несоединимые на первый взгляд между собой условия, то — самое время сходу завернуть за угол, миновать антикварную лавку с древним оружием и грозными масками в полутемных витринах, пройти мимо игрушечной лавки, еще раз свернуть налево и — прямо упереться в греческую таверну, которая будет обязательно иметь скромный вид, а название непременно громкое, под стать гомеровскому эпосу, и конечно же, с малым числом призрачно колеблющихся в желтых окнах посетителей в этот предполуночный час.

Ну а если, далее, пожилой полный кельнер в жилетке и с широко расстегнутым воротом будет стоять снаружи перед дверью, заложив руки за спину и внимательно наблюдая, как под фонарем мышь поедает хлебную корку, а его молодой и, по-видимому, начинающий помощник, тоже не зная, чем заняться, но не осмеливаясь застыть в монументальной бездеятельности, подобно старшему коллеге, будет протирать для вида окно, если, продолжаю, увидев вас, пожилой кельнер с трудом оторвется от зрелища ужинавшей мыши, молча и с достоинством проведет вас вовнутрь таверны, усадит за самый уютный, по его словам, столик в углу: как раз рядом с миниатюрным амурчиком, зажавшим в пухлых ручонках корзину с цветами, если, далее, ваш спутник, поблагодарив вас за приглашение, сейчас же углубится в изучение меню, а вы, оглядевшись, убедитесь, что это типичная греческая таверна за границей, отдающая кичем, но милая взору всякого, кто успел побывать в Греции и полюбить эту коротающую в архаической дреме какое уже по счету столетие островную колонию, и потому здесь обязательно будут, во-первых, неизменный фрегат над баром изумительной ручной работы, во-вторых, сеть под закопченным потолком, где искусно запутались разнообразные и высушенные дары моря, как-то: гигантский краб с чудовищно непропорциональными клешнями, рыба-меч, косоглазая камбала, чучело спрута, громадные раковины и прочая морская прелесть, в-третьих, любительские акварели на стенах, в-четвертых, дискретно белеющие среди пышной парниковой зелени гранитные копии великих работ древности, а в-пятых, и самое главное, с потолка, из замаскированного в щупальцах медузы старенького прибора будет литься заунывная бессмертная музыка, от которой повеет нестерпимой архаической ностальгией, разрыхляющей душу и не открывающей ей выхода в действие, опять-таки, в отличие от итальянских или испанских мелодий, — итак, если все эти детали будут иметь место, значит вы сделали правильный выбор и можете считать, что вечер ваш вполне удался…

2

В Мюнхене тихо живя там осевшим давно эмигрантом,

рады по-прежнему вы, если старый приятель иль друг

с кровных до боли краев, что вам близки, но вместе и чужды,

ибо вы там родились, но и бросили их навсегда,

и поступили бы так, если б заново все повторилось:

только такой человек настоящий и есть эмигрант…

как-нибудь вас посетит, и отпраздновать редкую встречу

вы поведете его в Старый Город, — но где же осесть?

где по карману еда? ведь кусок, баснословно что дорог,

вкусен не может и быть: запах денег в нем все отобьет,

также не в каждом вине, что чужие вам люди предложат,

дышит живая душа, а нельзя пить вино без души, —

тело оно опьянив, вашу сущность совсем не затронет:

в пьяной и тесной тоске будет маяться долго она,

даже в живительном сне не найдя долгожданной отрады…

кроме того, не забыть окружающий вас интерьер:

все, что безмолвно стоит на часах вашей тихой беседы,

и по идее, должно органически с нею срастись:

так же, как тело с душой у немногих людей — и счастливцев, —

все эти стулья, столы, декорации стен, потолок,

вид за столом из окна, выражение лиц у прислуги,

музыка, гости, уют — все детали нельзя и назвать —

призваны сопровождать судьбоносное это событье:

встречу двух русских людей посреди им чужбины родной…

и — вот спрошу я у вас — где же им отыскать ресторанчик,

что обеспечить бы мог все условья, что названы здесь?

если ж он где-то и есть, то искать его нужно полжизни, —

а ведь у наших друзей в лучшем случае времени час…

и потому в эту ночь, что достойно отметит их память,

сами они никогда место встречи себе не найдут:

но будет подан им знак незаметный и все-таки — свыше,

ибо традиция есть: не положено воле людей

судьбы земные решать, но вершить их должны только боги,

хоть мы и знаем теперь, что отнюдь не безгрешны они, —

сила астральная есть у феноменов многих и разных,

и как они к ней пришли — недоступно для наших умов, —

так что, итог подводя, для возлюбленных наших героев

было бы лучше всего, если б в полночи звездной вдруг гром

грянул и молнии клин указал однозначно таверну,

где небожителей сонм хочет нынешней ночью их зреть,

или могучий орел, на ступень перед дверью спустившись,

ясно бы им указал, что в ту дверь надлежит им войти,

иль на худой бы конец, налились у обоих внезапно

ноги, как будто свинцом, и ни шагу ступить не смогли б

наши ночные друзья, а из ближнего злачного места

чуть ли не в горьких слезах и ручищи в объятья раскрыв,

с галстуком наискосок к ним радушный рванулся б хозяин,

и — против воли втащил (пусть и с помощью кельнеров двух)

в свой (и пустой) ресторан, — и тотчас им вина принесли бы,

дальше — накрыли бы стол из остатков минувшего дня…

да, в идеале все быть только так и должно бы, конечно,

но по причине того, что не веруют люди в богов,

те перестали им слать «долгожданные знаки, что свыше», —

разве лишь (чтоб подшутить), мышь подставят им вместо орла —

так по вере воздастся нам всем! — но, поскольку мы сами виновны,

в том, как все дело пошло, надлежит со смиреньем принять

даже ту серую мышь: она весточку может благую

в сирый наш мир привнести, — например, тем друзьям намекнуть,

где им главу преклонить после долгой и славной прогулки:

там и конечно, лишь там, где на рампе, в фонарном кругу

хлебную корку грызет этот серый актер и хвостатый,

кельнер же, юноша-грек, наблюдает безмолвно за ней,

ну, а за ними двумя уже старший (и грек тоже) кельнер

Аргусом строгим следит, в заведенье свое пригласить

наших героев забыв… но туда их зовут сами боги!

и потому я хочу чуть побольше о том рассказать.

3

И тогда самое время заказать запеченный овечий сыр, начиненные фаршированным мясом баклажаны, бараньи котлеты в виноградных листьях с помидорами, а для начала графин домашнего красного, когда же, наевшись и напившись, переговорив на все личные и безличные темы, вспомнив всех, кого хранит двойная память, меж вами возникнет, наконец, неловкое молчание: этот милосердный бог смерти любой встречи и любого общения, и вы украдкой посмотрите на часы, жестом закажете кофе, и почти в ту же минуту юноша-прислуга с лицом бога Танатоса оставит на столе две чашечки с выпуклой поверх краев кремовой пенкой и две рюмки анисовой водки: традиционный подарок хозяина угодным ему гостям… подождите на минуту расплачиваться: обратите внимание, как на пепельном столбике истлевшей до фильтра сигареты запечатлелось название ее марки, — эта обостренная внимательность поможет вам осознать, почему нынешний вечер оказался одним из наилучших в вашей жизни.

Думаете, дело во встрече с вашим соотечественником? да, но только отчасти, или в хорошей еде? атмосфере? настроении? да, и в этом тоже, но все это, поверьте, не главное, — и как черт, согласно пословице, сидит в детали, так главная причина того, почему вы до скончания дней не забудете нынешний вечер, заключается во внимательном созерцании старшим кельнером поедающей корку хлеба под фонарем мыши, потому что — и это ясно ребенку — если бы ее не было, вы попросту прошли бы мимо этой таверны в поисках другой и более приличной, тем более что их в центре Мюнхена несколько, а вам, собственно, опытный в ресторанных делах приятель рекомендовал как раз ту, что кварталом дальше.

Но мышь все решила, — кстати, когда вы встанете из-за стола и хозяин, довольный чаевыми, проводит вас до дверей и сердечно с вами простится, а вы с порога ступите во мрак и холод, притворно смягченные неоновым светом, то мыши под фонарем уже не будет, зато по-прежнему угрюмо и неуклюже, точно приклеенные, будут шелестеть на ветвях еще не сорванные ветром бурые листья, — и пусть в октябрьском полуночном мюнхенском небе немыслимы древние светлые греческие боги, все-таки далекая улыбка их, так похожая на мигание бледных звезд, намекнет вам, что это, быть может, именно они послали мышь на вашем пути в тот памятный вечер.