Путешествие котуркульского крокодила. Начало

Александр Кириллов, 2023

Эта книга – история моего детства. Она обо мне, о котуркульских друзьях-товарищах и о том послевоенном времени в поселке Котуркуль (ныне Катарколь) на севере Казахстана, где я родился и прожил до совершеннолетия. Я писал эту книгу и больше года смотрел через волшебное окно времени на те события далеких 50-х и 60-х, печалился и наслаждался, извлекая из глубин памяти события тех лет и их участников. По прошествии множества лет я доставал из погреба своей памяти бутылки с «вином из одуванчиков» и открывал их одну за другой, вдыхая аромат своего детства, видел Синюху и скалистый Окжетпес, желтый песок на берегу котуркульского озера и зелень акаций на школьном дворе. Я извлекал волшебный напиток воспоминаний о моих детских годах и погружался в этот рай, который согревал меня, и я не хотел его покидать.

Предисловие

Позволь мне забрать тебя с собой — ведь я возвращаюсь в Строберри-Филдс.

…Земляничные поляны навсегда.

The Beatles

В детстве мне приснился страшный сон. Все происходило напротив нашего дома в том месте, где старый плетень расступался и делал неширокий проход к воротам соседского домика. Мне снились два летчика (я почему-то был уверен, что они свалились с неба) в черной гестаповской форме. Один из них сидел на земле прямо перед входом в дом Володи Рязанова, он был сломан, так как спина его была открыта, и там внутри были видны шестеренки и радиодетали. Второй «летчик-гестаповец» копался в спине напарника-терминатора и пытался его отремонтировать. Помню хорошо освещенный плетень соседского огорода, фуражки «иностранцев» с высокой тульей, их черные мундиры, начищенные сапоги и нас — деревенских мальчишек, обступивших пришельцев.

Пожалуй, это был самый яркий сон в моей жизни, который запомнился мне на всю жизнь. Возможно, что тогда в средствах массовой информации писали и говорили о сбитом американском летчике под Свердловском, и это событие обсуждалось взрослыми в моем присутствии. А, может быть, это был вещий сон и Lockheed U-2 летчика-шпиона Паурса сбили уже позже.

Кажется, что все это было буквально вчера, но как изменился мир вокруг. В том недалеком детстве белье стирали на металлических ребристых досках и выполаскивали его на берегу озера, а потом гладили его катальной палкой. Я видел этот рубель не только в музеях, а в работе наяву. Воду в дома носили в оцинкованных ведрах, висящих на коромыслах. Белье мама гладила утюгом, в который насыпали угли из печи. Пища готовилась в русских печах и на чугунной плите, а летом на керосинках и керогазах. Вечерами часто, когда отключался свет, читали и писали при керосиновых лампах. Вместо холодильников для хранения продуктов использовались погреба и ледники. В школах писали чернилами металлическим перышком, вставленным в деревянную ручку, а считать мы учились на счетах. Пассажирские вагоны по стране тянули черные паровозы, свистящие и шипящие, извергающие пар. Люди обходились без телевидения, мобильной связи и интернета. Мы учились жить в будущем, читая фантастические рассказы Рэя Брэдбери, Айзека Азимова и других авторов. Благодаря им нам удалось не сойти с ума от бесчисленных гаджетов, наводнивших наш новый мир и даже освоить часть из них.

Я редко читал предисловия к книгам, считая их скучными и не интересными. Возможно, что и мой пролог не заинтересует многих читателей, но все же я хочу сказать несколько слов о событиях, предшествующих историческим фактам, описанным в настоящей книге.

Можно с уверенностью утверждать, что вероятность моего появления в этом мире была ничтожно мала еще и потому, что моим родителям пришлось пережить тяжелые времена блокады Ленинграда и Великой Отечественной войны. Мама в 14 лет, чудом избежав голодной смерти зимой 1941 года, уже в эвакуации тяжело заболела тифом и, все-таки, выжила и вернулась в Ленинград. Отец десятый класс проводил на крышах ленинградских домов и тушил зажигалки, сбрасываемые немецкими летчиками. Потом были краткосрочные артиллерийские курсы и фронт. Он несколько раз был ранен на донецкой земле, много раз мог погибнуть, но чудом выжил. После тяжелого ранения под станцией Лозовая отец лечился в Богучаре и долгие месяцы в госпитале под Баку.

Ученые утверждают, что ДНК можно рассматривать, как сценарий или программу, записанную в ядре живой клетки и, что впечатления и переживания детства и юности оставляют маркировки, то есть эмоциональные потрясения оставляют после себя химические следы, которые вполне возможно генетическим путем передаются потомству. Глубокие переживания моей мамы, девочкой пережившую первую блокадную зиму и голодную смерть тети, не могли не повлиять на генетическую наследственность. А бомбежки на фронте в течение года и потеря почти всех друзей, с кем учился в ярославском училище, другие ужасы войны не могли не отразиться на геноме моего отца.

Преодолев голод, грязь и кровь войны, мои родители вернулись в Ленинград. Они встретились в ленинградском ветеринарном институте, несостоявшиеся из-за войны балерина и пианист и прошли вместе долгую жизнь, воспитали двух сыновей, увидели правнуков, успели освоить в 90 лет планшет Apple iPad и общаться по видеосвязи со своими родными, находящимися за много тысяч километров от них.

После успешного окончания института мой отец получил предложение работать в одном из совхозов в Ленинградской области. Но судьба свела его с директором техникума из далекого поселка в Северном Казахстане, и они вместе с мамой решили поехать в курортное место Боровое всего на три года и остались там почти на всю жизнь.

Я пишу эти строки, когда мое поколение уже стоит на краю обрыва и смотрит вниз, в пространство, затянутое туманом. Каждый год кто-то из нас делает туда шаг, и мы все отчетливее осознаем неизбежность своего ухода из этого мира и то, что мы на земле всего лишь гости и никому еще не удалось здесь остаться навсегда.

Желание писать у меня появилось сравнительно недавно. Сначала это были неопубликованные рассказы. Потом после ковидной красной зоны, где люди часто уходили из жизни, решил написать о своих бабушках и близких людях, чтобы оставить память. Я еще не успел издать книгу о своих родных людях, как наружу стала проситься новая книга о службе на флоте. Так родилась «Система». Я погрузился в воспоминания, в этот рай, который меня согревал внутри, и я не хочу до сих пор уходить из него. Мураками сравнивает свою память со шкафом со множеством ящиков. И когда он открывает один из них, то вдыхает тот воздух, видит ту землю и зелень деревьев. Вот и я в последние годы открываю ящички своей памяти один за другим.

Вот пятилетний я иду по Невскому проспекту между мамой и папой, держу их за руки, вдыхая летний воздух города моих родителей, ощущая полную свою защищенность. Я счастлив еще и потому, что позади детская больница Раухфуса на Лиговке и мне можно кушать мороженое, не опасаясь болезни горла. Какой-то высокий мужчина в белом костюме стучит меня сзади по плечу свернутой газеткой. Мы останавливаемся.

— Это твой дедушка, Сашенька, — говорит мама.

Я впервые вижу своего деда. Он молод, красив, рядом с ним модно одетая женщина. В следующий раз я увижу его только четверть века спустя.

Мне было восемь лет, когда мама вернулась из Ленинграда в Котуркуль с двухнедельным братом. Она переступила порог нашего деревенского дома на улице Школьной, держа в руках белый кулек, из которого на меня смотрели голубые глаза (совсем как у мамы) моего братишки, родившегося в ленинградском роддоме №6 имени Снегирева, а не на дверях котуркульского дома, как я.

А вот мне уже шестнадцать лет. Мы в Центральном парке культуры и отдыха в Алма-Ате висим вниз головой с моей одноклассницей Леной Поздняковой над зелеными шапками южных деревьев и клумбами благоухающих цветов. Аттракцион сломался именно в тот момент, когда наш красный самолет находился в верхней точке «полета» и теперь мы повисли на обтрепанных временем ремнях, врезавшихся в наши плечи, не ощущая сиденья под собой и до боли в руках вцепившись в металлические ручки, находящиеся по бокам.

Сравнительно недавно мне попалось на глаза стихотворение Сергея Юрского «Все начнется потом», где он говорит, что все, что происходит с нами, это к настоящему только прелюдия.

…Мы надеемся, ждем, мы мечтаем о том,

Чтоб скорее пришло то, что будет потом…

И, действительно, мы все время с душевным напряжением готовимся жить, но жизнь течет, а этот момент не наступает. Мы все больше смотрим, как люди играют в футбол или теннис, а не играем сами, мы смотрим по телевизору, как люди танцуют танго и боимся зайти на дансинг, мы убеждаем себя в том, что у нас нет ни денег, ни времени, чтобы научиться играть на саксофоне, мы готовимся начать ходить в бассейн. Вся жизнь проходит в приготовлениях, словно эта прелюдия не заканчивается никогда.

И только творчество позволяет ощутить полноту жизни. В тот момент, когда мы нарисовали картину, написали рассказ, собрали табуретку или сшили игрушку, мы приобщаемся к творчеству, мы реализуемся, созидаем, что-то внутри нас начинает расцветать, болезни отступают.

С тех пор, как я начал писать, моя жизнь изменилась, наполнилась новым содержанием, стала ярче, я стал более интересен окружающим (так мне кажется), появились новые знакомые. Я еще не писатель. Я только учусь, создаю свой ящик инструментов, много читаю, смотрю рекомендованные фильмы, каждый день пишу всего лишь третью свою книгу. И все-таки я писатель.

Для чего я пишу? У меня нет сильной жажды самореализации. Все это было в молодости на военной службе и в бизнесе. Жажда денег? Я не против, но вряд ли. Пока я пишу для себя. У меня нет желания кому-то что-то доказывать. Единственный педагог, который поставил на мне крест, как сочинителе, давно уже не с нами. Родители тоже ушли. Нет у меня и особой жажды саморазвития. Все происходит и так, помимо моего желания, если я ежедневно учусь у больших мастеров овладевать литературными приемами, смотрю фильмы и читаю литературу, как писатель. Возможно, мною движет желание выплеснуть эмоции и поделиться ими с кем-то, или пережить эмоцию заново.

Хорошо бы почувствовать себя пацаном и окунуться в конце мая в еще холодное котурское озеро у песчаной косы, выскочить с друзьями на берег и улечься на пляже у старых сосен, подгрести горячий песок и обеими руками прижать его к груди и смотреть на влажные и счастливые лица друзей, видеть, как капли воды стекают с их мокрых голов и дрожат они от холода, постукивая зубами, а потом, едва обсохнув, снова броситься в холодную майскую воду.

У меня нет жажды избавиться от прошлого, нет желания подражать кому-то. Нет жажды славы. Но есть жажда творчества, желание поделиться интересными историями, своим опытом и знаниями. Я не могу уже не писать. Идеи постоянно меня посещают, я записываю их в блокнот, потом они превращаются в рассказы, из которых складываются книги. Потом эти книги просятся наружу, и я никак не могу их закончить, бесконечно переписывая рассказы, проставляя их местами, вставляя в них метафоры или подыскивая сильные глаголы. Я буду бесконечно редактировать и править текст, пока не пойму, что эту книгу закончить невозможно. И тогда я оставляю ее, так как из меня уже рвется наружу новая идея.

Перед вами не автобиография, а мое путешествие. Оно еще не закончилось, но подходит к концу. Значит настала пора поделиться с читателями забавными и грустными историями и своими мыслями.

Какой вкус был у моего детства? Наверное, самый яркий и самый запоминающийся вкус — это вкус лесной клубники. Наш поселок был окружен смешанными лесами, в которых на полянках росло много невероятно вкусной дикой клубники. Каждый год мы собирали ее ведрами и варили варенье в тазу. Потом раскладывали это варенье по стеклянным банкам, закручивали и ели всю зиму до весны с чаем, с кашей или с хлебом и молоком. Ароматная лесная клубника — это ягода моего детства. Я приглашаю вас на клубничную поляну моих воспоминаний.