Путешествие котуркульского крокодила. Начало

Александр Кириллов, 2023

Эта книга – история моего детства. Она обо мне, о котуркульских друзьях-товарищах и о том послевоенном времени в поселке Котуркуль (ныне Катарколь) на севере Казахстана, где я родился и прожил до совершеннолетия. Я писал эту книгу и больше года смотрел через волшебное окно времени на те события далеких 50-х и 60-х, печалился и наслаждался, извлекая из глубин памяти события тех лет и их участников. По прошествии множества лет я доставал из погреба своей памяти бутылки с «вином из одуванчиков» и открывал их одну за другой, вдыхая аромат своего детства, видел Синюху и скалистый Окжетпес, желтый песок на берегу котуркульского озера и зелень акаций на школьном дворе. Я извлекал волшебный напиток воспоминаний о моих детских годах и погружался в этот рай, который согревал меня, и я не хотел его покидать.

Поездки в Ленинград

В пятидесятых годах ежегодно папа и мама во время отпуска вместе со мной ехали в Ленинград. Город встречал нас трамвайными звонками, шумом воды поливальных машин и фонтанов, редким цокотом копыт владимирских тяжеловозов, полуденным выстрелом пушки в Петропавловской крепости и легким болотным запахом ленинградских каналов.

Весь год родители откладывали деньги, чтобы в отпуске поехать к себе на родину. Меня они всегда брали с собой. В Щучинске (станция «Курорт Боровое») мы садились на скорый поезд Караганда-Москва, а в столице делали пересадку. Ехали, по-моему, трое суток, не меньше. Мама говорила, что в наше купе приходили посмотреть на меня со всего вагона. Что это за ребенок такой диковинный? Не кричит, не плачет, не бегает, не выносит мозг родителям и пассажирам. Они заглядывали в купе время от времени и смотрели на меня по одиночке или парами. А я часами мог сидеть на нижней полке, молча и сосредоточенно перебирать какие-нибудь мелкие игрушки или открытки.

По вагону ходили работники ресторана в белых одеждах и постоянно что-то предлагали. — Сметана можайская! — кричал продавец на весь вагон.

Появлялись какие-то странные молодые люди и молча предлагали игральные карты с обнаженными женщинами. Отец выходил на станциях и наливал кипяток в китайский термос. Я помню то время, когда Титаны стояли не во всех вагонах, на каждой станции из стены торчали два крана с горячей и холодной водой.

В Ленинграде мы останавливались на Литейном проспекте в комнате у бабушки Ани. Бабушка уступала родителям свою большую металлическую кровать с периной, а сама перебиралась на диванчик. Мне стелили на старинных резных составленных в ряд стульях рядом с кроватью. По утрам бабушка пекла булочки в духовке на кухне, и коммунальная квартира наполнялась ароматами корицы и ванилина. В комнате из маленького деревянного репродуктора звучала песня «О тревожной молодости» Пахмутовой и Трошин пел о том, что годы летят, как птицы. Для меня открывалась стеклянная баночка с черной икрой, на дне которой была приклеена картинка с рыбкой.

— Ты должен съесть до рыбки, — говорила бабушка.

Зарплата у родителей была не высокая, рублей девяносто, пенсия у бабушки — пятьдесят семь рублей. Икру ребенку покупали на углу Пестеля и Литейного в булочной. Черная икра была дешевая. Позже в этой же булочной родители брали связку сушек к чаю на обратный путь.

Днем, пока папа с мамой бегали по магазинам и знакомым, бабушка водила меня в скверик Некрасова на Литейном проспекте, он совсем рядом с домом. Там я играл в песочнице. Бабушка говорила, что именно здесь у меня появилась подружка, с которой мы лепили куличи из песка. За забором сквера возвышалось мрачноватое здание какой-то больницы. Ну, с ней мне еще предстоит познакомиться через много-много лет.

Иногда родители водили меня в Летний сад, где тоже была песочница у памятника баснописцу Крылову. Помню прогулки по Невскому проспекту, первые поездки в Петергоф, фонтаны и Большой Дворец разрушенный и весь в лесах. Сюда судьба меня приведет после окончания школы, где я проучусь пять лет в военно-морском училище.

Всегда были запоминающиеся посещения тети Тани на Большой Подьяческой, обильный и вкусный стол и ее громкий голос:

— Положите Сашке кусок торта побольше и с розочкой!

Родители покупок делали много: и себе, и коллегам по работе. К концу отпуска деньги заканчивались. Я помню отца, идущего по перрону в Москве. В руках два чемодана, а еще по чемодану — на груди и на спине, связанные между собой ремнем. Он оставлял маму на Казанском вокзале с вещами, брал меня за руку и бегом в комиссионку. Где-то недалеко от трех вокзалов он находил комиссионный магазин и показывал оценщику свои часы. Я почему-то запомнил лицо продавца. Оно было уставшим, и, кажется, не выражало никаких эмоций. Часы он взял, у нас появились деньги на обратный путь.

Однажды нам удалось по пути в Ленинград побывать на ВДНХ. Родители восхищались фонтаном «Дружбы народов», а мне запомнился большой самосвал «КрАЗ» красного цвета.

Я не отличался богатырским здоровьем и переболел всеми детскими болезнями. Если я простужался, то отец ставил мне горчичники. Четыре бумажных прямоугольника с тонким слоем горчицы погружали в теплую воду, клали на мою спину и накрывали одеялом. Сначала было терпимо, спине становилось тепло, немного покалывало, но потом спина принималась болеть, и я начинал беспокоиться. Всякий раз отец применял один и тот же прием. Как только я просил избавить меня от мучений, отец заявлял, что я дослужился до лейтенанта, теперь нужно еще немного потерпеть и мне присвоят звание старшего лейтенанта. Я терпел, как мог, но, по-моему, до майора так никогда и не дослужился.

Но особенно меня беспокоило горло, я часто болел ангиной. Меня заставляли полоскать горло марганцовкой, делали орошение горла при помощи шприца и сооружали вокруг горла спиртовой компресс. В конце концов родители во время своего отпуска положили меня в детскую больницу Раухфуса. В больницу я не хотел, поэтому положили меня обманным путем.

В Ленинграде на каждом углу продавалось мороженое, но мне с моим слабым горлом мороженное не покупали. В тот день папа купил мне дорогой красно-белый игрушечный катер с моторчиком и с этим катером отвел меня в приемный покой больницы. Он сказал, что меня осмотрят и скоро мне разрешат есть мороженое, сколько влезет. Конечно, я начал реветь в приемном покое, когда сообразил, что меня надули и поместили в больницу.

В палате со мной было еще три мальчишки дошкольного возраста. С одним из мальчиков днем находилась его мама. По-моему, он был «маменькин сынок». Его тумбочка была забита конфетами и мармеладом. Сладости лежали и на тумбочке. Когда мама мальчика уходила на время домой, один из мальчишек снимал с себя трусы и бегал, подпрыгивая, по палате из угла в угол. В это время второй мальчик (его подельник), незаметно таскал конфеты с тумбочки соседа и прятал. Когда «маменькиного сынка» уводили на процедуру, мальчишки делили добычу, по справедливости. Не скрою, доставалось и мне.

Лето стояло жаркое, днем окно палаты было открыто. Часто за окном раздавался грохот железных трамвайных колес, иногда был слышен резкий звонок. Я выглядывал в окно и видел, как по Греческому проспекту идет трамвай и заворачивает к Лиговке. В стекле открытого окна, превратившегося в блеклое и неясное зеркало я увидел свое беззубое отражение, в этот день у меня выпал первый молочный зуб.

На второй день нас организовано отвели в большой и светлый зал, где сидело много детей, они рисовали и лепили из пластилина. Что-то вылепил и я.

На третий день меня отвели к хирургу и посадили на стульчик.

— Открой рот! — сказал хирург, — скажи Ааа!

— Ааа! — сказал я и лишился своей иммунной лаборатории, где должен был происходить тщательный анализ чужеродных агентов, проникающих в организм. Но тогда об этом не знали и удаляли гланды всем подряд, как аппендицит младенцам во многих развитых странах. А потом оказалось, что это вовсе не рудимент, а важный орган иммунной системы.

После операции мне дали немного фруктового мороженного в бумажном стаканчике. Я, полусидя на кровати, съел деревянной лопаточкой четверть стаканчика вожделенного кушанья и, кажется, начал успокаиваться.

Еще через день меня встречали родители и бабушка Аня.

— Ты ел мороженное? — спросила бабушка.

— Да, — сказал я.

— А сколько тебе дали?

— На дне стаканчика, — сказал я.

— Какие негодяи! — сказала бабушка. — Я им три стаканчика мороженого передала. Съели все сами! Подлецы!

В этот день мне родители купили эскимо в серебряной фольге за 11 копеек.

Шел 1956 год. В этом году Мао Цзэдун на совещании ЦК Коммунистической Партии Китая поставил перед КНР задачу за несколько десятилетий стать первой державой мира и «превзойти Америку на несколько сот миллионов тонн стали». В январе вышло секретное постановление Совета Министров СССР «О работах по созданию искусственного спутника Земли», состоялся первый концерт Элвиса Пресли в Лас-Вегасе, а с конвейера Горьковского автозавода сошла первая партия автомобилей ГАЗ-М-21 «Волга». На Адмиралтейском заводе в Ленинграде был заложен первый в мире атомный ледокол"Ленин".

Однажды мы шли с родителями по Литейному проспекту, я держал за руки папу и маму. Все волнения позади, я чувствую себя защищенным и счастливым. Мне почему-то хочется идти на прямых ногах, не сгибая колени. Мама делает мне замечание, просит не дурачиться. Но я вновь перестаю сгибать колени и иду на прямых не согнутых ногах.

— Бедный мальчик! — сказала женщин за спиной.

Мама резко останавливается и пристально смотрит на меня. Мне этот взгляд не нравится, он не сулит ничего хорошего.

— Ты слышал, что сказала эта женщина?! — спрашивает мама. — Она решила, что ты инвалид и у тебя вместо ног — протезы! Я говорила, чтобы ты прекратил валять дурака?!»

Настроение у меня испортилось. И зачем я дурачился? Все было так хорошо. Да, триггер тогда опрокинулся. Случилась еще одна маленькая психологическая травма.

Когда мы гуляли по городу с отцом, и я начинал уставать и хныкать, отец предлагал игру. Мы часто играли с ним в эту игру в Ленинграде и не один год. Правила игры были просты. При встрече военных мы говорили «солдат» или «матрос» и считали, кто сколько насчитает военных. Папа всегда считал матросов, а я — солдат, и, конечно, выигрывал всегда я. Не смотря, что Ленинград — морской город, военных в защитной форме на улицах северной столицы было больше. Вот такая незатейливая хитрость моего отца позволяла мне получить положительные эмоции и протопать еще несколько километров без нытья и жалоб на уставшие ноги. Но однажды произошло событие, помешавшее мне одержать очередную победу. Мы шли от Летнего сада по улице Пестеля в сторону дома. Я уже устал, и отец предложил мне поиграть в солдат.

— Мой солдат! — кричал я, показывая на какого-то офицера.

— Мой матрос, — тихо говорил папа, кивая в сторону морского офицера, идущего по противоположной стороне улицы.

— Мои солдаты! — показывал я пальцем на двух рядовых в красных погонах.

Сначала, как всегда, все шло хорошо, я выигрывал с небольшим перевесом. Но, вдруг, не доходя до угла Литейного проспекта, нам стали встречаться группами офицеры в черных тужурках. По Литейному проспекту и вовсе шли десятки моряков в сторону Невского проспекта. Вероятно, перед днем ВМФ в Доме офицеров проходило торжественное собрание. И в тот день мне очень не повезло.

В один из приездов в Ленинград мы случайно встретили на Невском проспекте моего деда. Он был в белом костюме, в руках газета, свернутая в трубочку, рядом модно одетая женщина. Взрослые недолго о чем-то поговорили, дед пообещал, что купит мне лошадку на колесах и вышлет к нам по почте. Мне эта идея понравилась.

— Мама, а почему мы никогда не ходим к дедушке в гости? — спросил я.

— Потому, что дедушка проиграл в карты папину квартиру в этом доме, — сказала мама и показала на дом на углу Невского проспекта и улицы Маяковская.

Я долго ждал обещанную лошадку, но посылка в Котуркуль так и не пришла. В следующий раз я увидел своего деда почти тридцать лет спустя.

Однажды после работы моя жена Людмила приехала с хрустальной вазой.

— Я нашла твоего деда! — сказала она.

— Каким образом? — удивился я.

— А это подарок тебе на свадьбу, — сказала Людмила и протянула мне вазу.

На вазе было выгравировано"Дорогому внуку Саше в день свадьбы. 1981 год". Свадьба у нас была в 1972 году. Выяснилось, что к Людмиле в аптеку у Аничкова моста пришел пожилой человек с рецептом. Она обратила внимание на фамилию и внешнюю схожесть с моим отцом.

— У вас есть внук Саша? — спросила она.

— Да! — сказал дед.

Через несколько минут он ушел из аптеки, а вернулся через пару часов уже с подарком, на котором была сделана гравировка. Так вместо лошадки я получил хрустальную вазу с дарственной надписью. А через несколько лет мой дед ушел из жизни. Нет в живых и моей первой жены Людмилы. Вот только ваза хранится у меня и напоминает мне о квартире на Невском проспекте, проигранной в карты, да и вообще о страстях человеческих.

Однажды отец показал мне в Ленинграде дом, где жила его школьная подруга Инна и сказал, что после блокады она покончила жизнь самоубийством, бросившись с крыши. Позже у него в книге воспоминаний я прочитал про историю их школьной любви и драматическую развязку. Мне удалось сохранить книгу Мольера, подписанную Инной и подаренную отцу незадолго до ее смерти.

Было бы несправедливо не сказать в этой главе о бабушке Ане — папиной маме. Ведь мы приезжали каждый год к ней в ее комнату в коммунальной квартире в доме 33, где в прежние годы жили Константин Федин и Сергей Есенин с Зинаидой Райх. Бабушка всю жизнь прожила в коммуналках с тех пор, как лишилась квартиры в центре города, купленной ее отцом. Характер у бабушки был тяжелый. С ней трудно было жить в одной квартире. Часто вспыхивали ссоры с соседями, но позже выяснилось, что соседи то ее любили. При всех сложностях характера она была щедрой и отзывчивой. Я иногда встречал в городе бывших жильцов коммуналки на Литейном проспекте, уже разъехавшихся по своим отдельным квартирам. Неизменно с улыбкой бывшие соседи справлялись о ее здоровье и передавали привет. Но это будет потом. А сейчас, когда сын с семьей приезжал в Ленинград из далекого поселка в отпуск, Анна Августовна останавливала на Литейном всех знакомых и громким голосом объявляла:

— Вы знаете, ко мне Геня приехал, из деревни, там в 10 вечера свет выключают и на улицах грязь по колено!

Говорила она так или что-то в этом роде, но всегда эмоционально, звучно. Она делилась своей радостью с жильцами дома, с продавцами в булочной, с дворником, с почтальоном. Однажды на Литейном проспекте при мне какая-то женщина шарахнулась от нее со словами:

— Простите дама, я Вас не знаю!

Соседями бабушки Ани были Леша и Нина Смирновы — рабочие завода"Большевик", у них была маленькая дочка Света. Позже эта семья переедет в один дом с бабушкой на Народную улицу. Другими соседями были Лева с женой Лилей.

Коммуналка была наполнена специфическими запахами, состоящими из смеси кошачьих (кошек я у них никогда не видел), карбофоса, которым травили клопов, и еще чего-то непонятного. Клопы были у всех. Маленький диван, на котором позже мне доводилось спать, неизменно награждал меня укусами этих коричневых плоских созданий.

— У меня нет клопов! — говорила бабушка Аня, — это Лева подбросил, они от него идут. А у меня клопов нет!

Интересно, почему клопы и тараканы ушли из нашего города? Клопам перестала нравиться наша кровь? Тараканам не нравится наш хлеб? Изменился химический состав моющих средств и клея для обоев? Но что-то произошло! Они исчезли. Важно, чтобы мы не были следующими.

Бабушкина сестра Татьяна была младше бабушки на десять лет, она запрещала называть ее бабушкой. Для всех родственников она была тетей Таней. Когда безвременно умерла их мама, прадед сошелся с цыганкой — певицей из варьете. Дети не приняли мачеху. И, если старшую Анну отец быстро выдал замуж, то Татьяна оставалась в семье и открыто выражала свою неприязнь к избраннице отца и в результате была лишена наследства. Первого сына Юрия Татьяна потеряла в блокадную зиму 1941 года. Потом родился Виктор. Отец моего двоюродного дяди Виктора Михайловича погиб на Ленинградском фронте. После войны Татьяна вышла замуж за младшего брата Михаила, вернувшегося с войны невредимым. Так появился на свет второй мой двоюродный дядя — Анатолий Сергеевич. Виктор работал мастером на Балтийском заводе, а Анатолий закончив консерваторию, играл в оркестре ленинградской филармонии. Тетя Таня была энергичной и предприимчивой до преклонных лет. Она одевала всех родственников в дефицитные вещи из Гостиного двора и Пассажа, помогла приобрести своим сыновьям добротные кооперативные квартиры. Тетя Таня была хлебосольной и всегда с размахом и щедро угощала гостей. Она ушла из жизни в 87 лет, пережив бабушку Аню на тринадцать лет.

В школе знали, что я каждое лето бываю в Ленинграде и моя первая учительница Зоя Прокопьевна иногда в классе просила рассказать о большом городе. Я с удовольствием рассказывал своим одноклассникам о самом глубоком метро, о трамваях с деревянными лавками, об автоматах с газированной водой за три копейки и, конечно, о большом выборе мороженого на улицах Ленинграда. В нашем районном центре мороженое было одного сорта. Оно продавалось в вафельных стаканчиках и накладывалось продавцом из жестяного бачка. Стоило такое мороженое 13 копеек и 20 копеек, если с горкой.

Сегодня, спустя много десятков лет, в моей памяти всплывают картинки прогулок с папой и мамой в Центральном парке культуры и отдыха, катание на каруселях, смешные мартышки в ленинградском зоопарке и концерт в Летнем театре Измайловского сада, где уже пожилой конферансье Петр Муравский смешил публику с гитарой в руках. Он так и не сыграл ничего на струнном инструменте, а в конце объявил зрителям, что носит ее (гитару), потому что так модно сегодня, ходить с гитарой.

Я хорошо помню, что первый туалетный столик мамы был собран из чемоданов накрытых белой скатертью. Сверху на горке чемоданов стояло небольшое настольное зеркало, рядом возвышалась коробочка духов «Красная Москва», лежала пудреница, помада, что-то еще и стоял красный стеклянный жук на проволочных латунных ножках — мамина брошка, которую она никогда не надевала. Жук был куплен мамой в Ленинграде. Видимо папа предвидел, что мама не будет носить эту брошь, может быть даже отговаривал делать эту покупку. И вот теперь он украшал мамин туалетный столик сконструированный из старых чемоданов и накрытый белой тряпицей с элементами вышивки. Жук, как имя нарицательное, сопровождал нас всю жизнь. Папа так называл вещи бесполезные, не нужные с его точки зрения.

— Лена, это «жук, — говорил отец, когда хотел отговорить мать от какой-либо покупки.

Кажется, в начале 60-х в одной из поездок в Ленинград родители купили себе добротный спальный гарнитур, состоящий из большой кровати с двумя приставными тумбочками, платяного шкафа и туалетного столика с пуфом. В контейнер положили еще четыре венских стула и круглый стол, предварительно открутив у него ножки. Контейнер шел долго, вцелом вся мебель дошла благополучно, только в столешнице обеденного круглого стола от дорожной тряски чем-то твердым было протерто углубление. В спальной на новом туалетном столике появился красный жук. С этой мебелью родители прожили несколько десятилетий. В Омск из Казахстана переехал только туалетный столик с овальным зеркалом, жука на нем уже не было.

Моя память записала и сохранила много информации о прошлом и теперь, спустя много лет, воспоминания, эти потревоженные живые существа, начинают оживать, раня и согревая меня одновременно.