Путешествие котуркульского крокодила. Начало

Александр Кириллов, 2023

Эта книга – история моего детства. Она обо мне, о котуркульских друзьях-товарищах и о том послевоенном времени в поселке Котуркуль (ныне Катарколь) на севере Казахстана, где я родился и прожил до совершеннолетия. Я писал эту книгу и больше года смотрел через волшебное окно времени на те события далеких 50-х и 60-х, печалился и наслаждался, извлекая из глубин памяти события тех лет и их участников. По прошествии множества лет я доставал из погреба своей памяти бутылки с «вином из одуванчиков» и открывал их одну за другой, вдыхая аромат своего детства, видел Синюху и скалистый Окжетпес, желтый песок на берегу котуркульского озера и зелень акаций на школьном дворе. Я извлекал волшебный напиток воспоминаний о моих детских годах и погружался в этот рай, который согревал меня, и я не хотел его покидать.

Леса, озера, поля и горы

Слух пронесся по поселку, мол в магазине списали целую машину старых просроченных консервов и отвезли куда-то в лес. Наша четверка друзей узнала откуда-то о месте «захоронения» банок и устремилась к цели в лес за южное болото в сторону заброшенного кирпичного завода. Я называю болотом это небольшое озеро на краю села, превращающееся осенью в кочковатое болото, иногда полностью пересыхающее, а весной вновь разливающееся, с земляными берегами истоптанными копытами коров, так как стояло оно на пути деревенского стада, ежедневно идущего с пастбища откуда-то из-за ближайшего леска со стороны Вахтерской поляны.

Мы с друзьями часто встречали коров из стада. Уходили из дома на окраину села пораньше, чтобы всласть насладиться свободой. На обочине проселочной дороги густо росла конопля, ближе к осени ее листочки подсыхали, и мы наслаждались вкусным семенами запрещенного ныне растения. В моде тогда были кепки. Они были у всех мальчишек. Этот головной убор мы использовали для получения семян конопли. Технология была проста. Фуражка бралась в правую руку, и пожухлая листва снималась в нее вместе с семенем, одним движением руки снизу-вверх вдоль стебля. Затем содержимое кепки пересыпалось из одной руки в другую и ветер уносил желтовато-коричневые листья, оставляя в руке чистое сероватое семя. Если ветра не было, то набирали воздуха побольше в легкие и дули изо всех сил. Веяли и тут же поедали чрезвычайно вкусное и полезное зерно. Мы и не подозревали тогда, что это растение всегда приносило людям пользу. Оказывается, коноплю находили в египетских гробницах и захоронениях скифов.

В лесу мы играли в баши, догоняя друг друга, забираясь на молодые березы и, рискуя свалиться, спускались вниз на пружинящих гибких стволах, спасаясь от погони. Во время уборочной поджидали солдат-водителей с пучком морковки в руке, надеясь обменять ее на пилотку с красной звездочкой, а если повезет, то и на кожаный ремень с латунной бляхой.

Преодолев поляну, мы наткнулись в лесочке на группу конкурентов. Несколько мальчишек рылись в опилках, которыми была заполнена большая яма. Опилки были свежие, еще не потемневшие от дождей и ветров, это значит, что мы безошибочно вышли на цель. Первыми нашли банку мы.

— Окунь-терпуг в томатном соусе, — прочитал Колька на этикетке.

— Давай, я открою, — сказал я и достал припасенный перочинный ножик.

Почему-то в жизни меня всегда тянуло открывать банки и бутылки. Порой делал это я виртуозно, мог открыть консервную банку острым перочинным ножом, сохранив идеальный край крышки, но случались и казусы. Первую бутылку водки с дозатором я расковырял так, что стыдно вспомнить, но результата добился. Как-то я прочитал, что мама Никиты Михалкова учила его в детстве развязывать узлы, а не разрезать. По-моему, это даже произвело на меня впечатление. Я вспомнил, что всю жизнь разрываю полиэтиленовые пакеты, в лучшем случае делаю надрез, чтобы достать морковку. И какое-то время я контролировал себя, пытаясь развязывать узлы, но потом природа взяла свое. Наверное, поэтому я и не стал режиссером. Однажды во дворе нашего дома на улице Карла Маркса мне попалась брошюра с тарифами. В ней была сводная таблица с зарплатами различных специальностей. Помню, что против должности инженера стояла цифра 90 рублей. А самая большая сумма стояла в строке против должности режиссера — 300 рублей. С тех пор я захотел стать режиссером. Но получилось так, что стал только инженером.

В тот вечер мы от души наелись рыбных консервов и даже не отравились. А ведь могли. Нашим конкурентам тоже досталось. Никто не остался в обиде.

Много лет спустя, уже в военном училище, пропустив ужин из-за затянувшегося зачета, я открывал перочинным ножом рыбные консервы и воткнул лезвие ножа в руку. Шрам остался на всю жизнь. Он по сей день напоминает мне о неудачном зачете по «Электронным и ионным приборам».

Где-то далеко за озером, за лесами все мое детство я видел гору, на которой мне не удалось побывать ни разу. Гора была абсолютной лысой, без растительности на своей вершине, хотя вокруг ее окружали леса. Она так и называлась в народе «Лысуха». Однажды мой школьный друг Толик Ионов сказал мне, что ему удалось дойти до этой горы и он с товарищами даже обнаружил у подножия какое-то примитивное жилище. Гора не маленькая, она возвышается над уровнем моря метров на 600. На карте она обозначена, как гора «Лысая».

После окончания училища, находясь в отпуске, мы прилетали с женой Людмилой к родителям в Котуркуль. Наш путь лежал во Владивосток к новому месту службы. Но прежде нам нужно было побывать в Красноярске у ее родителей. Вылетали мы из Щучинска на У-2. Зеленый «Кукурузник» должен был нас доставить до Омска, а там мы должны были пересесть на АН-10.

В Щучинске самолетик сел на наших глазах прямо на поле, местами поросшее травой и быстро остановился, прочертив на земле кривую железным штырем, который торчал в хвосте вместо колеса, подняв при этом фонтан пыли. Шлейф земли и пыли за самолетом меня тогда насторожил. Я впервые был пассажиром «Аннушки», салон внутри был похож на автобусный и дверь за нами закрыли на обыкновенный крючок. Второй пилот сразу раздал пассажирам бумажные пакеты зеленого цвета. Старшего пилота я не видел, а только слышал, но это позже. Самолет быстро взлетел, заложил вираж и взял курс на Омск.

Я стал с интересом обозревать родные места с высоты птичьего полета. Мы оставили за бортом большое Щучинское озера и быстро приближались к моему поселку, который по моим расчетам должен был находиться где-то справа. Мое внимание привлекла гора, возвышающаяся посереди лесного массива с абсолютно свободной от растительности вершиной. «Лысуха» — определил я. Я стал всматриваться в поверхность горы, ища глазами какое-то ветхое строение, о котором говорил мой товарищ, но ничего не находил. Вокруг, насколько хватало глаз простирались зеленые хвойные леса. Но я знал, что скоро лес закончится и начнется степь.

Вдруг самолет качнуло, он накренился вправо и начал проваливаться в воздушную яму, дверца в кабину распахнулась, в салоне отчетливо прозвучал мат командира. Кто-то из пассажиров воспользовался пакетом из плотной зеленой бумаги. Я успел увидеть в иллюминатор под собой выпуклую поверхность горы без единого кустика.

Со слов командира «Аннушки» стало ясно, что он доверил управление молодому помощнику, а тот заснул за штурвалом и мы чуть не свалились в районе Лысой горы. Видимо, после падения командир взял управление на себя, и до самой посадки мы долетели без единой воздушной ямки. Так я и не побывал на «Лысухе», а ведь мог бы, если бы свалились.

Котуркульское озеро было большим, километров семь по периметру. Почти вплотную к озеру везде подступал смешанный лес. Берег был песчаным, а в одном месте завален крупными серыми валунами. С камней рыбачили, купались, на них загорали, а иногда на них писали краской свои имена. Вокруг озера было несколько пионерских лагерей. Пионеры ходили строем, по утрам их будил горн, они делали зарядку, купались исключительно организовано, а иногда ходили в соседний лагерь играть в футбол. Когда мы с Колей подросли, нас определили в старшую группу пионерского лагеря. Лагерь находился за озером в сосновом лесу. Пионервожатый Слава поднимал четверых мальчишек после отбоя, в том числе и нас с Колькой, и приводил в беседку на посиделки. Вскоре в беседке появлялись четыре девчонки из старшей группы. Слава называл это «дружить». Девочки казались старше нас, я это вижу по сохранившимся фотографиям, они были вполне оформившимися маленьким женщинами. Мы о чем-то говорили минут двадцать, на этом «дружба» заканчивалась, появлялся Слава и разводил нас по палатам.

В том месте, где деревня подступала к озеру, было много лодок. Лодки использовались в основном для рыбной ловли, сделаны они были из досок, смолились гудроном и поэтому были черными, тяжелыми и страшноватыми. Они привязывались цепью к дереву или металлическому колу, глубоко забитому в песок. На цепь одевались сиденья, в которых посередине была проделано отверстие. Весла часто забирали домой, но иногда и они через уключины крепились цепью и закрывались на замок. Красивые и дорогие лодки встречались редко.

В озере водилась рыба: окунь и чебак. Позже, в конце шестидесятых запустили линя, карпа и леща. Бамбуковое удилище было редкостью, обычно срезали палку в лесу, вместо поплавка винная пробка с гусиным пером. А с лодки рыбачили на донку. Свинцовое грузило внизу, чуть выше несколько крючков с наживкой. В руках короткая удочка, а порой сразу две: в правой руке и в левой. Длина лески должна быть такой, чтобы грузило лежало на дне, а леска была натянута. В этом случае рука чувствует малейшее прикосновение рыбы к наживке. Незабываемое ощущение дрожи в руке при клеве, нужно вовремя подсечь иначе сорвется. Чтобы ловить на донку, необходимо время от времени резко поднимать ее, отрывая грузило от дна, чаще всего именно в этот момент рыба цепляется за крючок.

Однажды меня взял с собой на рыбалку с лодки Леонид Павлович Коковин. Широкоплечий и светловолосый молодой преподаватель был заядлым рыбаком и охотником. Родом он был из Ханты-Мансийска. Леонид Павлович ходил быстрой уверенной походкой, энергично двигая плечами. Я с друзьями, кажется, невольно подражал ему, широко шагая и работая плечами. Леонид Павлович был нашим учителем. Он учил нас рыбачить. А еще он учил нас побеждать. Когда наши пути давно уже разошлись, и ему было за семьдесят, я узнал, что Коковин летал в Милан на первенство мира по лыжам среди пенсионеров и занял там призовое место.

Рыбачили мы на донку. На рыбалку выходили до восхода солнца, когда солнце еще пряталось за горой Толубейкой. Жил в этих местах когда-то хан Толубей, вот в его честь и назвали гору. Леонид Павлович сажал меня на корму, задавал ориентир и долго греб двумя веслами, направляя лодку к противоположному берегу. Наконец, мы останавливались в каком-нибудь известном ему рыбном месте и бросали якорь. В качестве якоря чаще всего использовали старый трак от гусеницы трактора, иногда это был просто камень. Если долго не было клева, мы меняли место. Бывали мы и в самом дальнем углу озера, заросшем камышом. Это место называлось Курьи. По утрам почти всегда здесь курился густой туман. Из этой заболоченной части озера брала начало речушка, которая текла в сторону Воробьевки и дальше к боровскому озеру.

Мы уже успевали поймать несколько окуней, когда из-за горы поднималось, отдохнувшее за ночь солнце, разливая свой свет по озеру, прибрежным лесам и просыпающемуся поселку.

Иногда у нас заканчивались дождевые черви или клев был плохой, тогда Леонид Павлович брал курс на песчаный берег релки поросшей старыми соснами. Мы вытаскивали лодку на берег, брали железную кошку на веревке и через песчаную косу шли ко второму озеру, которое называли болотом из-за заросших камышом берегов. Здесь мой учитель находил пространство свободное от камыша и забрасывал кошку. На берег не спеша выползал большой пучок зеленых водорослей, в которых копошились маленькие зеленые креветки, которые здесь называли бармашами. Мы набирали в банку будущую наживку, и рыбалка продолжалась.

Помню, что с первой рыбалки мы вернулись только к ужину с полным ведром рыбы. На берегу нас ждала и волновалась мама.

Однажды папа повез меня с моим другом Борисом в Боровое. Это была незабываемая поездка. Боровое (с 2005 года — Бурабай) — курортный поселок в Казахстане, расположенный между двух озер Боровое и Большое Чебачье. Второе название курорта — «казахстанская Швейцария», присвоенное ему из-за сходства рельефа с альпийскими ландшафтами и особого микроклимата. По одной из легенд Аллах дал казахам этот уникальный оазис посреди пустыни за то, что большая часть их земель является степью.

Бурабай находится всего в 16 километрах от нашего поселка. Это одно из красивейших мест Казахстана с живописными озерами, горами, покрытыми лесом. От нашего котуркульского озера хорошо виден Спящий Рыцарь (гора Жеке-Батыр по-казахски) и самая высокая гора Синюха. Высота Синюхи — 947 метр над уровнем моря. К этой горе мы и поехали тогда. Ехали мы автобусом. Автомобиль «Москвич» появился у папы значительно позже, когда я покинул отчий дом и служил в армии.

В Боровом мы много фотографировались на старенький отцовский ФЭД. Отец взял напрокат лодку и катал нас по озеру Боровое вокруг скалы Сфинкс (Жумбактас) казавшуюся нам то злобной старухой, то молодой женщиной. Над озером нависала таинственная скала Окжетпес. Папа рассказал одну из легенд этого удивительного места.

"В давние времена жил в степи один бай. Были у бая сыновья и красавица дочь. И полюбила девушка красивого, но бедного акына-певца с прекрасным голосом, виртуозно игравшего на домбре. И для бедного певца стала девушка дороже жизни. Понимая, что бай никогда не даст согласия на брак с безродным акыном, молодые решили бежать. Долго бежали они по степям, но братья девушки настигли их, когда они отдыхали на берегу озера. Жестокие сыновья бая выпустили стрелы и одна из них попала в сердце молодого певца. Девушка протянула руки к заходящему солнцу и попросила превратить её в камень, потому что жизнь без любимого не имела смысла. Всевышний, видя её искреннее безмерное горе, выполнил её просьбу. Так на озере появилась скала «Жумбактас».

О самой известной скале Бурабая — «Окжетпес» сложено множество легенд. В одной рассказывается о гордой пленнице, которая, не желая становиться женой одного из врагов, сказала, что выйдет замуж за того, кто попадет из лука в ее платок на вершине скалы. Победителей в этом состязании не было, а девушка бросилась со скалы в озеро. Название Окжетпес означает «не долетит стрела».

Ярко светило солнце, мы купались с Борисом рядом с удивительными скалами, овеянными легендами, фотографировались у скульптур, стоящих у входа в санатории, покупали мороженое в деревянном ларечке у остановки за 20 копеек (с горкой) и пили лимонад из зеленых бутылок прямо из горлышка. Несколько часов у нас был один папа на двоих.

В школе я увлекался баскетболом. Наш учитель физкультуры Куленов Булат Шакенович был гимнастом, он великолепно и подолгу крутил солнце на турнике и загонял нас на гимнастические снаряды систематически. Но ему были не чужды и игровые виды спорта. Так он нас пристрастил к баскетболу. И разъезжали мы с ним по району, соревнуясь с другими школьниками, довольно часто, однажды даже в областном центре заняли призовое место. Но в тот раз на соревнования в районный центр Щучинск нас повезла учительница биологии Зоя Сергеевна.

В команде был Саша Татарчук, мальчик старше годом меня, именно он впервые в жизни назвал меня Шура, а не Саша. Еще с нами был друг моего раннего детства светловолосый и конопатый Боря Фризен, замечательный спортсмен. В команде также был мой одноклассник и самый близкий друг, с которым я много лет просидел за одной партой, бесстрашный Толик Ионов. В команду пионерской сборной входил и Николай Шлагин, с которым меня связывали долгие годы дружбы. Всех не упомнишь.

В тот вечер мы проиграли. Встреча состоялась на уличной площадке какой-то школы. Начали мы хорошо, сначала Татарчук забросил из-под кольца, затем у меня получился «трехочковый», правда тогда за дальние броски трех очков не давали. Но потом что-то пошло не так. Соперник начал грубить, судьи закрывали глаза на их постоянные пробежки, Булата Шакеновича явно не хватало. Нужно было протестовать, проявлять характер. После матча мы даже подрались немного с соперником. А соперник был из местных.

Утром по расписанию у нас была следующая игра. Ночевать нам предстояло в школе-интернате, до которого пройти нужно было всего несколько сот метров. Уже темнело, к тому же небо заволокло плотными облаками, собирались дождь и гроза.

Дождь начал накрапывать и превратился в настоящий ливень, когда мы дошли до церкви. Храм окружал высокий плотный забор, к нему мы и прижались, спасаясь от мощных потоков воды, падающих с неба. Конечно, мы промокли насквозь, но все-же церковный забор и старые деревья, растущие у забора, нас спасли.

Неожиданно мы услышали удары о доски забора. Тогда все подумали, что это местные мальчишки, участники потасовки на спортивной площадке и их друзья, желая отомстить, бросают в нас камни. Наша небольшая группа вместе с учительницей биологии стояли у высокого забора и крутили головами в поисках нападавших. Но никого не было видно. По плохо освещенной асфальтированной улице мимо церкви медленно ехал зеленый грузовик. Неожиданно машина остановилась напротив нашей группы, из нее выскочил шофер и что-то угрожающе прокричал нам. Но через секунду он ругнулся, схватился за голову и заскочил в кабину. Грузовик постоял несколько секунд и тронулся. В этот момент мы все увидели, как в лучах фар прыгают по асфальту небывало крупные белые ледышки града. Версия с нападающими хулиганами отпала. Это град стучал по забору и по кабине грузовика, и загнал водителя в кабину. Досталось и нам, стоящим у церковной ограды. Церковь помогла нам, но не избавила полностью от травм. У меня болело плечо и особенно беспокоила стопа, на которой выросла шишка.

Закончились ливень и град, но начал громыхать гром и сверкать яркие во все небо молнии. Мы поспешили в сторону интерната, но впереди нас ждало новое испытание. На поперечной улице была вырыта траншея под трубы отопления и в полной темноте многие из нас оказались в этой яме по колено в воде.

Дождь продолжал идти и первое, что мы увидели, выбравшись из ямы с водой, это ярко освещенный двор какого-то частного дома и много людей в нем, детей и взрослых. Гроза приближалась, дождь снова усилился и нас позвали во двор совершенно незнакомые люди. Во дворе под кровлей нам вынесли ведро воды. Мы по очереди пили холодную колодезную воду из металлического ковшика и смотрели через открытый проем двора на черное небо, изредка перечеркиваемое яркими изломанными молниями. После разряда молнии всегда гремел гром.

— Было три секунды, а теперь десять, — сказал Татарчук.

Гроза удалялась. Вдруг кто-то закричал:

— Смотрите, смотрите!

По небу несся огненный шар.

— Шаровая молния! — сказала Зоя Сергеевна.

Желтый шар плавно скользил над одноэтажными домами маленького города, едва не касаясь шиферных и железных крыш, освещая все вокруг и потрескивая электричеством. Огненный шар исчез внезапно, словно провалился, наступила темнота, и только редкие молнии удаляющейся грозы иногда освещали окраину Щучинска.

— Еще одна! — крикнул кто-то.

Все посмотрели на улицу. Точно такой-же огненный шар летел над домами по той-же траектории, быстро и тихо, едва не касаясь верхушек домов, но вдруг раздался треск, огненный шар, словно ударился обо что-то твердое и рассыпался на мелкие искры, сразу же погас свет в доме и везде вокруг. Наступила полная темнота.

Гроза ушла куда-то далеко, дождь еще продолжал идти, но мы пошли по темной улице, освещаемой редкими зарницами в сторону интерната, где нас ждал поздний ужин при свете керосиновых фонарей и металлические кровати с чистым бельем. Вскоре включили свет. Кто-то сказал, что молния ударила в громоотвод электростанции.

На следующий день мой друг Борис Фризен был неудержим на баскетбольной площадке и исключительно результативен под чужим кольцом. Соперник ничего не мог с ним поделать. Татарчук сказал, что Борька подзарядился от шаровой молнии. Мы тогда выиграли с большим отрывом, но в область поехали другие, наши вчерашние обидчики.

В конце девятого класса наша учеба «механизаторов» подходила к концу. Нам нужно было сдать зачет по вождению трактора, а весной предстояла практика на совхозных полях и экзамен. Нам выдадут удостоверения тракториста-комбайнера широкого профиля.

На зачете по вождению трактор завелся у меня с первого раза. Он жутко затарахтел, задымил и не заглох, как это случалось раньше.

— Проедешь до перекрестка и обратно, сказал преподаватель Щуплецов, — держись посередине улицы и никому забор не снеси, повнимательней.

— Можно я с ним, — сказал Колька и, встав на гусеницу, забрался ко мне в кабину.

Мы уже несколько раз водили трактор с преподавателем и кажется были у него на хорошем счету. Сегодня мне впервые предстояло проехать метров сто самостоятельно. Дороги нашего поселка были не асфальтированы, со следами колеи после дождей и травой по обочинам. В распутицу по ним и на грузовике было трудно проехать. Я взялся за рычаги и медленно отпустил муфту. Трактор тронулся, залязгав гусеницами. Улица была пустынна. У рязановского дома трактор облаяла маленькая злая дворняга. Она подбегала совсем близко к гусенице и громко лая, показывала зубы.

— Давай побыстрее, Сашка! — сказал Коля, — прибавь газу.

— Я жму до упора, — соврал я.

— Можно обратно я поведу? — спросил Коля.

Ему хотелось проехать мимо своего дома с ветерком. На горке я остановил трактор и уступил место водителя другу. Коля уже водил отцовский «Москвич» и вообще был более решительным архитипом. Он нажал на педаль газа и трактор резво поехал, но не обратно, а в сторону молодой березовой рощицы на окраине села, стволы деревьев которой были причудливо искривлены. Рядом с рощей находилось футбольное поле.

Вдруг Колька остановил трактор у какого-то дома. Рядом с забором была насыпана куча угля.

— Сейчас развернусь, — сказал Коля и потянул рычаг на себя. Трактор развернулся на месте, сравняв кучу угля с землей. Из дома выскочила женщина, крича и размахивая руками.

— Шайтаны! — кричала женщина.

Дальше я не слышал, а трактор, грохоча уже бежал мимо недостроенной «пожарки», повернул направо к школе и, спускаясь с горки, завернул к Колькиному дому. У дома трактор заглох.

— Почему она кричала? — спросил Коля.

— Ты уничтожил все ее запасы угля, — сказал я.

Трактор не хотел заводиться. На обед пришел отец Коли — Геннадий Алексеевич, и сразу же завел нам трактор. Я сел за рычаги и поехал сдаваться Щуплецову.

Во время весенней посевной нас отправили в бригаду. Поселок окружали несколько механизированных бригад и баз. На базах находились молочные фермы. Там жили семьи животноводов, дети учились здесь до 8 класса. Потом их отправляли в центральную усадьбу, где они заканчивали десятилетку и проживали в интернате.

Итак, я и несколько одноклассников оказались в тракторной бригаде, где нас закрепили за опытными наставниками. Ночевали мы, конечно, дома, но по утрам нас привозили на полевой стан. С первого дня меня обязали боронить вспаханное поле. Сзади к трактору была прицеплена система из зубастых железных борон, которыми разбивались крупные комки земли, земля готовилось к посевной. Поле, по которому мой трактор таскал бороны, находилось слева от дороги сторону озера Жукей и города Степняк. Оно было черное от чернозема и с небольшой низиной посередине. В низине стояла вода, скопившаяся после дождя. В этой луже я и застрял. Попав в заболоченный участок поля, я продолжал давить на газ, а нагруженный трактор, потеряв твердую опору, вращая гусеницами, стал рыть себе яму, погружаясь все глубже и глубже.

Заметив неладное, ко мне через все поле бежал тракторист-куратор. Оставив свой трактор, он бежал в мою сторону и что-то выкрикивал, размахивая руками. Я остановил свое погружение только тогда, когда услышал, что кричал бегущий ко мне механизатор. В его речи в основном присутствовала ненормативная лексика. Думаю, что этой истории не дали огласки, только потому, чтобы не упрекнули наставника в плохой работе со стажером. А прославился я совсем по другому случаю.

Через день мне предстояло перегнать в поле ДТ-75, припаркованный на полянке у самой бригады. Я довольно быстро завел трактор, сел на место водителя и поехал вперед, как мне казалось в сторону дороги, ведущей к полю. Ехал я, подминая под себя кустики и молодые деревца.

«Как в танке», — подумал я, получая удовольствие от силищи, которую мне школьнику доверили наставники. Мне было приятно управлять мощной машиной, способной ездить по бездорожью. Но вот, мне стали попадать деревья потолще, которые я уже не решался давить, а стал объезжать, все глубже и глубже проникая в лес. А дорога все не появлялась. Когда прямо по курсу мне попалась довольно крупная сосна, я остановился и вышел из трактора. Осмотревшись, я понял, что ошибся. Мне нужно было изначально повернуть трактор на 180 градусов и выезжать на дорогу. В результате я только удалялся от дороги. Единственным выходом было — движение назад по проторенной просеке до начальной точки. Я стал пятиться назад, повторяя маневры, которые уже проделал, объезжая деревья. Парковочного радара тогда еще не придумали, на тракторе не было даже зеркала заднего вида. Я сидел на жестком сиденье, вывернув до отказа шею и смотрел в заднее стекло. Наконец появился просвет, и я выбрался на заветную полянку из порушенного лесочка. Теперь нужно было развернуть трактор и ехать вперед. Я чувствовал себя опытным трактористом, у которого руки и ноги работают автоматически, быстро и уверенно. Я резко сдал трактор назад с одновременным поворотом на одной гусенице, разворачивая нос к дороге. Сзади что-то звякнуло, совсем не громко на фоне рычащего дизельного двигателя и лязганья гусениц. Я остановил машину, вышел из кабины на гусеницу и спрыгнул на землю. Обойдя своего железного коня, я увидел тонкую осинку упирающуюся в помятый отражатель задней фары. Стекла на фаре не было. Мелкие осколки валялись на траве у меня под ногами. Совсем юное деревце отомстило мне за своих родственников, растоптанных железными траками. А на поляну уже спешили трактористы, свободные от смены, посмотреть на мастер-класс начинающего механизатора.

В нашей школе была традиция, каждый год на заработанные всей школой деньги на сельскохозяйственных работах ученики девятого класса ездили на экскурсию в какой-нибудь большой город, где многое можно было увидеть и узнать интересного. Такими городами могли быть Москва, Ленинград, брат мой Юрий ездил в Пятигорск. Моим же одноклассникам предстояло путешествие в Алма-Ату — столицу Казахской советской социалистической республики.

Алма-Ата нас поразила своими высокими заснеженными вершинами Заилийского Алатау, гигантскими валунами на окраине города, напоминающими о недавней трагедии на озере Иссык, унесшей сотни жизней и потрясающей историей гибели двух солдат, спасших детей ценой своей жизни. Нам показывали это место на спуске горной дороги, упирающейся в решетку парка. Здесь бензовоз, управляемый одним из старослужащих солдат, потерял тормоза и несся вниз. Его друг стоял на подножке, размахивал гимнастеркой и кричал, чтобы люди уходили с дороги. Они рассчитывали врезаться в ограду парка и остановить машину среди кустов и деревьев, но через дорогу организовано шли дети и водитель отвернул бензовоз. Они оба погибли, а дети остались живы.

На спортивный комплекс Медео нас не пустили, несколько месяцев назад здесь были произведены мощные направленные взрывы, строилась огромная противоселевая дамба.

Сначала мы жили в школе и ходили на экскурсии. С нами был учитель — Виталий Щуплецов, учивший в школе нас вождению гусеничного трактора. Потом мы жили в горах в палатке, ночевали в спальных мешках. Солонин Саша, Вася Толмачев, я и Коля Шлагин — четыре мальчика и десять девочек. Колька рвался выше в горы, он хотел увидеть снежного барса. И убежал однажды один, вернулся через несколько часов с диковинным цветком алого цвета, сказал, что почти дошел до снега, но барса не видел.

Кажется, Вася Толмачев читал стихи Сарыма Кудерина про черного альпиниста, держа в руках тоненькую брошюр:

Ближе, ближе, вот уж рядом

Замер мерный звук шагов.

У обоих страх во взглядах,

Леденеет в жилах кровь…

Девчонки говорили, что им страшно.

Погожим июльским днем я стоял с моей одноклассницей Леной Поздняковой в городском парке Алма-Аты в очереди на посадку на аттракцион. Лена была высокой девушкой с большими серыми глазами, длинными ресницами, пухлыми губами и множеством коричневых веснушек на лице. Она была очень высокой и не дружила с девчонками, а водилась только с мальчишками. Лена была боевая, физически сильная, смелая и могла дать сдачи любому обидчику. У нее был образованный, высокий и красивый папа, кажется, он был похож на актера Маркова, но у папы не двигались ноги. Он с трудом ходил при помощи костылей и ездил на трещащей и дымящей инвалидке. А еще Ленкин папа крепко пил, и, возможно, Ленка была такой боевой от того, что иногда приходилось вступаться за маму. Однажды мама забрала Ленку с братом и ушла от него.

Парк южного города был наполнен какими-то незнакомыми запахами цветущих кустарников и цветов, наш северный край был лишен таких ароматов. Из динамика, висящего на столбе, звучала песня про прошедшее детство и другие пути в исполнении Эдиты Пьехи. Мы о чем-то мирно беседовали с Леной, стоя в хвосте очереди, когда за нами пристроились парочка темнокожих парней. Негров в нашем поселке никогда не было. Мои одноклассники, подошедшие следом, да и местные отдыхающие до неприличия бесцеремонно разглядывали смуглые лица и худощавые фигуры иностранцев. Две пары красных самолетов, вращая пропеллерами, с ревом летали по вертикальному кругу. Подошла наша очередь. Одна пара самолетов остановилась, и пока из кабины выбирались парень с испуганной девушкой, другая пара висела вниз головой. Я с опаской посмотрел на обтрепанные ремни защитного цвета, которые снял с себя молодой человек. Через несколько секунд мне предстояло доверить свою судьбу именно этим ремням.

Совсем недавно в нашем районном центре произошел трагический случай в городском парке на аттракционах. Это тоже были самолеты, только они летали по кругу, поднявшись над землей. Ночью молодой дежурный милиционер решил прокатиться на таком самолете, во второй самолет сел пожилой сторож, который предварительно установил на таймере время полета. Поговаривали, что оба «пилота» крепко выпили перед полетом. Самолеты, следуя программе, медленно начали набирать скорость и подниматься на штанге вверх над землей. Через десять минут аэропланы должны были «совершить посадку», но автоматика дала сбой. С ревом самолеты кружили до утра, мешая спать гражданам в ближайших домах.

В шесть утра, реагируя на звонки обеспокоенных жителей, приехал наряд милиции, остановил полет серебристых МИГов и извлек из кабин чуть живого блюстителя порядка и бездыханное тело сторожа. Сердце пожилого человека не выдержало столь продолжительного полета.

Эта история еще жила во мне и я, наверное, побаивался незнакомого аттракциона. Но разве мог я показать это своей однокласснице? Я сел на переднее сидение самолета, а Лена села за мной. Я накинул на плечи потрепанные ремни и приготовился к полету.

— Саша, у тебя ремни целые? — спросила меня Позднякова.

— Они слона выдержат! — сказал молодой парень, обслуживающий аттракцион, помогая Ленке одеть ремни.

— Такие же, — сказал я, — выдержат даже слона, не бойся.

— Мне наплевать на слона, — сказала Лена, — главное, чтобы меня выдержали.

Мы поехали. Самолетик поднялся в верхнюю точку и остановился. Мы с Ленкой висели вниз головой, надорванные ремни впились в наши плечи и удерживали нас от падения. Внизу под нашими головами в самолет садились темнокожие парни, они о чем-то сдавленно говорили на неведомом мне языке. Еще через несколько секунд мы полетели, красные самолетики завертелись вокруг металлической оси, делая мертвую петлю и всякий раз, когда самолет находился в верхней точке, казалось, он застывал на мгновенье, ремни впивались мне в плечи, а задница отрывалась от сиденья, и я молил господа, чтобы поскорее начиналось пикирование.

Внизу в очереди пестрели модными рубашками навыпуск мои одноклассники. Колькина очередь была следующей.

— Саша, сейчас вместе будем летать! — прокричал мой товарищ.

Я успел молча помахать рукой в ответ и тут случилось неожиданное. Наш самолет остановился и застыл в воздухе в самой верхней точке. Электродвигатель перестал работать, он сломался или оказался обесточенным. Мы висели с Леной вниз головой на старых ремнях защитного цвета и думали, наверное, об одном и том же.

— Ты как? — спросил я Лену.

— Пока вишу, — сказала она, — сиденья под собой не чувствую.

— Я тоже, — сказал я.

— Эй, вы собираетесь чинить аттракцион, — закричала сзади меня висящая вниз головой Лена.

— Сейчас запустим, — отвечал снизу мужской голос, — потерпите еще немного.

— Может быть, помощь нужна, — услышал я знакомый голос Коли Шлагина.

Колька был рукастый, как и его отец. Пройдут годы, и Коля станет ученым в области электротехники, будет возглавлять отдел в научно-исследовательском электротехническом институте Новосибирска.

Сколько мы так висели, я не помню. Казалось, что вечно. Рядом продолжала вращаться вторая пара самолетов. Наконец, двигатель заработал, наш самолет плавно спустился, и мы с Леной оказались на земле. Через пятнадцать минут, благополучно отлетав, ко мне подошел мой друг Колька.

— Слушай, Саша, — сказал Николай, — я тут парашютную вышку видел. Пойдем спустимся?

Я отрицательно покачал головой.

— Чего ты? — спросил Колька.

— Я высоты боюсь, — ответил я.

Из серебристого колокола, что висел на столбе в парке негромко доносилась песня в исполнении Марка Бернеса:

…Не подводите пока что итога

Самая светлая наша дорога

Всё ещё впереди, всё ещё впереди

Горе забудется, чудо свершится

Сбудется то, что покуда лишь снится

Всё ещё впереди, всё ещё впереди

У нас, действительно, было все еще впереди: и служба в армии, и любовь, и дети, и внуки. Судьба развела нас — одноклассников по разным городам и даже странам, приготовив каждому свои испытания, и мы жили в предвкушенье, что чудо свершится, как в песне и не сразу поняли, что чудо — это сама жизнь и наша дружба, и те старенькие аттракционы и все-все, что с нами происходило и происходит в этом мире.