Неточные совпадения
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства:
смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая…
лучше, чем в «Московских ведомостях»!
«Все устроено как можно
лучше: тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута. Все уверены, что причиною его
смерти несчастный случай; только комендант, которому, вероятно, известна ваша ссора, покачал головой, но ничего не сказал. Доказательств против вас нет никаких, и вы можете спать спокойно… если можете… Прощайте…»
Или нет, — прибавил он после некоторого размышления, —
лучше я оставлю их ему после моей
смерти, в духовной, чтобы вспоминал обо мне».
— Точно так-с, но принудила или,
лучше сказать, склонила его к насильственной
смерти беспрерывная система гонений и взысканий господина Свидригайлова.
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал, как один приговоренный к
смерти, за час до
смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то
лучше так жить, чем сейчас умирать!
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо. И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка
смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну, что ж мне вам сказать… я любил вас! это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я
лучше, что какая вы славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая…
— Люди там не
лучше, не умнее, чем везде, — продолжал он. — Редко встретишь человека, для которого основным вопросом бытия являются любовь,
смерть…
Вспомнилась печальная шутка Питера Альтенберга: «Так же, как
хорошая книга, прочитанная до последней строки, — человек иногда разрешает понять его только после
смерти».
—
Хороших людей я не видал. И не ожидаю, не хочу видеть. Не верю, что существуют.
Хороших людей — после
смерти делают. Для обмана.
— Что ж? Предлог —
хороший. «Смертию
смерть поправ». Только бы на улицу не вылезали…
— Ваша мать приятный человек. Она знает музыку. Далеко ли тут кладбище? Я люблю все элегическое. У нас
лучше всего кладбища. Все, что около
смерти, у нас — отлично.
— Да ведь вот же и тебя не знал, а ведь знаю же теперь всю. Всю в одну минуту узнал. Ты, Лиза, хоть и боишься
смерти, а, должно быть, гордая, смелая, мужественная.
Лучше меня, гораздо
лучше меня! Я тебя ужасно люблю, Лиза. Ах, Лиза! Пусть приходит, когда надо,
смерть, а пока жить, жить! О той несчастной пожалеем, а жизнь все-таки благословим, так ли? Так ли? У меня есть «идея», Лиза. Лиза, ты ведь знаешь, что Версилов отказался от наследства?
— Она изменится, — говорил доктор Привалову несколько раз. —
Смерть отца заставит ее одуматься… Собственно говоря, это
хорошая натура, только слишком увлекающаяся.
Что особенно не нравилось Привалову, так это то, что Хина после
смерти Ляховского как-то совсем завладела Зосей, а это влияние не обещало ничего
хорошего в будущем.
— Не давала, не давала! Я ему отказала, потому что он не умел оценить. Он вышел в бешенстве и затопал ногами. Он на меня бросился, а я отскочила… И я вам скажу еще, как человеку, от которого теперь уж ничего скрывать не намерена, что он даже в меня плюнул, можете это себе представить? Но что же мы стоим? Ах, сядьте… Извините, я… Или
лучше бегите, бегите, вам надо бежать и спасти несчастного старика от ужасной
смерти!
О Кашлеве мы кое-что узнали от других крестьян. Прозвище Тигриная
Смерть он получил оттого, что в своей жизни больше всех перебил тигров. Никто
лучше его не мог выследить зверя. По тайге Кашлев бродил всегда один, ночевал под открытым небом и часто без огня. Никто не знал, куда он уходил и когда возвращался обратно. Это настоящий лесной скиталец. На реке Сандагоу он нашел утес, около которого всегда проходят тигры. Тут он их и караулил.
— Тем
лучше. — Она говорила совершенно спокойно. — Когда остается одно спасение — призвать себе в опору решимость на
смерть, эта опора почти всегда выручит. Если скажешь: «уступай, или я умру» — почти всегда уступят; но, знаете, шутить таким великим принципом не следует; да и нельзя унижать своего достоинства, если не уступят, то уж и надобно умереть. Он объяснил ей план, очень понятный уж и из этих рассуждений.
— Не знаю, не умирала, — отделывалась Паша шуткой, — да что вы, барышня, все про
смерть да про
смерть! Вот ужо весна придет, встанем мы с вами, пойдем в лес по ягоды… Еще так отдохнем, что
лучше прежнего заживем!
Наоборот, я любил их, считал
хорошими людьми, но относился к ним скорее как отец к детям, заботился о них, боялся, чтобы они не заболели, и мысль об их
смерти переживал очень мучительно.
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело
хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее
смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
И другие были не
лучше: Штофф, Мышников, свои собственные служащие, и
лучше всех, конечно, был зять, ждавший его
смерти, как воскресения. О, как теперь всех понимал Стабровский и как понимал то, что вся его жизнь была одною сплошною ошибкой!
Безрелигиозное сознание мысленно исправляет дело Божье и хвастает, что могло бы
лучше сделать, что Богу следовало бы насильственно создать космос, сотворить людей неспособными к злу, сразу привести бытие в то совершенное состояние, при котором не было бы страдания и
смерти, а людей привлекало бы лишь добро.
Причины
смерти почти всякий раз регистрируются священниками по запискам врачей и фельдшеров, много тут фантазии, [Между прочим, я встречал тут такие диагнозы, как неумеренное питье от груди, неразвитость к жизни, душевная болезнь сердца, воспаление тела, внутреннее истощение, курьезный пневмоний, Шпер и проч.] но в общем этот материал по существу тот же, что и в «Правдивых книгах», не
лучше и не хуже.
Приметив мое смятение, известием о
смерти его отца произведенное, он мне сказал, что сделанное мне обещание не позабудет, если я того буду достоин. В первый раз он осмелился мне сие сказать, ибо, получив свободу смертию своего отца, он в Риге же отпустил своего надзирателя, заплатив ему за труды его щедро. Справедливость надлежит отдать бывшему моему господину, что он много имеет
хороших качеств, но робость духа и легкомыслие оные помрачают.
Татьяне было так тяжело, что она сама молила бога о своей
смерти: она всем мешала, и, когда ее не будет, Макар женится на другой и заживет, как следует
хорошему мужику.
Думал, думал купец думу крепкую и придумал так: «
Лучше мне с дочерьми повидаться, дать им свое родительское благословение, и коли они избавить меня от
смерти не похочут, то приготовиться к
смерти по долгу христианскому и воротиться к лесному зверю, чуду морскому».
Нет, уж
лучше —
смерть, чем жизнь такая!» — думал он.
— А это штука еще
лучше! — произнес доктор как бы про себя и потом снова задиктовал: — Правое ухо до половины оторвано; на шее — три пятна с явными признаками подтеков крови; на груди переломлено и вогнуто вниз два ребра; повреждены легкие и сердце. Внутренности и вскрывать нечего.
Смерть прямо от этого и последовала, — видите все это?
Вам кажется, будто вы-то именно и причина, что пропадает и погибает молодая жизнь, и вы (по крайней мере, думается вам так) готовы были бы
лучше сами умереть за эту жизнь; но ничто уж тут не поможет: яд
смерти разрушает дорогое вам существование и оставляет вашу совесть страдать всю жизнь оттого, что несправедливо, и нечестно, и жестоко поступали вы против этого существа.
— Обнаружили решение ваше. Дескать, ты, ваше благородие, делай свое дело, а мы будем делать — свое. Хохол тоже
хороший парень. Иной раз слушаю я, как он на фабрике говорит, и думаю — этого не сомнешь, его только
смерть одолеет. Жилистый человек! Ты мне, Павел, веришь?
— Жалко мне ее, ей не было пятидесяти лет, могла бы долго еще жить. А посмотришь с другой стороны и невольно думаешь —
смерть, вероятно, легче этой жизни. Всегда одна, всем чужая, не нужная никому, запуганная окриками отца — разве она жила? Живут — ожидая чего-нибудь
хорошего, а ей нечего было ждать, кроме обид…
Вообще я знаю очень много примеров подобного рода логики. Есть у меня приятель судья, очень
хороший человек. Пришла к нему экономка с жалобой, что такой-то писец ее изобидел: встретившись с ней на улице, картуза не снял. Экономка — бабенка здоровая, кровь с молоком; судья человек древний и экономок любит до
смерти. Подать сюда писца.
— Только он, не будь прост, сейчас же в Петербург уехал, к тетеньке, да к дяденьке, да к сестрицам — те ему живо место оборудовали. Жалованье
хорошее, а впереди ждет еще
лучше — живет да посвистывает. Эх, кабы мне кто-нибудь жалованье положил — кажется, я бы по
смерть тому человеку половину отдавал…
В сущности, однако ж, в том положении, в каком он находился, если бы и возникли в уме его эти вопросы, они были бы лишними или,
лучше сказать, только измучили бы его, затемнили бы вконец тот луч, который хоть на время осветил и согрел его существование. Все равно, ему ни идти никуда не придется, ни задачи никакой выполнить не предстоит. Перед ним широко раскрыта дверь в темное царство
смерти — это единственное ясное разрешение новых стремлений, которые волнуют его.
С этих пор заведение Тюрбо сделалось рассадником нравственности, религии и
хороших манер. По
смерти родителей его приняла в свое заведование дочь, m-lle Caroline Turbot, и, разумеется, продолжала родительские традиции. Плата за воспитание была очень высока, но зато число воспитанниц ограниченное, и в заведение попадали только несомненно родовитые девочки. Интерната не существовало, потому что m-lle Тюрбо дорожила вечерами и посвящала их друзьям, которых у нее было достаточно.
— Э, помилуйте! Что может быть
хорошего в нашем захолустье! — произнес князь. — Я, впрочем, последнее время был все в хлопотах. По случаю
смерти нашей почтенной старушки, которая, кроме уж горести, которую нам причинила… надобно было все привести хоть в какую-нибудь ясность. Состояние осталось громаднейшее, какого никто и никогда не ожидал. Одних денег билетами на пятьсот тысяч серебром… страшно, что такое!
— Я не укоряю, а говорю, как было, — перебил Калинович. —
Смерть эту вы могли предвидеть, и если она так для вас тяжела,
лучше было бы не ездить, — пробормотал он сквозь зубы.
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком
хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его
смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
— Ну, что же? Не мое право его укорять, что он дочку на такой широкой развязке держит… Однако он человек весьма достойный и по всей Москве завоевал себе почет и уважение. Впрочем — это не мое дело. Ты
лучше прямо мне скажи, что тебе так до
смерти нужно? Денег, наверное? Так?
— Браво! — почти заревел от восторга Кириллов. — Vive la république démocratique, sociale et universelle ou la mort!.. [Да здравствует демократическая, социальная и всемирная республика или
смерть! (фр.)] Нет, нет, не так. — Liberté, égalité, fraternité ou la mort! [Свобода, равенство, братство или
смерть! (фр.)] Вот это
лучше, это
лучше, — написал он с наслаждением под подписью своего имени.
— Мы убеждены, что человек не умирает полною
смертью, восприняв которую, он только погружается в землю, как бы в лоно матери, и в продолжение девяти месяцев, подобно младенцу, из ветхого Адама преобразуется в нового, или,
лучше сказать, первобытного, безгреховного Адама; из плоти он переходит в дух, и до девяти месяцев связь всякого умершего с землею не прекращается; он, может быть, даже чувствует все, что здесь происходит; но вдруг кто-нибудь будет недоволен завещанной им волей…
— Двух
смертей не бывать, одной не миновать! — прибавил третий, —
лучше умереть в поле, чем на виселице!
Или,
лучше сказать, не столько желание жизни, сколько желание «полакомиться», сопряженное с совершенным отсутствием идеи
смерти.
Я очень помню, как осторожно говорила бабушка о душе, таинственном вместилище любви, красоты, радости, я верил, что после
смерти хорошего человека белые ангелы относят душу его в голубое небо, к доброму богу моей бабушки, а он ласково встречает ее...
Перед
смертью же внушается, что человек должен непременно съесть с ложечки хлеба с вином, а еще
лучше, если успеет помазаться маслом.
— Вот — гляди-ко на меня: ко мне приходило оно, хорошее-то, а я не взял, не умел, отрёкся! Надоел я сам себе, Люба, всю жизнь как на руках себя нёс и — устал, а всё — несу, тяжело уж это мне и не нужно, а я себя тащу, мотаю! Впереди — ничего, кроме
смерти, нет, а обидно ведь умирать-то, никакой жизни не было, так — пустяки да ожидание: не случится ли что
хорошее? Случалось — боялся да ленился в дружбу с ним войти, и вот — что же?
Если правда, что только горе может душу разбудить, то сия правда — жестокая, слушать её неприятно, принять трудно, и многие, конечно, откажутся от неё; пусть
лучше спит человек, чем терзается, ибо всё равно: и сон и явь одинаково кончаются
смертью, как правильно сказал горбун Комаровский.
— Умирать? — с явным удивлением переспрашивал Сухобаев. — Зачем же-с?
Смерть — дело отдалённого времени, мы
лучше сначала поживём несколько!
А я тебе, за твою доброту, вот что скажу: попался тебе человек
хороший, не ветреник, ты уже держись одного; крепче
смерти держись.
— Да, душа моя, надоели они! до
смерти надоели!
Лучше совсем ничего не делать, нежели вращать глазами да сквернословить! Испугать обывателя, конечно, не трудно, но каково-то его в чувство потом привести! Дай же мне слово, что ты никогда не будешь ни зрачками вертеть, ни сквернословить… никогда!