Ипоходрик

Кабинет Дурнопечина.

Дурнопечин сидит на своем кресле с головою, повязанною белым платком, намоченным в уксусе. Настасья Кириловна помещается в некотором отдалении от Дурнопечина и с подобострастием на него смотрит. Никита флегматически и со скучающим лицом стоит сзади барина.

Настасья Кириловна (обращаясь к Дурнопечину). Что, батюшко, получше ли вам хоть немножечко?

Дурнопечин. Теперь гораздо лучше. (Снимает с головы платок и отдает его Никите.)

Никита (насмешливо). После чего лучше-то быть, когда никакого и худа-то не было.

Дурнопечин. Ты-то пуще знаешь и понимаешь это.

Никита. Чего тут знать-то?.. Доктор-то при мне ажио в сердцах сказал вам: «вы, говорит, только себя и других понапрасну беспокоите!»

Настасья Кириловна. Ну да, ведь, Никитушка, доктора тоже и так говорят для утешенья только… (Обращаясь к Дурнопечину.) Я вот вам, дяденька, хочу рассказать, что со мною, глупою старухой, ваши питерские франты сделали: жила я в Питере тогда месяца два; деньги мои и сначала маленькие были, а тут так подошли, что и на дорогу почесть ничего… Иду я раз по самой тамошной большой улице, Невской, вдруг нагоняет меня молодой человек, нарядный такой, и начал меня с ног до головы осматривать. Я подумала, да и говорю: «Милостивый, говорю, государь, лицо ваше такое доброе — я бедная, заезжая, говорю, здесь помещица: не можете ли, говорю, какую-нибудь помощь оказать матери семейства?» — «Хорошо, говорит, но только теперь не могу, а не угодно ли, говорит, вам ужо вечером прийти в такой-то дом; в крыльцо, говорит, вы не входите, а позвоните только с улицы». Пошла я вечером, отыскала дом, позвонила, вдруг после того окно наверху отворилось: «Это вы?» — говорит. Я говорю: «Я!» Только я проговорила это слово, вдруг, отец мой, меня с ног до головы и окатили какой-то дрянью, — кажется, помоями! Господи боже мой! И на ногах-то устоять не имела силы, чуть не захлебнулась.

Дурнопечин (рассмеясь). Что это, Настасья Кириловна, какие ты глупости рассказываешь — рассмешила ты меня, проказница этакая.

Настасья Кириловна. Что делать-то, дядюшка, как хотите, так и судите… Я, впрочем, рада, что вы хоть немного поразвеселились.

Дурнопечин (смеясь). Помоями облили… Славную штуку сыграли.

Никита (тоже смеясь). Что же, вы тут дождались, чтобы вас в другой раз окатили?

Настасья Кириловна. Ну где же уж, Никитушка, дожидаться… только что привстала, да давай бог ноги… Пожалуй, еще убьют, разбойники этакие.

Никита. Убить-то не убили, а другой-то бы раз наверняка обдали.

Настасья Кириловна. Дяденька, вы позволите мне у вас ночки две ночевать. Делишки у меня здесь есть, а квартиры дорогие, беспокойные.

Дурнопечин. Хорошо, ночуй!

Настасья Кириловна (вставая и целуя Дурнопечина в плечо). Видит бог, дядюшка, как я вас всегда в душе любила; только вы, может быть, по бедности моей заключаете что-нибудь другое, а я предана вам просто от сердца.

Дурнопечин. Ну, полно нежности выкидывать; лучше расскажи еще что-нибудь про себя.

Настасья Кириловна. Сейчас, отец мой, сию секунду: мало ли со мной, дурой, приключеньев было. Была я еще молода, ж приехали мы с моим благоверным в губернский город; щеки у меня тогда были розовые, малиновые… Сама я была развеселая, вот и повадился к нам один офицер ходить… он у Алексея Яковлевича еще юнкером в роте служил… и ходит он к нам почти каждый день, и все со мною заговаривает…

Те же и Прохор Прохорыч.

Прохор Прохорыч. Здесь господин Дурнопечин живет?

Никита. Здесь. Вы кто такие?

Прохор Прохорыч. Это уж, любезный, не твое дело… Могу я их видеть?

Никита. Пожалуйте-с! Они сами вон изволят здесь сидеть-с. (Показывает на Дурнопечина.)

Прохор Прохорыч. А! (Подходит к хозяину.)

Тот привстает. Никита между тем уходит.

Я, кажется, имею честь видеть Николая Михайлыча Дурнопечина?

Дурнопечин. Точно так!

Прохор Прохорыч. Я сам тоже Дурнопечин: Прохор Прохорыч Дурнопечин, и прихожусь вам брат в четвертом колене… Настасья Кириловна, мое вам почтение! Вы ведь тоже наша общая родственница; я это знаю очень хорошо… Давно, братец, изволили пожаловать в наши места?

Дурнопечин. Да я уж и не упомню; кажется, с месяц… Садитесь!

Прохор Прохорыч. Всепокорнейше благодарю за ваше родственное внимание и воспользуюсь приглашением, потому что я сегодняшнее утро верст пять прошел пешком. Сам за припасами на базар всегда хожу; с малолетства эту привычку имею. Прислуга у меня маленькая, да и не верна: никогда по вкусу не купит… (Садится.) Так вы изволите говорить, что уже с месяц, как прибыли в наш город?

Дурнопечин. Кажется…

Прохор Прохорыч (с ядовитою улыбкою). Настасья Кириловна раньше всех успела засвидетельствовать вам свое почтение. (К Настасье Кириловне.) Я всегда полагал, что вы дама очень тонкая.

Настасья Кириловна. Где уж нам, Прохор Прохорыч!.. Мы люди бедные — это впору только вам, богачам.

Прохор Прохорыч. Кто богат и кто беден — это знает один только бог!.. На это не хватит даже и вашей тонкости… Не обеспокоил ли я вас, братец, своим посещением?.. Я слышал, вы не так здоровы?

Дурнопечин. Да, я всю хвораю.

Прохор Прохорыч. Из лица, впрочем, вы довольно свежи. Не от бездействия ли это происходит? Вы, кажется, изволили весьма мало на службе состоять?

Дурнопечин. Года три в военной службе служил.

Настасья Кириловна. Что дяденьке-то на службе состоять: у них и без того есть состояние.

Прохор Прохорыч. Состояние и служба — две вещи разные, — это уж дело не вашей тонкости, Настасья Кириловна! (Обращаясь к Дурнопечину.) Я сам, к несчастью, потерял службу, которой, можно сказать, душой и телом посвящал все время.

Дурнопечин. Вы не служите?

Прохор Прохорыч. Никак нет-с, не служу. Семь лет, братец, был секретарем уездного суда; потом три года состоял в должности станового пристава; но вот уж другой год, по ревизии начальника губернии, удален с преданием суду.

Дурнопечин. За что же?

Прохор Прохорыч. По одним насказам, или, откровенно сказать, и сам не знаю за что. Об усердии моем можете спросить всякого мальчишку, так и тот скажет вам. Погибели моей захотелось злым людям; но, по милости творца, живу еще; не потерялся совершенно. Теперь я занимаюсь частными делами и, благодарение богу, имею кусок черного хлеба.

Настасья Кириловна. Найдется, Прохор Прохорыч, я думаю, у вас и белый.

Прохор Прохорыч. Белый хлеб предоставляю вам, Настасья Кириловна, есть по гостям, а я ем свой, черный. Я имею к вам, братец, маленькое дельцо и желал бы с вами поговорить наедине.

Дурнопечин (с неудовольствием). Что такое вам надобно от меня?

Прохор Прохорыч. Дело, братец, безотлагательное дело и имею вам сообщить; позвольте мне иметь секретную аудиенцию.

Дурнопечин. Выйди, Настасья Кириловна.

Настасья Кириловна (вставая и с сердцем подбирая вязанье). Знаем мы, Прохор Прохорыч, ваши секреты; немало вы, я думаю, простых-то людей обманули: у одной Поддевкиной сотнями тысяч воспользовались.

Прохор Прохорыч. Вам все хочется сосчитать мои деньги. Не сочтете, ошибетесь; лучше рассмотрите шкатулку вашего супруга, а до моих денег вам далеко.

Настасья Кириловна (уходя). Убереги бог; нищему руку прожжет ваша копейка, Прохор Прохорыч.

Дурнопечин и Прохор Прохорыч.

Прохор Прохорыч. Не любит меня наша общая родственница… Что делать? Не говори правды, не теряй дружбы. Совершенно потерянная женщина. Я, конечно, никак не смею вам советовать, а напрасно вы изволите ее принимать: от нее каждую минуту надо ожидать какой-нибудь неприятности.

Дурнопечин (перебивая). Какое еы дело имеете до меня?

Прохор Прохорыч. Исковое, братец!.. Исковое дело должно, по несчастию, между нами затеяться.

Дурнопечин (изменившись несколько в лице). Это с какой еще стати?

Прохор Прохорыч. По наследственному имению нашей бабки, Ольги Дурнопечиной, которое совершенно незаконно поступило большею частию во владение вашего покойного батюшки, а моего дяди.

Дурнопечин. Господи боже мой, это еще с чего пришло вам в голову? Владели, владели, а тут вдруг и незаконно стало.

Прохор Прохорыч. Десятилетней давности, братец, еще не прошло! Духовная совершенно незаконнее: покойная бабка никак не имела права дробить достояния; но оно, как, может быть, вам небезызвестно, разделено, — большая часть… уж я не говорю, какие для этого были употреблены меры… самые неродственные меры… но только большая часть — поступила во владение вашего родителя, а другая часть — общей нашей тетке Соломониде Платоновне, дай ей бог доброго здоровья, или, лучше сказать, вечную память, по милости которой теперь вся и каша заваривается. Духовное завещание должно быть нарушено, да еще последует взыск за неправильное владение.

Дурнопечин. Я решительно не понимаю, что такое вы говорите.

Прохор Прохорыч. Гражданскими делами, вероятно, мало занимались? Но я говорю сущую справедливость. Я пользовался еще расположением покойного вашего родителя! Прекраснейший был человек, как теперь на него гляжу: собой этакой полный, глаза навыкате, весельчак был такой, что и свет другого не производил; я ему часто говоривал: — Неправильно, говорю, дядюшка, Рамешками владеете, поделитесь. — «А вот погоди, говорит, как умру, так тебе поросатую свинью оставлю…» — да сам и захохочет, покойный свет!

Дурнопечин (хмурясь). Почему же он Рамешками несправедливо владел?

Прохор Прохорыч. По незаконности духовной-с! Двадцать седьмой год, Николай Михайлыч, купаюсь в чернилах; слава богу, пора привыкнуть к делопроизводству… незаконность дела по запаху слышу.

Дурнопечин. Что ж вы от меня хотите?

Прохор Прохорыч. Красницу, братец, хочется получить. Желание наше небольшое, поверьте! Другие бы на это не согласились. Ну, впрочем, бог с вами: пусть я лучше обижу своих сирот, по крайней мере буду помнить, что мы родные и что нам заводить дела грешно!

Дурнопечин (растерявшись). За что же я отдам вам Красницу, скажите бога ради, что вы меня — за дурака, что ли, считаете?

Прохор Прохорыч (усмехнувшись). Дураков, братец, нынче совсем и на свете нет; может быть, бывало в старину; но я вам докладываю, что по иску вы отдадите гораздо больше, потому что заплатите за неправильное владение, и, кроме того, я заставлю вас заплатить протори и убытки.

Дурнопечин (вставая). Сделайте милость, избавьте меня от ваших дел! Я человек больной… нуждаюсь в спокойствии… и теперь решительно ничего не знаю.

Прохор Прохорыч. Как угодно вам, братец. Конечно, по родству, я хотел дать вам полезный совет; но что ж делать: вольному воля, спасенному рай. Духовная незаконна-с, во-первых, потому, что родовое имение не дробится, во-вторых, — десятилетней давности еще не прошло, и, в-третьих, — имение семь лет состояло в единственном вашем владении; следовательно: завещание нарушится, принадлежащая нам часть должна быть выделена, за неправильное владение последует взыск, да сверх того вы обяжетесь пополнить протори и убытки. Братец, мне вас жаль: вы лишитесь всего состояния.

Дурнопечин (нервно). Ну что ж делать — и лишусь…

Те же и Ваничка.

Ваничка (быстро входя). Дедушка, маменьки нет здесь?

Дурнопечин. Сам ты, я думаю, видишь.

Прохор Прохорыч (сердито про себя). Пащенок этот еще приплелся тут! (Дурнопечину.) Позвольте по крайности мне ужо вечером прийти к вам рассмотреть ваши документы и по документам вам объяснить.

Дурнопечин. Никаких у меня нет для вас документов и никаких я с вами объяснений иметь не желаю.

Прохор Прохорыч. Как вам угодно-с!.. (Идет к дверям, но снова, однако, приостанавливается и обращается к Дурнопечину.) Еще два слова, Николай Михайлыч: угодно вам дать нам отступного пятнадцать тысяч — бог с вами, хоть мы и обижены будем, зато дела между нами не затеется.

Дурнопечин не отвечает ему.

До приятного свиданья-с! (Уходит.)

Дурнопечин и Ваничка.

Дурнопечин (как бы больше сам с собой). Каков каналья!.. Говорит, что будто мы с теткой Соломонидой Платоновной разными плутнями имение у него отбили… Надобно ей сейчас же написать об этом… Ты не уходи, Ваничка, — ты мне нужен будешь!

Ваничка (с удовольствием). Слушаю, дедушка!

Дурнопечин (садясь и начиная писать). У тетки, вероятно, и документы все есть… Она заступится за меня; не даст меня в обиду. (Ваничке.) Ты сумеешь письмо страховое на почте отправить?

Ваничка. Что за мудрость такая? Сумею-с!

Дурнопечин. Ну, так вот, отправь это письмо, и на тебе на то пять рублей… Отправишь, а сдачу возьми себе.

Ваничка (целуя Дурнопечина в плечо). Благодарю покорно, дедушка! Я бы еще к вам просьбицу имею: мне теперь тоже, что дома-то жить и на собаках шерсть бить — я уж лучше жениться хочу.

Дурнопечин (усмехаясь). Час от часу пе легче: женись, когда охота есть.

Ваничка. Тут только, дедушка, такая штука выходит, что ведь у маменьки, у нас ничего нет, все папеньки-с; а он такой жила на деньги, что не приведи господи! Соберет оброки с мужиков, принесет маменьке: «На, говорит, понюхай, чем пахнет!» — да сам и запрет их в шкатулку. Дайте мне, дедушка, взаймы рублей двести на свадьбу. Я вам отдам их… У невесты именье есть большое. Я сейчас же с нее их выверну.

Дурнопечин. Ты прежде мое-то дело сделай: снеси письмо-то, а потом об себе уж и рассказывай.

Ваничка. Хорошо-с!.. Я как раз это сварганю! (Поспешно уходит.)

Дурнопечин (один). Как бы тот сутяга не узнал, что у меня деньги есть. Хорошо, что сберег да скопил пятьдесят тысяч; по крайней мере две тысячи процентов буду получать. Куда бы их спрятать подальше? В шкатулку — все знают; разве в карман в халат этот зашить, да и снимать уж его не стану, так в нем и спать буду; как бы вынуть их поосторожнее, а то подсмотрит еще кто-нибудь… (Встает, приставляет к дверям стул, осторожно отпирает шкатулку, вынимает деньги и кладет их в карман.) Теперь покуда так полежат, а там потихоньку сыщу где-нибудь иголочку с ниткой да и зашью. Иголки-то даже спросить боюсь, — догадаются…

Дверь с шумом растворяется; стул летит; Дурнопечин вздрагивает, проворно запирает шкатулку и запахивает халат. Является Mихайло Иваныч.

Михайло Иваныч. Фу ты, канальство, какая баррикада построена. (Подходя.) Честь имею явиться.

Дурнопечин (смешавшись). Ах, Михайло Иваныч, извините вы меня, дурак мой лакей дверь заставил.

Михайло Иваныч. Ничего-с!.. мы ее сломали! Такая уж у Михаила Иваныча рука: на что ляжет, то и ломит — железо не всякое терпит… (Садясь.) Чем вы занимаетесь?.. Вероятно, цидулки к дамам писали: этим, знаете, обыкновенно молодые люди занимаются в уединении.

Дурнопечин. Нет, какие цидулки… (Вздохнув.) С делами все возился.

Михайло Иваныч (недоверчиво). Конечно-с, так вот мы и поверим сейчас! Вы, батенька, как я слыхал, ох, какой тонкий человек, как говорится: лисий хвост да волчий рот… Сестра моя поручила мне засвидетельствовать вам свое почтение и вместе с тем она очень огорчается, что вы так недобры — совершенно нас забыли.

Дурнопечин. Очень благодарен Надежде Ивановне; но, право, я болен: дела… нездоровье… ей-богу, не знаю, как я еще жив.

Михайло Иваныч. Да что ж такое нездоровье? Это совершенно пустое: здоровье и нездоровье от нас зависит. На меня, скажу вам, в полку напала крымская лихорадка; в один день свернуло как Сидорову козу; но, к ее несчастию, Михаила Иванова никто еще не сламливал: «Шалишь, говорю я ей, сударушка, не на того напала!» Она меня, знаете, гнет, а я купаться, потом к товарищам, пью пунш, водку, в картишки, конечно, схватимся, да и валяй так целый день, — отстала-с!

Дурнопечин. По комплекции, может быть, вы здоровы; организм, вероятно, имеете сильный.

Mихайло Иваныч. Не могу пожаловаться — здоров-с! Но главное, характер имею кремневый. Подлости решительно не могу терпеть… В жизнь мою двух жидов, одну гречанку-торговку и трех помещиков так за подлость отделал, что и дни покончили. Не могу видеть подлости, так все и повернется в душе: точно сумасшедший. На десятке дуэлей, которые имел в полку, я из троих моих противников сделал решето: по мертвым стрелял несколько раз… Что это вы таким нахмуренным сидите, как будто бы сердиты на что или чем-нибудь недовольны?

Дурнопечин. Я всегда такой.

Михаил о Иваныч (усмехаясь). Будто?.. А мне говорили, что вы большой волокита… Этак с бацу бьете… Одна девушка мне сказала… извините меня, что я говорю прямо… что вы, не помню, когда это было, славно к ней подъехали.

Дурнопечин. Мало ли что было, Михайло Иваныч; время мое прошло: теперь я совершенно больной и расстроенный человек.

Михайло Иваныч. Д-д-да!.. Ну, конечно, вам как мужчине, может быть, прошло; нам даже похвастаться этим можно, потому что на нас сукно; с нас все, как с гуся вода. Но девушка… вы, конечно, понимаете сами, не могла этого забыть: на ее совести осталось пятно!

Дурнопечин потупляется.

Вы, вероятно, догадываетесь, о ком я говорю, и надеюсь, что мы останемся друзьями. Как благородный человек, вы сами понимаете, что дворянка… девица, у которой есть брат… зачем же забывать совершенно? Сестра мне чистосердечно во всем раскаялась… Я ее не мог укорять, потому что все женщины имеют слабости.

Дурнопечин (смешавшись). Мне, право, очень совестно, Михайло Иваныч, перед вами и вашей сестрицей… Я их очень люблю и уважаю, но что могу сделать? Каждый день у меня или болезнь, или неприятности. Вон лакей мой, и тот, глядя на меня, замучился. Войдите вы в мое положение: я совершенно потерянный человек.

Mихайло Иваныч. Благодарю за откровенность; но сестра сама желает разделить с вами бремя жизни.

Дурнопечин. Невозможно, Михайло Иваныч, для меня это счастье, совершенно невозможно, истинно вам говорю: я очень беден, совсем нищий сделался; у меня теперь никакого нет и состояния.

Михаило Иваныч. Вот тебе раз! Да куда же оно у вас девалось?.. В омут, что ли, провалилось?

Дурнопечин. Нет-с; по процессу отходит, — я тяжбу проиграл.

Михайло Иваныч (посмотрев несколько минут на Дурнопечина). Вы в штатской служили?

Дурнопечин. Нет-с. А что же?

Михайло Иваныч. Ничего-с! А у вас, как я вижу, штатские этак наклонности: крючки вилять вы мастер… Вам бы в актеры идти, вы славно бы разыгрывали роли.

Дурнопечин (усмехнувшись). Почему же бы я роли разыгрывал?

Михайло Иваныч. Так-с, ничего; понимаем тоже немного; сами на этих делах зубы приели; но оно, скажу вам, не всегда удается, — на кого наскочишь; другой, пожалуй, и сам разыграет роль, да такую, что и затылок затрещит.

Дурнопечин. Что ж мне делать, Михайло Иваныч, сами вы рассудите?

Михайло Иваныч. Ну, уж это, сделайте милость, извините меня, учить мне вас не приходится, потому что я учитель медвежий. Во всяком случае, позвольте вам вручить письмо от сестры, которая совершенно в отчаянии…

(Подает Дурнопечину письмо, которое тот торопливо развертывает и читает.)

Дурнопечин (разводя руками). Зачем же Надежда Ивановна так огорчается? Время еще не ушло; может быть, я поправлюсь в здоровье и в делах своих.

Михайло Иваныч. Да-с, если вы говорите насчет времени, так время, конечно, ничего: месяц, два что такое! — подождать можно; но вы возьмите и мое положение: приехал через пять лет воспользоваться деревенскими удовольствиями и вдруг вижу, что сестра умирает… Отчего же умирает?.. От неблагодарности. Это, как хотите, могло взорвать всякого благородного человека, и особенно с моим огневым характером. Я должен прямо сказать: я шел к вам на смерть.

Дурнопечин. Что же это такое? Помилуйте, из-за чего же это?

Михайло Иваныч. Вполне согласен и очень рад, если вы откроете мне вашу душу; я сам человек благородный и умею понимать благородство других. Если вам угодно свадьбу отложить на месяц или на два, — это весьма извинительно.

Дурнопечин. Да уж сделайте милость, нельзя ли повременить?

Михайло Иваныч. Извольте-с. Между знакомыми людьми делаются и не такого рода одолжения; но, во всяком случае, позвольте мне поцеловать вас как будущего родственника.

Дурнопечин (привстав). О… благодарю вас покорно…

Целуются.

Михайло Иваныч. Вы, должно быть, очень трусливого и скромного характера?

Дурнопечин. Да-с, что уж у меня взять…

Михайло Иваныч. Вот как иногда, внаете, судьба человеческая играет! Ну, за что бы вы были моей жертвой? Что вы такое для меня? Муха!.. А я бы должен был вас уничтожить, как какого-нибудь таракана бездушного! Ну как, например, рукой прикажете убить? От щелчка не пикнете. Стреляться угодно?.. Давайте: в бубнового туза на сто сажен попадаю. На саблях хотите?.. Как бы вы там себе ни лавировали, принесу мою шашку, перехвачу вашу саблю пополам и размозжу вам голову!

Дурнопечин. Стало быть, кроме здоровья, вы и сильны очень?

Михайло Иваныч. Есть немножко… (Протягивает перед Дурнопечиным руку.) Видали ли вы такие мускулы? Дайте-ка я пожму вашу руку.

Дурнопечин (убирая руку). Нет, зачем же.

Михайло Иваныч. И не советую… Я лучше уже попробую над чем-нибудь другим. (Берет палку.) Позвольте?

Дурнопечин. Что такое?

Михайло Иваныч. Потешиться немного!.. (Переламывая палку.) Хрупка, канальство!.. (Переламывает еще.) Фу, какая гниль!.. (Переламывает еще.) И тут, голубушка, не стерпела!.. Плохо бы было, если бы на ее месте были кости человеческие!

Дурнопечин (насильно улыбаясь). Богатырь!.. Богатырь… Надолго, однако, вы изволили сюда приехать?

Михайло Иваныч. Этого я и сам еще не знаю-с. Утомился на бивацкой жизни. Вы, может быть, не поверите; но к погоде даже иногда кости ноют; хочется немного отдохнуть и побыть с сестрою… (Вставая.) Честь имею кланяться.

Дурнопечин (тоже вставая). Засвидетельствуйте мое глубочайшее почтение Надежде Ивановне и попросите ее не огорчаться: бог даст, все поправится.

Mихайло Иваныч. Не беспокойтесь, теперь ничего уж не может быть; я беру все на себя! Она, между нами сказать, немного сентиментальна: стихов начиталась, комплекции тоже слабой; но я не балую ее — выправку делаю порядочную; распеканье каждое утро идет. Надеюсь, что мы будем видаться.

Дурнопечин. Я непременно буду… И вы меня не вабывайте: я иногда расхвораюсь, так и нехотя дома сижу.

Mихайло Иваныч (ударяя себя по лбу и как бы вспомнив что-то). Да!.. У вас в доме никого этакой нет?

Дурнопечин. Него-с?

Mихайло Иваныч. Ну, то есть… понимаете…

Дурнопечин. Ай, нет, полноте, где?.. До того ли?..

Михайло Иваныч. То-то! Я вас хотел предуведомить. Если есть, так надо пораньше выпроводить. Это я знаю по себе. На меня в Царстве Польском навязалась одна такая штука, так всю дорогу гналась за мной. На пяти станциях все колотил ее медным горячим чайником! Этак, знаете, бьешь и кипятком поливаешь, только этим и отбился. (Уходит.)

Дурнопечин (один). Убить, говорит, я вас приходил, — экую шуточку сказал: убить приходил. Если уж очень будут напирать, так придется, как ни противна мне эта госпожа, жениться на ней, потому что все-таки это лучше смерти. Отлично, бесподобно устроил дела своп: полименья лишаюсь, да еще в брак вступаю черт знает с кем.,

Вбегают Ваничка и Настасья Кириловна.

Настасья Кириловна. Батюшко, пожар у вас!

Дурнопечин (отступая даже шаг назад). Как пожар?

Ваничка. Пожарная команда уж на нас наскакала, — чуть не задавили!

Дурнопечин (почти с плачем в голосе). Что же это такое? Настасья Кириловна, собирай вещи-то со стола! Платье-то, черт с ним. Трубка-то… Настасья Кириловна, сними, матушка, со стены трубку-то, — полтораста рублей заплачено! (Ваничке.) Ваничка, у меня там, братец, в гостиной часы стоят.

Ваничка. Сию секунду-с, дедушка… (Убегает.) Настасья Кириловна. Никиту-то, батюшко, надо бы было позвать… (Подбегает к дверям и кричит.) Никита Семеныч, а Никита Семеныч!

Дурнопечин между тем проворно и дрожащими руками вынимает из шкатулки разные бумаги и прячет их себе в карман.

Никита (проворно входя). Здеся-тко я!.. Согрешили, грешные?

Настасья Кириловна. Что горит-то, батюшко? кое место?

Никита. Мезонин у нас.

Дурнопечин. Скажите, а я как нарочно весь дом привез.

Никита. Сложу все в чемоданы… (Уходит.)

Ваничка (входя). Там теперь важно, пускай горит: я все перешвырял.

Слышится наверху сильный шум и стук.

Дурнопечин. Это что еще такое?

Ваничка. Пожарные это, должно быть, налезли…

Дурнопечин. Пожалуй, и сам тут сгоришь… Я убегу лучше… Настасья Кириловна, дай мне шапку-то.

Настасья Кириловна (подавая ему шапку). Нате, батюшко.

Дурнопечин (быстро уходя). Соберите там, что можете.

Настасья Кириловна и Ваничка.

Ваничка. Дайте мне, маменька, подол, — я складу вам все.

Настасья Кириловна приподнимает несколько свое платье, и Ваничка складывает ей на него со стола вещи.

Подите, маменька, с другого-то стола соберите, а я мебель в окно перешвыряю.

Настасья Кириловна начинает собирать вещи с другого стола, а Ваничка швыряет мебель в окно.

Настасья Кириловна. Злодей, что это ты делаешь? Помилуй, все переломаешь!

Ваничка. Ничего, маменька, важно откалываю… (Заглядывая в окно.) Вон одному по ноге съездил, не вертись: больно горяч!

В это время в соседней комнате обрушивается потолок, и через двери видно, что летит накатник, пыль и дым. Настасья Кириловна взвизгивает и приседает до земли, а Ваничка тоже вздрагивает и произносит: «О черт, дьявол, право!» В комнатах появляются пожарные.

Занавес падает.