Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй,
послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не
то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Анна Андреевна.
Послушай: беги к купцу Абдулину… постой, я дам тебе записочку (садится к столу, пишет записку и между
тем говорит):эту записку ты отдай кучеру Сидору, чтоб он побежал с нею к купцу Абдулину и принес оттуда вина. А сам поди сейчас прибери хорошенько эту комнату для гостя. Там поставить кровать, рукомойник и прочее.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте не отправил куды-нибудь подальше.
Слушайте: эти дела не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и
того… как там следует — чтобы и уши не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Я раз
слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского,
то я не могу вам сказать, что с ним сделалось.
Молчать! уж лучше
слушайте,
К чему я речь веду:
Тот Оболдуй, потешивший
Зверями государыню,
Был корень роду нашему,
А было
то, как сказано,
С залишком двести лет.
К дьячку с семинаристами
Пристали: «Пой „Веселую“!»
Запели молодцы.
(
Ту песню — не народную —
Впервые спел сын Трифона,
Григорий, вахлакам,
И с «Положенья» царского,
С народа крепи снявшего,
Она по пьяным праздникам
Как плясовая пелася
Попами и дворовыми, —
Вахлак ее не пел,
А,
слушая, притопывал,
Присвистывал; «Веселою»
Не в шутку называл...
Прилетела в дом
Сизым голубем…
Поклонился мне
Свекор-батюшка,
Поклонилася
Мать-свекровушка,
Деверья, зятья
Поклонилися,
Поклонилися,
Повинилися!
Вы садитесь-ка,
Вы не кланяйтесь,
Вы
послушайте.
Что скажу я вам:
Тому кланяться,
Кто сильней меня, —
Кто добрей меня,
Тому славу петь.
Кому славу петь?
Губернаторше!
Доброй душеньке
Александровне!
Митрофан.
Слушай, матушка. Я
те потешу. Поучусь; только чтоб это был последний раз и чтоб сегодня ж быть сговору.
Стародум.
Слушай, друг мой! Великий государь есть государь премудрый. Его дело показать людям прямое их благо. Слава премудрости его
та, чтоб править людьми, потому что управляться с истуканами нет премудрости. Крестьянин, который плоше всех в деревне, выбирается обыкновенно пасти стадо, потому что немного надобно ума пасти скотину. Достойный престола государь стремится возвысить души своих подданных. Мы это видим своими глазами.
Г-жа Простакова. Успеем, братец. Если ей это сказать прежде времени,
то она может еще подумать, что мы ей докладываемся. Хотя по муже, однако, я ей свойственница; а я люблю, чтоб и чужие меня
слушали.
—
Слушай! — сказал он, слегка поправив Федькину челюсть, — так как ты память любезнейшей моей родительницы обесславил,
то ты же впредь каждый день должен сию драгоценную мне память в стихах прославлять и стихи
те ко мне приносить!
—
Слушаем, батюшка Петр Петрович! — говорили проученные глуповцы; но про себя думали:"Господи!
того гляди, опять город спалит!"
Как бы
то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился в дом купчихи Распоповой (которую уважал за искусство печь пироги с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских церквах читали попы эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы,
слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
Слушая эти голоса, Левин насупившись сидел на кресле в спальне жены и упорно молчал на ее вопросы о
том, что с ним; но когда наконец она сама, робко улыбаясь, спросила: «Уж не что ли нибудь не понравилось тебе с Весловским?» его прорвало, и он высказал всё;
то, что он высказывал, оскорбляло его и потому еще больше его раздражало.
И Левина поразило
то спокойное, унылое недоверие, с которым дети
слушали эти слова матери. Они только были огорчены
тем, что прекращена их занимательная игра, и не верили ни слову из
того, что говорила мать. Они и не могли верить, потому что не могли себе представить всего объема
того, чем они пользуются, и потому не могли представить себе, что
то, что они разрушают, есть
то самое, чем они живут.
— Однако
послушай, — сказал раз Степан Аркадьич Левину, возвратившись из деревни, где он всё устроил для приезда молодых, — есть у тебя свидетельство о
том, что ты был на духу?
Алексей Александрович
слушал ее теперь, и
те выражения, которые прежде не
то что были неприятны ему, а казались излишними, теперь показались естественны и утешительны.
Но чем более он
слушал фантазию Короля Лира,
тем далее он чувствовал себя от возможности составить себе какое-нибудь определенное мнение.
Сидя в кабинете Каренина и
слушая его проект о причинах дурного состояния русских финансов, Степан Аркадьич выжидал только минуты, когда
тот кончит, чтобы заговорить о своем деле и об Анне.
Между
тем,
слушая обычный доклад, он имел самый невинный, безобидный вид.
— Ну, а ты что делал? — спросила она, глядя ему в глаза, что-то особенно подозрительно блестевшие. Но, чтобы не помешать ему всё рассказать, она скрыла свое внимание и с одобрительной улыбкой
слушала его рассказ о
том, как он провел вечер.
Но графиня Лидия Ивановна, всем до нее не касавшимся интересовавшаяся, имела привычку никогда не
слушать того, что ее интересовало; она перебила Анну...
За чаем продолжался
тот же приятный, полный содержания разговор. Не только не было ни одной минуты, чтобы надо было отыскивать предмет для разговора, но, напротив, чувствовалось, что не успеваешь сказать
того, что хочешь, и охотно удерживаешься,
слушая, что говорит другой. И всё, что ни говорили, не только она сама, но Воркуев, Степан Аркадьич, — всё получало, как казалось Левину, благодаря ее вниманию и замечаниям, особенное значение.
Ему хотелось плакать над своим умирающим любимым братом, и он должен был
слушать и поддерживать разговор о
том, как он будет жить.
Она посмотрела на него, очевидно не
слушая того, что он говорил.
— Так что ж! разве это не важно? — сказал Сергей Иванович, задетый за живое и
тем, что брат его находил неважным
то, что его занимало, и в особенности
тем, что он, очевидно, почти не
слушал его.
Вронский
слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало его, сколько
то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся в
той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
— Знаю я, что если тебя
слушать, перебила княгиня, —
то мы никогда не отдадим дочь замуж. Если так,
то надо в деревню уехать.
Она опустила глаза и
слушала, ожидая, чтò он скажет, как будто умоляя его о
том, чтобы он как-нибудь разуверил ее.
— Ну да, ну да, — говорила Дарья Александровна,
слушая те самые аргументы, которые она сама себе приводила, и не находя в них более прежней убедительности.
Левин
слушал и придумывал и не мог придумать, что сказать. Вероятно, Николай почувствовал
то же; он стал расспрашивать брата о делах его; и Левин был рад говорить о себе, потому что он мог говорить не притворяясь. Он рассказал брату свои планы и действия.
Михайлов между
тем, несмотря на
то, что портрет Анны очень увлек его, был еще более рад, чем они, когда сеансы кончились и ему не надо было больше
слушать толки Голенищева об искусстве и можно забыть про живопись Вронского.
«То-то пустобрех», думал он, применяя в мыслях это название из охотничьего словаря к знаменитому доктору и
слушая его болтовню о признаках болезни дочери.
— Ах, не
слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это,
то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было
того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
Что бы он ни говорил, что бы ни предлагал, его
слушали так, как будто
то, что он предлагает, давно уже известно и есть
то самое, что не нужно.
Он даже забыл, где был, и, не
слушая того, что говорилось, не спускал глаз с удивительного портрета.
Левин говорил теперь совсем уже не с
тем ремесленным отношением к делу, с которым он разговаривал в это утро. Всякое слово в разговоре с нею получало особенное значение. И говорить с ней было приятно, еще приятнее было
слушать ее.
Она
слушала звуки его голоса, видела его лицо и игру выражения, ощущала его руку, но не понимала
того, что он говорил.
Княгиня начала говорить ему, но он не
слушал ее. Хотя разговор с княгиней и расстраивал его, он сделался мрачен не от этого разговора, но от
того, что он видел у самовара.
Кроме
того, Левин знал, что он увидит у Свияжского помещиков соседей, и ему теперь особенно интересно было поговорить,
послушать о хозяйстве
те самые разговоры об урожае, найме рабочих и т. п., которые, Левин знал, принято считать чем-то очень низким, но которые теперь для Левина казались одними важными.
Он не верил ни одному слову Степана Аркадьича, на каждое слово его имел тысячи опровержений, но он
слушал его, чувствуя, что его словами выражается
та могущественная грубая сила, которая руководит его жизнью и которой он должен будет покориться.
Она не могла
слушать и понимать их: так сильно было одно
то чувство, которое наполняло ее душу и всё более и более усиливалось.
Левин
слушал их и, невольно при этих разговорах вспоминая прошедшее,
то, что было до нынешнего утра, вспоминал и себя, каким он был вчера до этого.
При пилюлях Сергея Ивановича все засмеялись, и в особенности громко и весело Туровцын, дождавшийся наконец
того смешного, чего он только и ждал,
слушая разговор. Степан Аркадьич не ошибся, пригласив Песцова. С Песцовым разговор умный не мог умолкнуть ни на минуту. Только что Сергей Иванович заключил разговор своей шуткой, Песцов тотчас поднял новый.
Он читал книгу, думал о
том, что читал, останавливаясь, чтобы
слушать Агафью Михайловну, которая без устали болтала; и вместе с
тем разные картины хозяйства и будущей семейной жизни без связи представлялись его воображению.
Обдумав всё, полковой командир решил оставить дело без последствий, но потом ради удовольствия стал расспрашивать Вронского о подробностях его свиданья и долго не мог удержаться от смеха,
слушая рассказ Вронского о
том, как затихавший титулярный советник вдруг опять разгорался, вспоминая подробности дела, и как Вронский, лавируя при последнем полуслове примирения, ретировался, толкая вперед себя Петрицкого.
Он начал говорить, желал найти
те слова, которые могли бы не
то что разубедить, но только успокоить ее. Но она не
слушала его и ни с чем не соглашалась. Он нагнулся к ней и взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее руку, поцеловал волосы, опять поцеловал руку, — она всё молчала. Но когда он взял ее обеими руками за лицо и сказал: «Кити!» — вдруг она опомнилась, поплакала и примирилась.
Вронский не
слушал его. Он быстрыми шагами пошел вниз: он чувствовал, что ему надо что-то сделать, но не знал что. Досада на нее за
то, что она ставила себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью к ней за ее страдания, волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо к бенуару Анны. У бенуара стоял Стремов и разговаривал с нею...
— А! — сказал Левин, более
слушая звук ее голоса, чем слова, которые она говорила, всё время думая о дороге, которая шла теперь лесом, и обходя
те места, где бы она могла неверно ступить.
Анна, не отвечая мужу, подняла бинокль и смотрела на
то место, где упал Вронский; но было так далеко, и там столпилось столько народа, что ничего нельзя было разобрать. Она опустила бинокль и хотела итти; но в это время подскакал офицер и что-то докладывал Государю. Анна высунулась вперед,
слушая.