Неточные совпадения
Она опустила глаза и
слушала, ожидая, чтò он скажет, как будто умоляя его о
том, чтобы он как-нибудь разуверил ее.
— Знаю я, что если тебя
слушать, перебила княгиня, —
то мы никогда не отдадим дочь замуж. Если так,
то надо в деревню уехать.
Он вглядывался в его болезненное чахоточное лицо, и всё больше и больше ему жалко было его, и он не мог заставить себя
слушать то, что брат рассказывал ему про артель.
Константин Левин
слушал его, и
то отрицание смысла во всех общественных учреждениях, которое он разделял с ним и часто высказывал, было ему неприятно теперь из уст брата.
Он читал книгу, думал о
том, что читал, останавливаясь, чтобы
слушать Агафью Михайловну, которая без устали болтала; и вместе с
тем разные картины хозяйства и будущей семейной жизни без связи представлялись его воображению.
Он
слушал разговор Агафьи Михайловны о
том, как Прохор Бога забыл, и на
те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу и жену избил до смерти; он
слушал и читал книгу и вспоминал весь ход своих мыслей, возбужденных чтением.
Но графиня Лидия Ивановна, всем до нее не касавшимся интересовавшаяся, имела привычку никогда не
слушать того, что ее интересовало; она перебила Анну...
«То-то пустобрех», думал он, применяя в мыслях это название из охотничьего словаря к знаменитому доктору и
слушая его болтовню о признаках болезни дочери.
Когда доктора остались одни, домашний врач робко стал излагать свое мнение, состоящее в
том, что есть начало туберкулезного процесса, но… и т. д. Знаменитый доктор
слушал его и в середине его речи посмотрел на свои крупные золотые часы.
— Ах, не
слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это,
то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было
того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
Обдумав всё, полковой командир решил оставить дело без последствий, но потом ради удовольствия стал расспрашивать Вронского о подробностях его свиданья и долго не мог удержаться от смеха,
слушая рассказ Вронского о
том, как затихавший титулярный советник вдруг опять разгорался, вспоминая подробности дела, и как Вронский, лавируя при последнем полуслове примирения, ретировался, толкая вперед себя Петрицкого.
Он стоял,
слушал и глядел вниз,
то на мокрую мшистую землю,
то на прислушивающуюся Ласку,
то на расстилавшееся пред ним под горою море оголенных макуш леса,
то на подернутое белыми полосками туч тускневшее небо.
Анна, не отвечая мужу, подняла бинокль и смотрела на
то место, где упал Вронский; но было так далеко, и там столпилось столько народа, что ничего нельзя было разобрать. Она опустила бинокль и хотела итти; но в это время подскакал офицер и что-то докладывал Государю. Анна высунулась вперед,
слушая.
Она испытывала чувство в роде
того, какое испытывала в детстве, когда под наказанием была заперта в своей комнате и
слушала весёлый смех сестёр.
Но, хотя он и отдыхал теперь,
то есть не работал над своим сочинением, он так привык к умственной деятельности, что любил высказывать в красивой сжатой форме приходившие ему мысли и любил, чтобы было кому
слушать.
Но Константину Левину скучно было сидеть и
слушать его, особенно потому, что он знал, что без него возят навоз на неразлешенное поле и навалят Бог знает как, если не посмотреть; и резцы в плугах не завинтят, а поснимают и потом скажут, что плуги выдумка пустая и
то ли дело соха Андревна, и т. п.
— Так что ж! разве это не важно? — сказал Сергей Иванович, задетый за живое и
тем, что брат его находил неважным
то, что его занимало, и в особенности
тем, что он, очевидно, почти не
слушал его.
— Ну,
послушай однако, — нахмурив свое красивое умное лицо, сказал старший брат, — есть границы всему. Это очень хорошо быть чудаком и искренним человеком и не любить фальши, — я всё это знаю; но ведь
то, что ты говоришь, или не имеет смысла или имеет очень дурной смысл. Как ты находишь неважным, что
тот народ, который ты любишь, как ты уверяешь…
Но быть гласным, рассуждать о
том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов
слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры, и как председатель спрашивает у моего старика Алешки-дурачка: «признаете ли вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?» — «Ась?»
Гувернантка, поздоровавшись, длинно и определительно стала рассказывать проступок, сделанный Сережей, но Анна не
слушала ее; она думала о
том, возьмет ли она ее с собою. «Нет, не возьму, — решила она. — Я уеду одна, с сыном».
Вронский
слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало его, сколько
то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся в
той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
Между
тем,
слушая обычный доклад, он имел самый невинный, безобидный вид.
Кроме
того, Левин знал, что он увидит у Свияжского помещиков соседей, и ему теперь особенно интересно было поговорить,
послушать о хозяйстве
те самые разговоры об урожае, найме рабочих и т. п., которые, Левин знал, принято считать чем-то очень низким, но которые теперь для Левина казались одними важными.
И он с свойственною ему ясностью рассказал вкратце эти новые, очень важные и интересные открытия. Несмотря на
то, что Левина занимала теперь больше всего мысль о хозяйстве, он,
слушая хозяина, спрашивал себя: «Что там в нем сидит? И почему, почему ему интересен раздел Польши?» Когда Свияжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что же?» Но ничего не было. Было только интересно
то, что «оказывалось» Но Свияжский не объяснил и не нашел нужным объяснять, почему это было ему интересно.
Правда, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что мужики
слушают при этом только пение его голоса и знают твердо, что, что бы он ни говорил, они не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил
ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность, что если будет кто обманут,
то уж никак не он, Резунов.
Левин
слушал и придумывал и не мог придумать, что сказать. Вероятно, Николай почувствовал
то же; он стал расспрашивать брата о делах его; и Левин был рад говорить о себе, потому что он мог говорить не притворяясь. Он рассказал брату свои планы и действия.
Ему хотелось плакать над своим умирающим любимым братом, и он должен был
слушать и поддерживать разговор о
том, как он будет жить.
При пилюлях Сергея Ивановича все засмеялись, и в особенности громко и весело Туровцын, дождавшийся наконец
того смешного, чего он только и ждал,
слушая разговор. Степан Аркадьич не ошибся, пригласив Песцова. С Песцовым разговор умный не мог умолкнуть ни на минуту. Только что Сергей Иванович заключил разговор своей шуткой, Песцов тотчас поднял новый.
Алексей Александрович
слушал, но слова ее уже не действовали на него. В душе его опять поднялась вся злоба
того дня, когда он решился на развод. Он отряхнулся и заговорил пронзительным, громким голосом...
Он не верил ни одному слову Степана Аркадьича, на каждое слово его имел тысячи опровержений, но он
слушал его, чувствуя, что его словами выражается
та могущественная грубая сила, которая руководит его жизнью и которой он должен будет покориться.
— Однако
послушай, — сказал раз Степан Аркадьич Левину, возвратившись из деревни, где он всё устроил для приезда молодых, — есть у тебя свидетельство о
том, что ты был на духу?
По мере чтения, в особенности при частом и быстром повторении
тех же слов: «Господи помилуй», которые звучали как «помилос, помилос», Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана и что трогать и шевелить ее теперь не следует, а
то выйдет путаница, и потому он, стоя позади дьякона, продолжал, не
слушая и не вникая, думать о своем.
Она не могла
слушать и понимать их: так сильно было одно
то чувство, которое наполняло ее душу и всё более и более усиливалось.
Но потом, когда Голенищев стал излагать свои мысли и Вронский мог следить за ним,
то, и не зная Двух Начал, он не без интереса
слушал его, так как Голенищев говорил хорошо.
Михайлов между
тем, несмотря на
то, что портрет Анны очень увлек его, был еще более рад, чем они, когда сеансы кончились и ему не надо было больше
слушать толки Голенищева об искусстве и можно забыть про живопись Вронского.
Он начал говорить, желал найти
те слова, которые могли бы не
то что разубедить, но только успокоить ее. Но она не
слушала его и ни с чем не соглашалась. Он нагнулся к ней и взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее руку, поцеловал волосы, опять поцеловал руку, — она всё молчала. Но когда он взял ее обеими руками за лицо и сказал: «Кити!» — вдруг она опомнилась, поплакала и примирилась.
Алексей Александрович
слушал ее теперь, и
те выражения, которые прежде не
то что были неприятны ему, а казались излишними, теперь показались естественны и утешительны.
Что бы он ни говорил, что бы ни предлагал, его
слушали так, как будто
то, что он предлагает, давно уже известно и есть
то самое, что не нужно.
Она
слушала звуки его голоса, видела его лицо и игру выражения, ощущала его руку, но не понимала
того, что он говорил.
Вронский не
слушал его. Он быстрыми шагами пошел вниз: он чувствовал, что ему надо что-то сделать, но не знал что. Досада на нее за
то, что она ставила себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью к ней за ее страдания, волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо к бенуару Анны. У бенуара стоял Стремов и разговаривал с нею...
— А! — сказал Левин, более
слушая звук ее голоса, чем слова, которые она говорила, всё время думая о дороге, которая шла теперь лесом, и обходя
те места, где бы она могла неверно ступить.
Ревность его в эти несколько минут, особенно по
тому румянцу, который покрыл ее щеки, когда она говорила с Весловским, уже далеко ушла. Теперь,
слушая ее слова, он их понимал уже по-своему. Как ни странно было ему потом вспоминать об этом, теперь ему казалось ясно, что если она спрашивает его, едет ли он на охоту,
то это интересует ее только потому, чтобы знать, доставит ли он это удовольствие Васеньке Весловскому, в которого она, по его понятиям, уже была влюблена.
Слушая эти голоса, Левин насупившись сидел на кресле в спальне жены и упорно молчал на ее вопросы о
том, что с ним; но когда наконец она сама, робко улыбаясь, спросила: «Уж не что ли нибудь не понравилось тебе с Весловским?» его прорвало, и он высказал всё;
то, что он высказывал, оскорбляло его и потому еще больше его раздражало.
Княгиня начала говорить ему, но он не
слушал ее. Хотя разговор с княгиней и расстраивал его, он сделался мрачен не от этого разговора, но от
того, что он видел у самовара.
— Ну да, ну да, — говорила Дарья Александровна,
слушая те самые аргументы, которые она сама себе приводила, и не находя в них более прежней убедительности.
Но Анна не
слушала ее. Ей хотелось договорить
те самые доводы, которыми она столько раз убеждала себя.
Это были
те самые доводы, которые Дарья Александровна приводила самой себе; но теперь она
слушала и не понимала их. «Как быть виноватою пред существами не существующими?» думала она. И вдруг ей пришла мысль: могло ли быть в каком-нибудь случае лучше для ее любимца Гриши, если б он никогда не существовал? И это ей показалось так дико, так странно, что она помотала головой, чтобы рассеять эту путаницу кружащихся сумасшедших мыслей.
Несмотря на
то, что ему теперь уж вовсе не было интересно
то, что говорил Метров, он испытывал однако некоторое удовольствие,
слушая его.
Но чем более он
слушал фантазию Короля Лира,
тем далее он чувствовал себя от возможности составить себе какое-нибудь определенное мнение.
Он даже забыл, где был, и, не
слушая того, что говорилось, не спускал глаз с удивительного портрета.