Неточные совпадения
— Здорово, Василий, — говорил он, в шляпе набекрень
проходя по коридору и обращаясь к знакомому лакею, — ты бакенбарды отпустил? Левин — 7-й нумер, а? Проводи, пожалуйста. Да узнай,
граф Аничкин (это был новый начальник) примет ли?
— Прошу покорно, садитесь, а меня извините. Я буду
ходить, если позволите, — сказал он, заложив руки в карманы своей куртки и ступая легкими мягкими шагами
по диагонали большого строгого стиля кабинета. — Очень рад с вами познакомиться и, само собой, сделать угодное
графу Ивану Михайловичу, — говорил он, выпуская душистый голубоватый дым и осторожно относя сигару ото рта, чтобы не сронить пепел.
Прошла осень,
прошла зима, и наступила снова весна, а вместе с нею в описываемой мною губернии совершились важные события: губернатор был удален от должности, — впрочем,
по прошению; сенаторская ревизия закончилась, и сенатор — если не в одном экипаже, то совершенно одновременно — уехал с m-me Клавской в Петербург, после чего
прошел слух, что новым губернатором будет назначен Крапчик, которому будто бы обещал это сенатор, действительно бывший последнее время весьма благосклонен к Петру Григорьичу; но вышло совершенно противное (Егор Егорыч недаром, видно, говорил, что
граф Эдлерс — старая остзейская лиса): губернатором, немедля же
по возвращении сенатора в Петербург, был определен не Петр Григорьич, а дальний родственник
графа Эдлерса, барон Висбах, действительный статский советник и тоже камергер.
Вслед за тем Гоголь попотчевал
графа лакомством другого сорта: он продекламировал с свойственным ему искусством великорусскую песню, выражая голосом и мимикою патриархальную величавость русского характера, которою исполнена эта песня: «Пантелей государь
ходит по двору, Кузьмич гуляет
по широкому» и т. д.
Косых. Он-то? Жох-мужчина!
Пройда, сквозь огонь и воду
прошел. Он и
граф — пятак пара. Нюхом чуют, где что плохо лежит. На жидовке нарвался, съел гриб, а теперь к Зюзюшкиным сундукам подбирается. Об заклад бьюсь, будь я трижды анафема, если через год он Зюзюшку
по миру не пустит. Он — Зюзюшку, а
граф — Бабакину. Заберут денежки и будут жить-поживать да добра наживать. Доктор, что это вы сегодня такой бледный? На вас лица нет.
Более о Рогожине розысков тут не было, и в доме все шло как нельзя лучше: приданое было готово, как
по щучьему велению, а
граф ходил молодцом лучше прежнего.
Бегушев после того ушел к себе в диванную. Нетерпение отражалось во всем существе его: он то садился на диван, то ложился на нем, то вставал и
ходил по комнате, заглядывая каждоминутно в окна; не было никакого сомнения, что так нетерпеливо он поджидал
графа Хвостикова. Тот, наконец, вернулся.
Лакей быстро побежал наверх к
графу, который,
по решительному отсутствию денег, несколько дней не выходил из дома, а все время употреблял на то, что читал скабрезные французские романы, отрытые им в библиотеке Бегушева. На приглашение хозяина он немедленно
сошел к нему.
— Это такие, я тебе скажу, мошенники, — говорил он,
ходя с азартом
по комнате, в то время как Бегушев полулежал на диване и с любопытством слушал его, — такие, что… особенно Янсутский. (На последнего
граф очень злился за дочь.) Все знают, что он вместе обделывал разные штуки с Хмуриным, а выходит чист, как новорожденный младенец… Следователь, надобно отдать ему честь, умел читать душу у всех нас; но Янсутский и тому отводил глаза: на все у него нашлось или расписочка от Хмурина, или приказ Хмурина!
Бегушев ничего не отвечал на перевранное
графом Хвостиковым изречение священного писания, а встал и несколько времени
ходил по комнате.
Долгов, прочитав письма, решился лучше не дожидаться хозяина: ему совестно было встретиться с ним.
Проходя, впрочем, переднюю и вспомнив, что в этом доме живет и
граф Хвостиков, спросил, дома ли тот? Ему отвечали, что
граф только что проснулся. Долгов
прошел к нему.
Граф лежал в постели, совершенно в позе беспечного юноши, и с первого слова объявил, что им непременно надобно ехать вечером еще в одно место хлопотать
по их делу. Долгов согласился.
В три дня Вильфинги
сошли от него с ума; через неделю влюбилась в него Марья Христофоровна, а еще чрез две недели он женился на ней и увез с собой в Сибирь, куда ехал для каких-то ученых исследований,
по поручению правительства, в сопровождении чиновника, который служил ему переводчиком, потому что
граф не понимал ни одного русского слова.
Детские комнаты в доме
графа Листомирова располагались на южную сторону и выходили в сад. Чудное было помещение! Каждый раз, как солнце было на небе, лучи его с утра до заката
проходили в окна; в нижней только части окна завешивались голубыми тафтяными занавесками для предохранения детского зрения от излишнего света. С тою же целью
по всем комнатам разостлан был ковер также голубого цвета и стены оклеены были не слишком светлыми обоями.
Граф выпрямился и начал
ходить по комнате.
Вдова,
по отъезде его, сделалась гораздо веселее и любезнее и сама начала заговаривать с
графом, и вечером, когда уже солнце начало садиться и общество вышло в сад гулять,
граф и Клеопатра Николаевна стали
ходить вдвоем
по одной из отдаленных аллей.
В то же самое воскресенье, в которое,
по воле судеб, моему герою назначено было испытать столько разнообразно неприятных ощущений,
граф, начавший ждать Анну Павловну еще с десяти часов утра,
ходил по своей огромной гостиной.
Между тем
граф часу в первом пополудни был по-прежнему в своей гостиной: хотя туалет его был все так же изыскан, но он, казалось, в этот раз был в более спокойном состоянии духа, чем перед первым визитом Анны Павловны: он не
ходил по комнате тревожными шагами, не заглядывал в окно, а спокойно сидел на диване, и перед ним лежала раскрытая книга.
Ему писали, что,
по приказанию его, Эльчанинов был познакомлен, между прочим, с домом Неворского и понравился там всем дамам до бесконечности своими рассказами об ужасной провинции и о смешных помещиках, посреди которых он жил и живет теперь
граф, и всем этим заинтересовал даже самого старика в такой мере, что тот велел его зачислить к себе чиновником особых поручений и пригласил его каждый день
ходить к нему обедать и что, наконец, на днях приезжал сам Эльчанинов, сначала очень расстроенный, а потом откровенно признавшийся, что не может и не считает почти себя обязанным ехать в деревню или вызывать к себе известную даму, перед которой просил даже солгать и сказать ей, что он умер, и в доказательство чего отдал послать ей кольцо его и локон волос.
Тихими шагами вошел Иван Александрыч, с ног до головы одетый в новое платье, которое подарил ему Сапега, не могший видеть,
по его словам, близ себя человека в таком запачканном фраке.
Граф молча кивнул племяннику головой и протянул руку, которую тот схватил обеими руками и поцеловал с благоговением. Улыбка презрения промелькнула в лице Сапеги, и он снова начал
ходить по комнате.
Прошло еще четверть часа в молчании.
Граф посмотрел в окно.
Граф начинал
ходить более и более беспокойными шагами, посматривая
по временам в окно.
Мановский, все это, кажется, заметивший, сейчас же подошел с разговором к дамам, а мужчины, не осмеливаясь говорить с
графом, расселись
по уголкам. Таким образом, Сапега опять заговорил с Анной Павловной. Он рассказывал ей о Петербурге, припомнил с нею старых знакомых, описывал успехи в свете ее сверстниц. Так время
прошло до обеда. За столом
граф поместился возле хозяйки. Мановский продолжал занимать прочих гостей.
И я, признаюсь, весьма был бы доволен, если бы,
по поводу назначения господина Андашевского, которое все-таки считаю величайшей ошибкой со стороны
графа, в газетах
прошла такого рода инсинуация-статья, что отчего-де наше правительство так мало обращает внимания на общественное мнение и на довольно важные посты выбирает людей, у которых на совести дела вроде дел
по Калишинскому акционерному обществу и которые женщину, двадцать лет бескорыстно их любившую, бросают при первом своем возвышении.
Граф(пожимая плечами). Какие же я могу принять меры?.. (Насмешливо.) Нынче у нас свобода слова и печати. (Встает и начинает
ходить по террасе.) Нечего сказать, — славное время переживаем: всем негодяям даны всевозможные льготы и права, а все порядочные люди связаны
по рукам и
по ногам!.. (Прищуривается и смотрит в одну из боковых аллей сада.) Что это за человек
ходит у нас
по парку?
— Что ж ты не раздеваешься? — спросил он
графа, который
ходил по комнате.
Солнышко поднялось выше крыш, народ сновал
по улицам, купцы давно отворили лавки, дворяне и чиновники ездили
по улицам, барыни
ходили по гостиному двору, когда ватага цыган, исправник, кавалерист, красивый молодой человек, Ильин и
граф, в синей медвежьей шубе, вышли на крыльцо гостиницы.
— Приятно в деревне жить! — сказал
граф, вставив в глаз стеклышко, глядя то на сад, то на Лизу. — А
по ночам, при лунном свете вы не
ходите гулять?
— Да, — отвечала Лиза, не чувствуя почему-то уже ни малейшего смущения в беседе с
графом, — я
по утрам, часов в семь,
по хозяйству
хожу, так и гуляю немножко с Пимочкой — маменькиной воспитанницей.
Пройдя еще несколько шагов, я услышал голоса, а немного погодя увидел и людей. В том месте, где аллея расширялась в площадку, окруженную чугунными скамьями, под тенью высоких белых акаций стоял стол, на котором блестел самовар. Около стола говорили. Я тихо подошел
по траве к площадке и, скрывшись за сиреневый куст, стал искать глазами
графа.
Графа застал я пьяным и сердитым. Он
ходил по всем комнатам, искал убежища от тоски и не находил его.
Тут,
пройдя несколько шагов
по аллее, я встретил девяностолетнюю старуху Настасью, бывшую когда-то нянькой у
графа.
Прошлое я помню, как вчерашний день. Как в тумане, вижу я места и образы людей. Беспристрастно относиться к ним нет у меня сил; люблю и ненавижу я их с прежней силой, и не
проходит того дня, чтобы я, охваченный чувством негодования или ненависти, не хватал бы себя за голову.
Граф для меня по-прежнему гадок, Ольга отвратительна, Калинин смешон своим тупым чванством. Зло считаю я злом, грех — грехом.
Берг сидел подле графини и родственно-почтительно утешал ее.
Граф с трубкой в руках
ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря, ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
Вера Семеновна между тем незаметно вышла из залы,
прошла через кухню в сени, где ожидала ее горничная, подкупленная
графом Сигизмундом Владиславовичем, которая накинула ей на голову платок, а на плечи тальму и проводила
по двору до ворот.
Яков действительно принялся за дело умело и энергично. Он собрал шесть молодцев, которые терпеливо и зорко,
по двое, стали дежурить у калитки сада княжны Людмилы Васильевны Полторацкой. Дня через четыре
графу Свянторжецкому донесли, что странник
прошел в калитку, и Иосиф Янович, переодевшись в нагольный тулуп, в сопровождении Якова и других его товарищей отправился и сел в засаду около калитки сада княжны Полторацкой. Ночь была темная, крутила вьюга.
— Нет, брось томить меня, говори, что случилось? — повторил
граф Петр Игнатьевич, нервно
ходя по кабинету.
Наталья Федоровна вошла. Тот же лакей затворил дверь и удалился.
Граф Алексей Андреевич
ходил большими шагами
по комнате.
Оставшись один,
граф стал большими шагами
ходить по кабинету.
Более года
прошло со дня свадьбы, и кроме роковой ночи у Кюба на совести
графа Белавина не было ни одного упрека. Его бывшие товарищи
по кутежам стали относиться с уважением к происшедшей в нем перемене, хотя сначала с легкой усмешкой говорили о
графе Владимире, как о верном муже и любящем отце.
Прибежавший с берега Волхова в графский дом Петр Федоров застал
графа уже вставшим; он был одет в серый военного покроя сюртук на беличьем меху и
ходил взад и вперед
по своему обширному кабинету, пристально взглядывая
по временам на висевший на стене большой во весь рост портрет государя Александра Павловича работы Дау. Это было его обыкновенное утреннее занятие.
Впрочем, о чудачествах
графа Александра Васильевича знали уже в Фридрихсгаме.
По городу
ходило о нем множество рассказов. Говорили, что однажды, среди разговора с одним из высших лиц города, Александр Васильевич вдруг остановился и запел петухом.
Таким образом
прошли 1755 и 1756 годы. Со всех сторон готовились к войне. Бестужев не переставал надеяться, что,
по крайней мере для России, до открытой войны дело не дойдет, и, верный своему плану, выдвинул к границе войска под начальством фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина, лучшего своего друга, находившегося тоже в самых дружеских отношениях с
графом Алексеем Григорьевичем Разумовским.
Молодой
граф Шидловский, по-видимому, сильно ревновал к нему и
ходил, как опущенный в воду.
Прошло еще три дня. Наконец, княжна Людмила Васильевна Полторацкая получила от
графа Свянторжецкого записку с просьбой назначить ему день и час, когда бы он мог застать ее одну. Княжна ответила, что давно удивляется его долгому отсутствию, что всегда рада его видеть у себя, но не видит надобности обставлять это свидание таинственностью, но что если ему действительно необходимо ей передать что-нибудь без свидетелей, то между четырьмя и пятью часами она всегда,
по большей части, бывает одна.
Он находился между страхом и надеждою, но, увы, не страхом ответственности перед
графом Аракчеевым, его господином, от мановения руки которого зависела не только его служба, но, пожалуй, и самая жизнь, и не надежда, что мимо его
пройдет чаша опасного расположения или просто каприза сластолюбивой графской фаворитки, а напротив, между страхом, что она призывает его именно только
по поводу мучащей ее мозоли, и надеждою, что его молодецкая внешность — ему не раз доводилось слыхать об этом из уст женщин — доставит ему хотя мгновение неземного наслаждения.
— Не ожидал я этого от тебя, любезный кум, — сказал
граф и начал
ходить по комнате и после некоторого раздумья спросил...
Прошла томительная неделя. В главной вотчинной конторе получен был собственноручный графский приказ об увольнении от должности помощника управляющего и о назначении на его место помощника аптекаря Егора Егоровича Воскресенского, которому быть, в случае надобности, и секретарем
графа по вотчинным делам.
«Какова! Может быть, Никита ей ничего не сказал? Навряд. Тогда бы она меня приняла попросту, без затей. Посмотрите, уже с полчаса как я сижу здесь, как дурак. Поплатишься же ты за это, Татьяна Берестова». Он снова встал и снова стал
ходить по комнате. Княжна не появлялась. «Я еду домой и напишу ей», — в страшном озлоблении подумал
граф.
Все, казалось,
по выражению его друга и руководителя
графа Стоцкого, «обстояло благополучно», а между тем сам Иван Корнильевич
ходил, как приговоренный к смерти, и только при отце и посторонних деланно бодрился, чтобы не выдать себя с головою.
— Ну-с, ваше сиятельство, как вам понравится сообщение вашего папеньки, — весело потирая руки, говорил сам себе,
ходя по кабинету,
граф Иосиф Янович Свянторжецкий. Через денек-другой придем к вам за ответом. Вы будете, вероятно, благосклоннее. Чай, Никитушка сегодня побежит к вам и все доподлинно доложит. И как сразу, бестия, догадался, чего мне нужно от этой крали.
Долго
ходил он взад и вперед
по комнате. Ни одной мысли, казалось, не было у него в голове. В таком состоянии пробыл князь Луговой до поздней ночи, когда за ним заехал
граф Петр Игнатьевич Свиридов, чтобы идти с последним объяснением к княжне Полторацкой.