Неточные совпадения
Смотри!
не по чину
берешь!
Наскучило идти —
берешь извозчика и сидишь себе как барин, а
не хочешь заплатить ему — изволь: у каждого дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол
не сыщет.
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове; ты
берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них?
не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры другие — перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Я даже думаю (
берет его под руку и отводит в сторону),я даже думаю,
не было ли на меня какого-нибудь доноса.
Городничий (робея).Извините, я, право,
не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые и поведения хорошего. Я уж
не знаю, откуда он
берет такую. А если что
не так, то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь
берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Анна Андреевна, жена его, провинциальная кокетка, еще
не совсем пожилых лет, воспитанная вполовину на романах и альбомах, вполовину на хлопотах в своей кладовой и девичьей. Очень любопытна и при случае выказывает тщеславие.
Берет иногда власть над мужем потому только, что тот
не находится, что отвечать ей; но власть эта распространяется только на мелочи и состоит в выговорах и насмешках. Она четыре раза переодевается в разные платья в продолжение пьесы.
Городничий. Ну, а что из того, что вы
берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога
не веруете; вы в церковь никогда
не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Ермило
брал —
не брезговал
И медным пятаком.
Не знала я, что делала
(Да, видно, надоумила
Владычица!)… Как брошусь я
Ей в ноги: «Заступись!
Обманом,
не по-божески
Кормильца и родителя
У деточек
берут...
Уж сумма вся исполнилась,
А щедрота народная
Росла: —
Бери, Ермил Ильич,
Отдашь,
не пропадет! —
Ермил народу кланялся
На все четыре стороны,
В палату шел со шляпою,
Зажавши в ней казну.
Сдивилися подьячие,
Позеленел Алтынников,
Как он сполна всю тысячу
Им выложил на стол!..
Не волчий зуб, так лисий хвост, —
Пошли юлить подьячие,
С покупкой поздравлять!
Да
не таков Ермил Ильич,
Не молвил слова лишнего.
Копейки
не дал им!
Цыфиркин.
Не за что. Я государю служил с лишком двадцать лет. За службу деньги
брал, по-пустому
не бирал и
не возьму.
Стародум(
не могши удержаться от смеха, к Правдину). Я боялся рассердиться. Теперь смех меня
берет.
Еремеевна. Дитя
не потаил, уж давно-де, дядюшка, охота
берет. Как он остервенится, моя матушка, как вскинется!..
4) Урус-Кугуш-Кильдибаев, Маныл Самылович, капитан-поручик из лейб-кампанцев. [Лейб-кампанцы — гвардейские офицеры или солдаты, участники дворцовых переворотов XVIII века.] Отличался безумной отвагой и даже
брал однажды приступом город Глупов. По доведении о сем до сведения, похвалы
не получил и в 1745 году уволен с распубликованием.
Через несколько минут крайней избы как
не бывало, и"оловянные", ожесточившись, уже
брали приступом вторую.
На пятый день отправились обратно в Навозную слободу и по дороге вытоптали другое озимое поле. Шли целый день и только к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого
не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот и окопались в неприступной позиции. Пришлось
брать с бою эту позицию, но так как порох был
не настоящий, то, как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать
не могли.
— Я
не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало быть, если они хотят изображать
не Бога, а революционера или мудреца, то пусть из истории
берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только
не Христа. Они
берут то самое лицо, которое нельзя
брать для искусства, а потом…
Не дупель, а бекас вырвался из-под собаки. Левин повел ружьем, но в то самое время как он целился, тот самый звук шлепанья по воде усилился, приблизился, и к нему присоединился голос Весловского, что-то странно громко кричавшего. Левин видел, что он
берет ружьем сзади бекаса, но всё-таки выстрелил.
Он
не понимал тоже, почему княгиня
брала его за руку и, жалостно глядя на него, просила успокоиться, и Долли уговаривала его поесть и уводила из комнаты, и даже доктор серьезно и с соболезнованием смотрел на него и предлагал капель.
Он знал, что нанимать рабочих надо было как можно дешевле; но
брать в кабалу их, давая вперед деньги, дешевле, чем они стоят,
не надо было, хотя это и было очень выгодно.
Весь труд, все унижения, все жертвы мы
берем на себя; но
не мы судим и решаем».
За порубку лесов надо было взыскивать сколь возможно строже, но за загнанную скотину нельзя было
брать штрафов, и хотя это и огорчало караульщиков и уничтожало страх, нельзя было
не отпускать загнанную скотину.
Я хочу подставить другую щеку, я хочу отдать рубаху, когда у меня
берут кафтан, и молю Бога только о том, чтоб он
не отнял у меня счастье прощения!
— Как же новые условия могут быть найдены? — сказал Свияжский, поев простокваши, закурив папиросу и опять подойдя к спорящим. — Все возможные отношения к рабочей силе определены и изучены, сказал он. — Остаток варварства — первобытная община с круговою порукой сама собой распадается, крепостное право уничтожилось, остается только свободный труд, и формы его определены и готовы, и надо
брать их. Батрак, поденный, фермер — и из этого вы
не выйдете.
«После того, что произошло, я
не могу более оставаться в вашем доме. Я уезжаю и
беру с собою сына. Я
не знаю законов и потому
не знаю, с кем из родителей должен быть сын; но я
беру его с собой, потому что без него я
не могу жить. Будьте великодушны, оставьте мне его».
Алексей Александрович задумался и, постояв несколько секунд, вошел в другую дверь. Девочка лежала, откидывая головку, корчась на руках кормилицы, и
не хотела ни
брать предлагаемую ей пухлую грудь, ни замолчать, несмотря на двойное шиканье кормилицы и няни, нагнувшейся над нею.
Долго поправляли его и хотели уже бросить, — потому что он
брал всё
не тою рукой или
не за ту руку, — когда он понял наконец, что надо было правою рукой,
не переменяя положения, взять ее за правую же руку.
— Алексей Александрович, я
не узнаю тебя, — помолчав, сказал Облонский. —
Не ты ли (и мы ли
не оценили этого?) всё простил и, движимый именно христианским чувством, готов был всем пожертвовать? Ты сам сказал: отдать кафтан, когда
берут рубашку, и теперь…
Степан Аркадьич
не избирал ни направления, ни взглядов, а эти направления и взгляды сами приходили к нему, точно так же, как он
не выбирал формы шляпы или сюртука, а
брал те, которые носят.
— Да, да! — вскрикнул он визгливым голосом, — я
беру на себя позор, отдаю даже сына, но… но
не лучше ли оставить это? Впрочем, делай, что хочешь…
Я держу четырех лошадей: одну для себя, трех для приятелей, чтоб
не скучно было одному таскаться по полям; они
берут моих лошадей с удовольствием и никогда со мной
не ездят вместе.
«Ни за что
не соглашусь! — говорил Грушницкий, — он меня оскорбил публично; тогда было совсем другое…» — «Какое тебе дело? — отвечал капитан, — я все
беру на себя.
— Напротив, тысячи — трудно без греха, а миллионы наживаются легко. Миллионщику нечего прибегать к кривым путям. Прямой таки дорогой так и ступай, все
бери, что ни лежит перед тобой! Другой
не подымет.
Там вы получили за труд, за старание двенадцать рублей, а тут вы
берете ни за что, даром, да и
не двенадцать, а пятнадцать, да и
не серебром, а всё синими ассигнациями.
— Я
не знаю, меня только
берет одна досада.
Бесчестное дело
брать взятки сделалось необходимостью и потребностью даже и для таких людей, которые и
не рождены быть бесчестными.
Несчастным я
не сделал никого: я
не ограбил вдову, я
не пустил никого по миру, пользовался я от избытков,
брал там, где всякий
брал бы;
не воспользуйся я, другие воспользовались бы.
— А! так ты
не можешь, подлец! когда увидел, что
не твоя
берет, так и
не можешь! Бейте его! — кричал он исступленно, обратившись к Порфирию и Павлушке, а сам схватил в руку черешневый чубук. Чичиков стал бледен как полотно. Он хотел что-то сказать, но чувствовал, что губы его шевелились без звука.
— Ну, да изволь, я готова отдать за пятнадцать ассигнацией! Только смотри, отец мой, насчет подрядов-то: если случится муки
брать ржаной, или гречневой, или круп, или скотины битой, так уж, пожалуйста,
не обидь меня.
— Да куды ж мне, сами посудите! Мне нельзя начинать с канцелярского писца. Вы позабыли, что у меня семейство. Мне сорок, у меня уж и поясница болит, я обленился; а должности мне поважнее
не дадут; я ведь
не на хорошем счету. Я признаюсь вам: я бы и сам
не взял наживной должности. Я человек хоть и дрянной, и картежник, и все что хотите, но взятков
брать я
не стану. Мне
не ужиться с Красноносовым да Самосвистовым.
Ему казалось, что и важничал Федор Федорович уже чересчур, что имел он все замашки мелких начальников, как-то:
брать на замечанье тех, которые
не являлись к нему с поздравленьем в праздники, даже мстить всем тем, которых имена
не находились у швейцара на листе, и множество разных тех грешных принадлежностей, без которых
не обходится ни добрый, ни злой человек.
Прошу посмотреть на него, когда он сидит среди своих подчиненных, — да просто от страха и слова
не выговоришь! гордость и благородство, и уж чего
не выражает лицо его? просто
бери кисть, да и рисуй...
— Я
не знаю, — говорила Улинька, отнимая от лица руку, — меня одна только досада
берет.
— Позвольте вам вместо того, чтобы заводить длинное дело, вы, верно,
не хорошо рассмотрели самое завещание: там, верно, есть какая-нибудь приписочка. Вы возьмите его на время к себе. Хотя, конечно, подобных вещей на дом
брать запрещено, но если хорошенько попросить некоторых чиновников… Я с своей стороны употреблю мое участие.
А вот пусть к тебе повадится черт подвертываться всякий день под руку, так что вот и
не хочешь
брать, а он сам сует.
«Ужели, — думает Евгений, —
Ужель она? Но точно… Нет…
Как! из глуши степных селений…»
И неотвязчивый лорнет
Он обращает поминутно
На ту, чей вид напомнил смутно
Ему забытые черты.
«Скажи мне, князь,
не знаешь ты,
Кто там в малиновом
беретеС послом испанским говорит?»
Князь на Онегина глядит.
«Ага! давно ж ты
не был в свете.
Постой, тебя представлю я». —
«Да кто ж она?» — «Жена моя».
Весь вечер Ленский был рассеян,
То молчалив, то весел вновь;
Но тот, кто музою взлелеян,
Всегда таков: нахмуря бровь,
Садился он за клавикорды
И
брал на них одни аккорды,
То, к Ольге взоры устремив,
Шептал:
не правда ль? я счастлив.
Но поздно; время ехать. Сжалось
В нем сердце, полное тоской;
Прощаясь с девой молодой,
Оно как будто разрывалось.
Она глядит ему в лицо.
«Что с вами?» — «Так». — И на крыльцо.
Домой приехав, пистолеты
Он осмотрел, потом вложил
Опять их в ящик и, раздетый,
При свечке, Шиллера открыл;
Но мысль одна его объемлет;
В нем сердце грустное
не дремлет:
С неизъяснимою красой
Он видит Ольгу пред собой.
Владимир книгу закрывает,
Берет перо; его стихи,
Полны любовной чепухи,
Звучат и льются. Их читает
Он вслух, в лирическом жару,
Как Дельвиг пьяный на пиру.
—
Не знаю, — отвечал он мне небрежно, — я ведь никогда
не езжу в карете, потому что, как только я сяду, меня сейчас начинает тошнить, и маменька это знает. Когда мы едем куда-нибудь вечером, я всегда сажусь на козлы — гораздо веселей — все видно, Филипп дает мне править, иногда и кнут я
беру. Этак проезжающих, знаете, иногда, — прибавил он с выразительным жестом, — прекрасно!